Калачики
Каникулы были у всех, и у больших, и у маленьких, во дворе опять стало весело и интересно. Поэтому Миль большую часть дня пропадала на улице, что бабушка только приветствовала. Там, посреди двора, возвели высокую деревянную горку, полили скат водой, та в положенный срок замёрзла, и теперь все, плюхаясь на фанерку, с радостным визгом старались уехать как можно дальше, когда кучей-малой, друг на дружке, а в редких случаях — поодиночке. Съехать в одиночку можно было очень далеко и потом гордо пройти мимо барахтавшейся на ледяной дорожке «кучи», но удавалось это редко — кто-нибудь из «кучи» обязательно старался догнать везунчика и, прицепившись, попользоваться удачей, испортив, разумеется, все его достижения. Да и возвращаться после дальней поездки приходилось долго. Так что, увернувшись от «наездников» пару раз, Миль принялась совершенствоваться в езде «кучей». Это было проще, но травматичней, да и от валяния в снегу отделаться не получалось. Состав «кучи» таким образом постоянно обновлялся, а порой переодеться и вернуться не удавалось — родители бдительно следили, чтобы каникулы не перешли в заболевания. И слава Богу, а то ребятня, даже замёрзнув, домой не торопилась. Как-то само собой получалось: подышишь на варежку, тепло проникнет внутрь, пальцы на время согреются — вот и здорово, играем дальше, и как забавно было стучать обледеневшими варежками одной об другую, как пасхальными яйцами! Замёрзшие ноги согревались, если затеять игру в «пинашки» — водящий, пиная твёрдый кусок снега или льдину, должен был попасть по чьим-нибудь ногам. Пятнадцать минут таких прыжков и уворачиваний — и согреваешься в любом случае, как бы ни озяб. Ещё можно было сесть на очень удачно обломанный участок палисадника — так, чтобы замёрзшие ноги болтались свободно — и энергично дрыгать ими до тех пор, пока не согреются. И они согреются обязательно!
А после — снова плюхаться в сугроб на спину и делать «снежную бабочку» и «ангела», как называют их в других дворах. Или, если шёл снег, стараться поймать ртом самую крупную снежинку. Или строить из твёрдых обломков снега крепость и бросаться через неё снежками. И обязательно пососать вкуснющую сосульку — не говорите мне, что вы не пробовали! И не ели чистого свежего снега, только что выпавшего, выбирая, где, по вашему мнению, почище!
Если погода была тёплая, катали снеговиков и остро завидовали тем, кому позволили вынести из дому акварель, чтобы расписать своих снегурочек и зайчиков. Миль в таком конкурсе участвовала только один раз — ей было очень жаль свою красивую снегурочку, которую тут же, глупо ухмыляясь, разбил, то ли из зависти, то ли пытаясь таким неуклюжим способом познакомиться, какой-то неумеха-неудачник…
Катали наперегонки друг дружку в санках — по одному и «паровозиком»- кто увезёт больше и быстрее. Пели при этом песни… Особым шиком среди, конечно, старших ребят было катание на снегокатах — сваренных из толстых железных изогнутых прутьев, с поперечиной для ног. Надо было одной ногой встать на эту подставку, а другой отталкиваться от дороги — как на самокатах, а руками следовало держаться за гнутую ручку — она была прямо перед тобой, как у коляски. Это было совсем не трудно, железные полозья скользили легко, развивая большую скорость. Вот, видимо, из-за скорости младшим детям и дали прокатиться всего по разу и только по двору. А потом умчались кататься по городским тротуарам.
Двумя перекрёстками дальше имелась небольшая площадь, с одной стороны ограниченная несколькими магазинами, с другой — длинной решёткой Летнего сада, с третьей стояли жилые дома, а четвёртая представляла собой широкий цветник, зимой засыпанный снегом. И на этой площадке городские власти ставили высокую ёлку, самую обычную, зелёную и колючую. На макушке у неё горела большая красная звезда, по ветвям вилась гирлянда из разноцветных лампочек — точно таких, как у всех дома светили с потолка, только покрашенных, но на ели они смотрелись очень даже. А вместо обычных картонно-бумажных игрушек, сделанных учениками ближайшей школы на уроках труда, развесили настоящих кукол и надувных зверюшек. Нижние ветки заблаговременно срезали на высоту человеческого роста, залезть на ель было нельзя, да и висели игрушки на самых концах веток, прикрученные, как следует — за всю зиму на глазах Миль ветер только однажды сорвал куклу, и досталась она какой-то тётке, которую катал на саночках, как маленькую, её дядька. Миль долго недоумевала, зачем кукла такой взрослой тёте, когда кругом бегало полно ребятишек. Но тётка кукле всерьёз обрадовалась. Может, она была не такой уж взрослой, какой показалась?
Миль с бабушкой часто бывала на этой площади и успела не по разу облазать все тамошние чудеса. И стоявшие но углам четыре расписных фанерных домика, внутри которых вдоль стен имелись ледяные скамеечки, а под окошками — столики. Удобно в домиках было только детям, а прочие туда не помещались, да и дверные проёмы были низкие. Наверное, поэтому в них никто не гадил.
И ледяные скульптуры: под ёлкой по кругу, как на карусели, шли парами коричневые медведи, серые волки, оранжевые лисы и стоявшие столбиками белые зайцы ростом с Миль. Все эти звери словно шествовали за ледяными санями с упряжкой белых лошадей, которыми правил, стоя в санях, сам ледяной Дед Мороз. На пустой скамейке за его спиной мог сколько угодно сидеть любой желающий. Хоть он примёрзни.
А на углу вдоль ограды Летнего парка затылком к площади сооружали огромную ледяную голову в шлеме. Рот у Головы был широко раскрыт, и, если взобраться в него по ступеням, что располагались со стороны затылка, то можно было скатиться по бороде далеко-далеко, до самых ларьков, закрытых на зиму. Разумеется, в весёлой компании…
Бабушка неоднократно водила туда Миль и ни в какую не хотела отпускать её туда одну или вместе с соседскими ребятами. Приходила и сидела где-нибудь в сторонке. Как она ухитрялась вязать на таком морозе, пусть даже и в перчатках, уму непостижимо…
Чуть в стороне от площади с ёлкой, в старом одноэтажном здании, располагался хлебозавод. Окна его выходили прямо на тротуар. В сиреневых, морозных сумерках поспевала вечерняя выпечка, и добрый хлебный дух плыл в морозном воздухе надо всей округой — такой густой, что хоть ножом режь, да с маслом ешь. Ребята по пути домой неизменно сворачивали к широким окнам, светящимся тёплым, жёлтым светом. За окнами сновали женщины в высоких, белых колпаках, одетые в белые же лёгкие, с короткими рукавами, одежды, и дети, прильнув носами к стеклу, внимательно следили за выемкой хлеба, булочек, батонов, калачей… Бурчали их голодные желудки…
И часто им везло, кто-то из работавших в цехе женщин не выдерживал, створка окна сдвигалась вверх, в клубах пара появлялась одна из этих хлебных богинь, и из её пухлых рук под дружное, восхищённое: «Спаси-и-ибо!» — ребятам совершенно бесплатно доставалась пара изумительных золотистых калачиков. Калачики всегда делились на всех — и никто не мог отказаться.
А вы бы отказались?!
Почему-то всё хорошее всегда кончается быстрее, чем плохое — зато и помнится дольше. Кончились и каникулы — а ведь поначалу казалось, что никогда не кончатся. Но вот пролетели, оставшись в памяти, как один большо-о-ой шар-сувенир, в котором, если его встряхнуть, идёт снег. Можно встряхнуть — и, как наяву, увидеть свой танец в розовом платьице, и счастливые глаза девочки с куклой… Встряхнёшь ещё раз — и катишься с горки, подскакивая на ухабах… А вот бабушка примеряет связанные внучкой варежки и смеётся — красивые варежки, нарядные, только обе — на левую руку… А вот они с бабулей пекут лепёшки, и бабушка своим, особым, способом выгоняет из кухни чад, потому что Миль зазевалась… А вот — голуби слетелись на угощение… И ещё — мокрые валенки сохнут на батарее, а Миль с бабушкой, закутавшись одним пледом, пьют на диване горячий чай с малиновым вареньем, и прогулки на сегодня закончены — нечего было по сугробам лазать…
Мелочи… Милые сердцу, тёплые, уютные, драгоценные только для тебя. Согревающие и спасающие душу всю жизнь — назло любым гадостям. Богатство, которого не потеряешь и которого никому не отнять. Лекарство от пустоты одиночества и шанс выжить, когда прижмёт…
А от других мелочей — когда порежешься, или разобьёшься в кровь, или когда кто-то обзовёт незаслуженно и обидно — бабушкино утешение:
— Это всё мелочи и глупости, от этого не умирают, так ведь? — не умирают, кивала Миль. — Ну, а раз так и это тебя не убьёт — терпи и делай выводы, станешь сильнее.
«Но она сказала, что я — … Даже написать не могу, что она сказала. И это не впервые».
— Ну и что — это правда?… Нет. Так почему же это тебя задело? Ладно бы — я тебе такое сказала, пусть и не всерьёз — вот от меня это было бы обидно, потому что по-настоящему могут ранить только свои. А так — какая-то свиристелка насвиристела, подумаешь! И вообще — умные люди не обижаются. Они делают — что? Правильно: вы-во-ды. Ну, так какие выводы ты делаешь из её… э… слов?
