—У тебя кровь идет, вытри. А то сейчас на полдник надо идти, — сказал он.
—Не надо — запачкается. Я лучше слюной — так и заживет быстрее, — отказался Кира и облизал пораненную губу. Через некоторое время кровь действительно почти перестала идти.
—Как думаете, больше они не полезут? — первым нарушил молчание Глеб, его голос звучал озабоченно. Драться второй раз он не боялся, но не хотелось, чтобы его за это наказали, ведь неизвестно как тут могут наказать за драку.
—Вряд ли, — ответил Кащей, — они хоть и наглые, но трусливые. К тому же не такие уж сильные.
—А почему ты драться полез? — спросил Кащея Митька, — раньше же никогда не встревал.
—Потому что раньше бесполезно было, — резко ответил Кащей, — ты, кстати тоже не вмешивался.
—Ладно, хватит, пошли на полдник, — прервал их спор Глеб, вставая и поправляя постель. Все последовали его примеру.
—Эй, ребят, — вдруг сказал Кира, когда они уже все вместе направились к выходу, — спасибо вам.
—Не за что, — не оборачиваясь за всех ответил Кащей.
—Ерунда, — добавил Митька, но всем стало как-то теплее на душе. Они не сговариваясь сели в столовой за один столик, он как раз был рассчитан на четверых человек. Полдник в больнице состоял в основном из гостинцев родителей, а также каждому полагалось пару вафель и стакан компота. Кира очистил апельсин, разломил его пополам и начал было есть, но тут же пожалел об этом. От кислого сока, рана на губе напомнила о себе резкой неприятной болью. Кира сморщился, потом предложил:
—Кто-нибудь хочет апельсин, а то у меня губа болит.
—А ты дольки сразу заглатывай, — посоветовал Митька.
—А что? Идея, — обрадовался Кира, тут же разделив апельсин на дольки и запихивая их в рот.
—Ну вот опять, — недовольно проворчал Кащей, поднимая над столом пучок петрушки, — мои с этими витаминами совсем сбрендили! Им сюда вместо меня пора! Каждый раз покупают на рынке эту зелень. А я ее уже терпеть не могу.
—Зря ты так, она сейчас дорогая. Они за тебя волнуются, вот и заботятся как могут, — заметил Глеб, а Кащей уже жевал петрушку, запивая ее компотом. На замечание Глеба они лишь невнятно кивнул.
—Слушай, ты говоришь, что сейчас мы в класс пойдем, делать уроки. А откуда здесь уроки, это же больница? — спросил Глеб.
—Так тут недалеко школа есть, — объяснил Кащей, — но из нашего отделения в нее мало кто ходит. Она для тех кто в более легких отделениях лежит. А в классе у нас воспитатель есть, он учебники раздает и задания. В принципе можешь и не делать, но если долго лежишь то отстаешь сильно. В школе все равно потребуют выучить.
—А еще в отпуск можешь пойти, — вмешался в разговор Кира, доевший-таки апельсин.
—Как это в отпуск? — не понял Глеб, — отпуск только у взрослых бывает. Может ты имеешь в виду каникулы?
—Нет, — отрицательно замотал головой Кира, — именно отпуском это называется. Если лежишь больше трех недель, у тебя все более-менее в порядке с головой и ведешь себя нормально, то на субботу-воскресенье домой отпускают.
—Это только тех кто в Москве живет, — недовольно проворчал Кащей, — или если родственники здесь есть. Я вот два месяца лежу, а меня никуда не пускают.
—Не надо было с площадки сбегать, — вмешался Митька, — тебя тогда по всей больнице искали.
—Так я ненадолго, за мороженым и все. Палатка напротив входа в больницу стоит, — невольно начал оправдываться Кащей.
—С какой площадки? — опять спросил Глеб, он пока слишком мало успел узнать о жизни ребят в этом отделении.
—Тех кто хорошо себя чувствуют гулять водят, — пояснил Митька, — когда хорошая погода естественно. Ты выгляни из палаты — сразу увидишь огороженную площадку. Но туда обычно малышня ходит. Скучно там.
—Слушай, а ты в каком классе учишься? — спросил Митьку Глеб.
—В шестом, — ответил Митька поняв что тот имел в виду, — просто я ростом маленький. Мать говорит, что надо больше творога есть.
Они уже доели полдник и просто сидели, разговаривая. Но пришедшая нянечка помещала дальнейшей беседе и выпроводила их из столовой.
Класс в глебином отделении был похож на обычный школьный класс: такие же столы, исцарапанные и исписанные учениками и такие же жесткие стулья. Разве что сидел тут Глеб не в школьной синей форме, а в байковой пижаме. Глеб сел рядом с Кирой за второй стол в среднем ряду. Всего в классе стояло три ряда столов. Ребята непринужденно разговаривали, пока в класс не вошел воспитатель — невысокий подвижный человек с проседью в волосах, одетый как и врачи в белый больничный халат. Он подошел к столу, который обычно занимала учительница и поздоровался, несколько растягивая звуки:
—Здравствуйте!
Ему никто не ответил, но разговоры мигом стихли. Он мельком оглядел класс и заметив Глеба, долго оценивающе смотрел на него.
—Так, у нас я смотрю новые лица появились, — медленно проговорил он, чуть улыбаясь, — чтож давай знакомиться.
Глеб, вставая из-за стола по школьной привычке, успел подумать, что незачем называть его в множественном числе, и он стопроцентно был уверен, что этот воспитатель прекрасно знает и его имя и почему он попал сюда.
—Глеб Брусникин, — равнодушно сказал он, глядя на доску перед собой. По классу сразу пошел шепот, как будто зашелестели листья от несильного порыва ветра.
—Олег Владимирович, — представился воспитатель, и обратился к классу, — так потише пожалуйста. Сейчас я раздам учебники и тетради.
Он подошел к большому шкафу, вытащил из кармана ключ и открыв дверцу, достал большую стопку учебников вперемежку с тонкими тетрадками. На первый взгляд они лежали в беспорядке, но Олег Владимирович быстро раздал ее первому ряду, ни разу ничего не перепутав и не возвращаясь к шкафу. В его хозяйстве царил идеальный порядок, и он всегда точно знал где что лежит. Через пять минут перед каждым учеником, кроме Глеба, лежали требующиеся сегодня учебник и тетрадка. Кира раскрыл свою и огорченно констатировал:
—Опять тройка.
—Какая разница? — удивился Глеб, — пусть хоть кол ставят. Все равно это же не школа. И дневников нет.
—Они отсюда выписку дают, правда по твоей просьбе, — объяснил Кира, — чтобы в школе тебя по второму разу не заставляли предметы проходить. Туда пишут оценки. А иначе как мне последнюю четверть закончить? Неохота летом над учебниками сидеть. Дневников здесь действительно нету. Но у меня все равно родители когда приходят — оценки смотрят. За тройки — ругают, говорят, что я могу лучше учиться.
Их разговор прервал подошедший Олег Владимирович. Он уже всем сказал какие упражнения и задачи выполнять, и вернулся к началу ряда.
—А для тебя у меня несколько другое задание, — обратился он к Глебу, — напиши сочинение на тему «Я вчера, сегодня, завтра», — он положил перед ним несколько чистых листов в линейку и ручку.
—Это как? — не понял Глеб, — о чем мне писать?
—Очень просто, — доброжелательно ответил Олег Владимирович, — опиши каким ты был… Ну скажем полгода назад. Как ты чувствуешь себя сейчас, и каким ты хочешь стать в будущем.
—До будущего еще дожить надо, — последовала реплика Кащея, сидящего через парту позади Глеба, — у нас один тоже написал что трактористом хочет стать, а его через неделю на куски миной разорвало, когда за грибами пошел.
—Не надо быть таким суеверным Кащеев, — наставительно произнес Олег Владимирович, и немного раздраженно добавил, — любишь ты людей пугать.
—Я все-таки не знаю, что писать, — робко сказал Глеб, — трудная тема.
—А ты попробуй, — настойчиво посоветовал Олег Владимирович.
Глеб послушно взял ручку и пододвинул поближе лист бумаги. Но в голову ничего путного не приходило. О чем писать в этом сочинении? О том что он испытывает странное чувство к Нелевой, одновременно он обижен и злиться на нее, и одновременно ему хочется с ней увидеться, поговорить, понимая, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет? Нет, это не их дело. О ракете? Это неприятно вспоминать, потому что опять возвращаешься к Ленке. О том как он чуть не сошел с ума и не начал ядерную войну? Но это значит опять рассказывать о Нелевой. «Ладно, о прошлом не получилось, что у меня есть в настоящем? — мысленно спросил сам себя Глеб и тут же ответил, — пижама, тапочки и психушка в которой я лежу. И об этом писать? Нет, неинтересно. Хотя вроде вот с ребятами познакомился. И даже успел подраться. Нет это тоже нельзя. Если узнают, всем влетит по первое число. Так, осталось будущее. Тут вообще ничего не ясно — сплошной туман. Неизвестно когда меня выпишут и неизвестно что я буду делать когда выйду отсюда. И если выйду, как меня встретят в школе? Буду школьной знаменитостью, вроде как самый отпетый хулиган, только хуже? Ну нет уж, такой славы мне не надо! И в другую школу не переведешься! Вот что плохо. „Пионерку“ же все читают. Вот только писать об этих моих соображениях не стоит, иначе вообще могут из этой больницы не выпустить».
