Дело, конечно, не в погоде, а в людях. В тех, кто отравляет Стаське жизнь… Впрочем, на Эмму Сергеевну он не очень обижался: на то и учительница, чтобы двойки ставить. На мальчишку, продавшего негодный билет, особой злости тоже не было. Жаль только, что такой хороший с виду, а скотина. Но, в конце концов, его дело понятное: он свою выгоду искал. А вот Чиче-то и приятелям его что надо? Что за смысл травить Вильсона? Откуда вот эта радость: поймать невиноватого и поиздеваться всласть?
Нет, пока живут на свете всякие чичи, никакого счастливого детства не будет, сколько про него стихов не учи. Конечно, товарищ Сталин у себя в Кремле о советских детях помнит и заботится. Но ведь каждого не разглядишь, хоть на самую высокую кремлевскую башню заберись. И про Бледного Чичу он, конечно, не знает, какой тот подлюга… Ну, а если бы даже и знал, то что? Побежал бы заступаться за Стасика? Держи карман! Если уж он, такой мудрый и великий, за взрослых-то заступиться не может, за тех, которые ни за что в лагерях сидят… Мама Стасику шепотом объяснила, что от Сталина эти несправедливости просто скрывают, а сам он за всем уследить не в состоянии: так много дел и мало времени. Ну, вот именно: мало времени. Стал бы он разве тратить его на какого-то третьеклассника? Сказал бы небось: разбирайтесь сами.
А как с Чичей разберешься? Иногда Стасик начинал придумывать для него самые ужасные казни, но тут же бросал. Потому что казнь — это ведь мучительство беззащитного. Какая от этого радость, противно только. И получается, что сам еще хуже Чичи. А вот если бы отомстить по-настоящему!
Но для этого надо набраться сил и как следует надавать Чиче в боевой славной драке! Только Стасику никогда не справиться с ним даже один на один. А Чича к тому же без приятелей не ходит… Был бы у Вильсона друг — тогда другое дело. С настоящим, навеки надежным другом ничего не страшно. Как в песне из книжки «Сердца трех»:
Подходи, кому охота!
Гей, нам жизнь недорога!
Мы спина к спине у грота
Отобьемся от врага!
Грот — это средняя мачта на корабле. Из-за нее лезут, надвигаются пиратские рожи. Но Матрос Вильсон и его Друг прижались покрепче спина к спине и чертят воздух абордажными клинками. Подходи, кому охота! Р-раз — один враг покатился по палубе. Р-раз — и еще двое…
Хорошо мечтать, шагая по дощатому тротуару. Доски — как расшатанная палуба. Но потом все равно возвращаешься с палубы на слякотную улицу. И Друга нет. И Чича завтра, возможно, встретится снова…
Дома опять не горело электричество. Пламя в керосиновой лампе мигало, потому что сырой ветер сотрясал ставни и стекла. Стасик готовил домашние задания, а думал все о том же: о своей жизни, о Чиче, о Белом шарике. О том, как хорошо было бы найти друга (такого, как Левушка на портрете у Полины Платоновны). И о том, что никогда он, конечно, никого не найдет и что завтрашний день будет серый и унылый.
Потом Стасик пошел на кухню. Там уже все собрались, даже мама пришла с Катюшкой на руках. Ругали погоду. Андрей Игнатьевич решил всех успокоить:
— Да ладно вам про климат причитать, бабы. Войну пережили, а уж слякоть нашу… Все одно скоро Новый год…
— Молчи ты, — цыкнула на него тетя Глаша. — До Нового года ишшо дожить надо. Ишшо реформа денежна будет, не знам, как обернется. А у тебя Новый год на уме, потому что лишняя рюмка перепадет.
«Одно и то же…» — думал Стасик. Он сидел у печки на охапке дров. Не интересно теперь было ни пламя в печи, ни экранчики керосинок. А ветер изматывал душу…
— А и правда скоро Новый год! — неизвестно чему обрадовалась Зяма. — Я сейчас!..
— Куда, оглашенная! — крикнула на нее мать. Но Зяма убежала и скоро вернулась с картонной коробкой.
— Буду игрушки перебирать. Через три недели елка… — И приглашающе посмотрела на Стасика.
Но Стасик не пошел смотреть елочные игрушки Зямы. Три недели до Нового года — это еще вечность. А если праздник и каникулы наконец придут, потом что? Снова бесконечная зима, за ней слякотная холодная весна и лишь в мае, почти через полгода, появятся листья… Стасик содрогнулся от тоски: как давно он не видел лета!
Прошлое лето было погибшим — сперва лагерь с Чичей, потом больница, а за ней дождливый с непролазной грязью август. В начале сентября только и выдалось два теплых денька, да и то все испортил случай с поездом и потерянным Шариком…
Мама, которая весь вечер с беспокойством поглядывала на Стасика, сказала просительно:
— Может быть, и ты игрушки принесешь? Вместе с Зямой посмотрите.
— Не хочется.
Так он и сидел, скорчившись, на твердых поленьях. Но остальные жильцы дома вдруг заинтересовались новогодними украшениями. Видно, все соскучились по празднику. Даже Полина Платоновна сказала, что на этот раз тоже поставит у себя елочку.
— А то, как Левушка в училище уехал, ни разу не ставила… У меня ведь тоже игрушки есть, некоторые совсем старинные, сейчас таких не делают.
Она — маленькая, кривобоко-сутулая — принесла из своей комнаты ящик с бисерными картинками на стенках — тот, что всегда стоял на комоде. Видимо, был этот ларец совсем не тяжелый. Поставила на пол. Все подошли, подсели ближе. У Стасика шевельнулось любопытство. Но не настолько, чтобы вставать с поленьев. Он подвинулся и замер опять.
Однако через минуту мама оглянулась и позвала:
— Стасик, тут такие чудеса… Посмотри, какой мальчик.
Какой там еще мальчик? Не могут оставить человека в покое… Но все же он подошел. Мама отдала Катюшку Зяминой бабушке и держала за петельку елочный шарик. Белый, будто из фарфора. На шарике нарисован был рыжий веселый мальчик в синей матроске, он бежал и палкой гнал перед собой обруч… Но не в мальчике дело! Главное — сам белый шарик!
Страшно или не страшно, к беде или к радости — не имело теперь значения. Это была судьба. Не уйти, не отвернуть. И, шагая навстречу судьбе, Стасик протянул к шарику ладони:
— Я подержу, можно?
— Возьми, возьми, Стасенька, — почему-то обрадовалась Полина Платоновна. Стасик взял. Шарик был легонький, как яичная скорлупа. И случилось то, что должно было случиться.
— Стасик! Это ты?
— А кто же еще? — мысленно отозвался он. — Сам знаешь, что я… — Отошел и опять сел на поленья. Шарик держал перед собой.
— Стасик… — Слова, как горячий шепот, щекотали кожу рук и в то же время звенели в голове. — Ты почему так долго не отвечал? Куда подевался?
— Я не подевался… Ты сам тогда потерялся в траве.
— Надо было взять любой шарик.
— Не до того мне было… Тут такое… всякое…
— Да знаю я… — Шарик отозвался вполне человеческим вздохом. — Я ведь давно за тобой наблюдал. Только поговорить не мог. Все ждал, что какой-нибудь шарик возьмешь, без него я не умею. А ты никак…
— А я боялся, — сказал Стасик напрямик. И даже с вызовом.
— Чего боялся?
— Тебя… Ты всегда появляешься перед какой-нибудь бедой.
— Ну и чушь ты молотишь! — возмутился Белый шарик совершенно по-мальчишечьи. А Стасик неуверенно огрызнулся:
— Ага, «чушь»! То Чича, то больница, то поезд…
— Балда. Я, что ли, Чичу на тебя насылал? Или я заставлял тебя микробов глотать? Или, может, я тебя в вагон заталкивал?
— Я в вагон залез, потому что тебя спасал… И чуть не уехал неизвестно куда! Хорошо, что поезд остановился…
— Дурак! А кто, по-твоему, остановил поезд?
— Ты?!
— А может, ты сам? Или дяденька машинист?.. Я такой запас энергии на это высадил! Чуть пуп не сорвал, выражаясь по-человечески…
Да уж, выражался он по-человечески, дальше некуда. Все страхи Стасика улетучились. Он спросил с растущим ощущением счастья:
— Ты в любой шарик можешь вселиться, если я его возьму?
— Только в тот, который тебе нравится. Тогда импульс идет, и я… вот…
— Но ведь… тот снежок, вчера, он мне вовсе не нравился.
— Нравился. Ты просто сам не заметил. Ты его так ласково гладил и примерялся, как вляпаешься в спину тому… шпиону…
Стасик рассмеялся — громко, как во время игры на летнем дворе. Все оглянулись на него, а Зяма захихикала:
— Стась, ты чего? — И шагнула, оглобля, к нему! Зацепилась за табурет, полетела на пол, а головой — трах Стасика в колени. Он дернулся, сжал пальцы, чтобы не выронить шарик. А тот — хрусть, и посыпалась белая скорлупа.
Стасик закричал, будто на него кипяток вылили. Треснул Зяму по тощей спине двумя кулаками, раскровянил об осколки ладони, убежал к себе. И долго рыдал, укрывшись с головой полушубком. Дергал ногами, когда мама сперва ругала его за скверное поведение, а потом ругать перестала и успокаивала, говорила, что Полина Платоновна покажет ему все свои игрушки и подарит любой шарик на выбор.
Стасик продолжал плакать в косматой душной темноте. Потому что какой бы шарик ни подарили, все равно он разобьется или потеряется, или отберут его, или случится еще что-нибудь злое и подлое. Потому что вся жизнь такая. Куда ни пойди — везде только и стараются отобрать последнюю радость. Везде чичи и слякоть. Даже Банный лог превратился в раскисшую улицу, где голые деревья и серые развалюхи…
