Возвращаясь за второй частью, они прошли мимо стоянки. Там, над разбросанными прямо на земле банками, пачками, пакетами с продуктами, в задумчивости стояла Валентина. Веник был уже здесь и, хотя еще издали узнал дровосеков, тявкнул на них, чтобы они не подумали, что все это продуктовое богатство находится без охраны.
Алексей Палыч услышал, как Валентина спрашивала Лжедмитриевну:
– А как все это распределять?
– Смотри сама.
– Я разложу по разным рюкзакам.
– Делай, как считаешь нужным.
"Лжедмитриевна в своем репертуаре", – подумал Алексей Палыч. И все же чем-то была она похожа на говорящую куклу: даже в беседах с ним, казалось, была она чем-то ограничена, словно затвердила урок сколько-то там параграфов, но не более.
Когда каждая пара лесорубов принесла по две половинки, на берегу собрались все. Куски стволов стащили в воду и обвязали веревкой, пока на живую нитку, чтобы попробовать. На воде плот казался хлипким и несерьезным.
– Мало, – сказал Стасик.
Шурик и Гена разделись, легли поперек бревен. Плот выдержал, но почти полностью погрузился.
– Еще с-столько, – сказал Чижик.
Уже подмоченные, Шурик и Гена решили заодно искупаться. Остальных тоже упрашивать не пришлось. Стасик, Чижик и Борис раздевались, Алексей Палыч пока раздумывал. Прибежавший на шум Веник наблюдал, но слишком близко не подходил: с этим местом у него были связаны кое-какие неприятности, а у собак хорошая память.
Шурик отплыл метров на двадцать от берега. Внезапно он замолотил руками по воде и скрылся.
– Тону! – этот крик Алексей Палыч расслышал совершенно отчетливо. Он похолодел и стал раздеваться.
– Вы тоже купаться, Алексей Палыч? – спросил Стасик.
– Плывите туда... я сейчас... – забормотал Алексей Палыч, борясь со своими брюками. – Он же тонет!
– Пускай тонет, – спокойно сказал Стасик.
Наконец Алексей Палыч справился с брюками, но кеды снимать было уже некогда. Так он и бросился в воду – в кедах. В месте падения тощего учительского тела всколыхнулась волна, и из этой волны возник Шурик. Он вдохнул воздух и захохотал. Но смеялся он не долго. Тут же возле него очутились Стасик и Чижик. Стоя на дне, они надавили на голову и плечи Шурика, и тот снова исчез.
– Раз... два... три... – неторопливо считал Стасик, – четыре... пять... шесть... семь... восемь... девять... десять...
Из-под воды выходили пузыри воздуха. Их становилось все меньше.
– Он же задохнется, – сказал Алексей Палыч.
Стасик кивнул, показывая, что слышит, и начал обратный счет:
– Десять... девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один... Пуск!
Шурик ракетой вылетел из-под воды, вынеся на себе облако брызг. Глаза его были вытаращены. Выплюнув полведра воды, он часто задышал, хотел что-то произнести, но не смог выговорить ни слова.
"Да, – подумал Алексей Палыч, – хорошо бы на время вернуться в свое детство, но все-таки не в это мгновение."
Шурик понемногу отдышался, сообщил друзьям, что они "паразиты" и что он искупает их поодиночке. Ему объяснили, что такие шутки хороши дома, в ванне и с мамой, а не в походе, на озере и с товарищами.
– Из-за тебя человек кеды промочил, – добавил Стасик.
– Ничего, – сказал Алексей Палыч, – зато я искупался.
– Нет, – возразил Стасик. – Сейчас вы надевайте его кеды, а он пускай ходит в ваших, пока не высохнут.
– Не нужно. Сейчас не холодно.
– Дело не в этом, Алексей Палыч. Это – в воспитательных целях.
Но Алексей Палыч не хотел ссориться ни с кем из ребят, в том числе и с Шуриком.
– Размер не подойдет, – продолжал сопротивляться Алексей Палыч.
– А мы посмотрим. У вас Генкины? Генка, какой у тебя размер обуви?
– Сорок один, – донеслось с озера.
Стасик вылез из воды, подобрал кеды Шурика и посмотрел на подошву.
– А у него сорок два. Акселерат паршивый!
Шурик и вправду был выше всех в группе. Но Алексей Палыч от его обуви категорически отказался, подумав при этом, что не зря Стасика выбрали заместителем: есть в его характере решительность и справедливость.
Стасик тут же подтвердил это мнение, швырнув кеды Шурика в воду.
– Чтобы никому не обидно, – пояснил он.
К сожалению, в характере Стасика отсутствовало такое важное для руководителя качество, как дипломатичность. К сожалению потому, что это еще аукнется Алексею Палычу. По свойственной всем эгоистам логике, Шурик не умел обижаться на себя и не любил расплачиваться за свои ошибки.
После купания работать стало полегче, но опять же ненадолго. Комарье охотней липло к мокрому телу. Были истрачены остатки мази, но и она помогала плохо.
Вторая порция обрубков была снесена на берег к вечеру. Всем хотелось побыстрей закончить, потому работали без обеда. Протестовал только Шурик. Возможно, его быстро растущие ноги требовали больше калорий.
Уже было ясно, что сегодня переправа не состоится, но плот решили закончить. Его соорудили в два этажа, уложив один слой бревен поперек другого, обвязали веревками. Обвязывал Чижик.
После пробы оказалось, что плот выдержит троих или двоих с двумя рюкзаками. Решили, что этого достаточно: озеро было шириной метров триста и за несколько рейсов все переправятся.
Привязав плот к дереву, ребята отправились к стоянке, откуда вместе с дымом уже доносился запах очередной каши.
Чижик пока остался на берегу: ему нужно было еще обтесать два весла, вернее, подобие весел. Алексей Палыч тоже остался. Он считал неудобным на равных со всеми стремиться к каше. Остался и Борис. Втроем закончили обтесывать не так быстро, потому что Чижику пришлось переделывать работу Алексея Палыча и Бориса, а переделывать всегда труднее, чем начинать сначала. Но Чижик их не ругал. У него был на редкость ровный характер. А может быть, так казалось, потому что он все делал молча.
К стоянке все трое вернулись почти в темноте. У костра уже никого не было. Одна Лжедмитриевна сидела в сторонке и смотрела в небо: то ли просто задумалась, то ли советовалась со своим небесным начальством. Лицо у нее было привычное – застывшее, если так можно сказать про лицо с широко открытыми глазами. Словно говорящая кукла увидела что-то необычное в ночном небе...
– З-закончили, – сказал Чижик.
Лжедмитриевна не шелохнулась.
– Гм... – сказал Алексей Палыч.
Лжедмитриевна по-прежнему смотрела в небо. Алексей Палыч слегка встревожился: при всем своем немногословии Лжедмитриевна реагировала обычно мгновенно.
– Алло... – сказал Алексей Палыч первое, что пришло ему на ум.
Лжедмитриевна шевельнулась, тряхнула головой.
– Так вот оно что... – сказала она и посмотрела на подошедших, словно просыпаясь.
– А что? – спросил Алексей Палыч.
– Ничего, – сказала Лжедмитриевна. – Для вас оставили еду в котелке. Чай на костре, он еще не остыл.
О том, что в котелке была еда, она могла бы и не сообщать. Веник, почти упершись в котелок носом, гипнотизировал его и, кажется, о чем-то хотел с ним поговорить.
– Веника покормили, – сказала Лжедмитриевна.
Что-то необычное почудилось Алексею Палычу в ее тоне, какая-то мягкость. Вернее, не мягкость, а отсутствие жесткости. Это было так неожиданно, как если бы она вдруг запела.
– Спасибо, – сказал Алексей Палыч. Ничего другого не пришло ему в голову, а не ответить ему показалось невежливым.
После еды Борис полез в свой чехол. Вскоре он засопел. Алексей Палыч тоже прилег. Ему не спалось. Он лежал и думал о том, что узелок затягивается все туже, просвета никакого нет и не предвидится.
Со стороны Лжедмитриевны донеслись какие-то шорохи, хруст можжевельника. Алексей Палыч повернулся и при неверном свете ночного неба увидел, что Лжедмитриевна тоже не спит. Но этого мало. Она занималась делом довольно странным для такого позднего времени.
Сначала она вытряхнула на землю содержимое чьего-то рюкзака. Затем стала вынимать из других рюкзаков продукты и укладывать их в пустой.
Алексей Палыч приподнялся на локте, Лжедмитриевна повернулась к нему, и... ему стало неловко. Ему не хотелось, чтобы она подумала, что он подглядывает, Хотя, по совести говоря, так оно и было.
– Не спится, – сказал Алексей Палыч.
– Мне тоже, – ответила Лжедмитриевна, и снова слабые признаки какой-то человечности послышались Алексею Палычу в ее голосе.
Разговаривать с ней Алексею Палычу сейчас было не о чем. Не разговаривать казалось почему-то невежливым.
Алексей Палыч молча встал, собрал посуду и направился к озеру. Оно было спокойным, но это было не дневное спокойствие. Озеро жило. Откуда-то с середины доносились всплески; в камыше, ставшем угольно-черным, казалось, кто-то бродил; со всех сторон доносились лягушачьи голоса – они не квакали, что впервые в жизни отметил Алексей Палыч, а пели; с той стороны отчетливо донесся пронзительный птичий крик – жертва кричала или охотник, понять было трудно.
