Генри даже не успел осмыслить то, что произошло дальше. Он и раньше проделывал такое на детской площадке. Его тогда за это высмеяли. Он быстро втянул руку в рукав. Чужая рука попыталась снова схватить его, но он уже сбрасывал с себя рубашку. Как только он вытащил руку из рукава, он присел, нагнул голову и освободился от рубашки, которая тут же исчезла внутри шкафа, и повалился на пол. Прежде чем он успел высвободить руку Генриетты, ее тело скользнуло по полу и придвинулось к стене. Генри повернулся, перегнулся через кровать и схватил с тумбочки свой нож с разболтанным лезвием.
На этот раз, распластавшись на полу рядом с Генриеттой, он правой рукой схватил ее за плечо, а левой, плотно придерживая лезвие большим пальцем, полез в шкаф. Дотянувшись примерно до того места, где шкаф заканчивался, Генри остановился и глубоко вдохнул. Затем он сделал резкий выпад ножом. Лезвие вонзилось во что-то твердое, словно кость, но соскользнуло и, закрывшись, прищемило его собственные пальцы. На другом конце кто-то пронзительно вскрикнул, и Генри почувствовал, что рука Генриетты свободна. Бросив нож, он выдернул руку из шкафа и оттащил Генриетту подальше от стены. Затем бросил золотую цепочку обратно в шкаф, с силой захлопнул черную дверь и сел рядом, тяжело дыша и упираясь в нее обеими ногами.
Генриетта лежала неподвижно. Генри осмотрел свои пальцы. Три из них были в крови, и кровь капала с них на пол. Он задрожал, вновь почувствовав, насколько же в комнате холодно, особенно теперь, когда он был без рубашки, и собрался было проверить, что с Генриеттой. Но вместо этого еще долго сидел, прижимая ногами дверь Эндора. Когда же прошло достаточно времени и Генри удостоверился, что кто бы это ни был, он либо не может открыть дверь с той стороны, либо не пытается, он успокоился и только тогда бросился посмотреть, все ли в порядке с Генриеттой. Она едва ли не храпела. Он потряс ее за плечо.
— Генриетта, — позвал он. Она повернула к нему голову, но не проснулась. — Генриетта, — сказал он громче и потряс ее сильнее.
Тут что-то отвлекло его внимание, и он взглянул наверх. На кровати неподвижным белым изваянием, лишь помахивая серым хвостом, сидел кот Блэйк и внимательно смотрел на Генри.
— Ты это видел? — спросил Генри. Кот посмотрел на черную дверь, затем спрыгнул вниз и лизнул Генриетту в лицо своим шершавым языком. Она открыла глаза и попыталась сесть. Генри помог ей.
— Как ты? — спросил он.
Генриетта зевнула.
— Где твоя рубашка?
— Ее затянуло в черный шкаф, так что теперь она в Эндоре, если я правильно запомнил название.
— Ты затолкал ее в шкаф?
— Нет.
— Что это у тебя с рукой?
— Ты ничего не помнишь? — спросил Генри.
— Ты прочищал унитаз.
— А потом?
— А! — Генриетта сдвинула брови и осмотрелась. — Я заглянула в черный шкаф.
— И?
— И уронила туда фонарик.
— Фонарик? Ты пользовалась фонариком?
— Я примотала его клейкой лентой к линейке и засунула туда вместе с перископом.
— Ты что, совсем глупая?
Генриетта бросила на него недовольный взгляд.
— Нехорошо так говорить.
— Потому что ты глупая! — Генри встал и переступил с ноги на ногу. Затем ткнул в нее пальцем. — Ты просто тупая! Зачем это тебе понадобилось?
— Дай-ка подумать, — сказала Генриетта ядовито. — Ах да. Там было темно, и я хотела хоть что-нибудь разглядеть. Разве не для этого люди пользуются фонариками?
Генри не мог остановиться:
— И поэтому ты просто взяла и засунула фонарь в какое-то неизвестное дурное место, и он туда провалился.
— Да, так я и сделала. Потому что не испугалась и не убежала, как ты. Может, я и девочка, но ты ведешь себя гораздо более по-девчачьи, чем я.
Генри фыркнул.
— К тому же это был мой любимый фонарик, — продолжила Генриетта. — Так что, когда он упал, я полезла туда рукой, чтобы его достать. Как думаешь, мы сможем его оттуда вернуть?
— Нет! — закричал Генри. — Нет, нет и нет! — Он даже подпрыгнул на месте. — Нет! Ты что, не помнишь, как тебя схватили? Когда я поднялся, ты лежала без сознания лицом в пол, а твоя рука была по самое плечо в шкафу, и чтобы ее высвободить мне пришлось порезать кого-то ножом. Нет!
Генриетта улыбнулась, вскинув брови.
— Серьезно? — сказала она. — Знаешь, если по ту сторону и есть кто-то, не похоже, чтобы он мог нам как-то оттуда навредить. Ты просто порезался.
Теперь Генри был просто в бешенстве. Он ударил кулаком в стену, пнул кровать и огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было швырнуть.
А кот все это время сидел рядом с Генриеттой и бесстрастно за ним наблюдал. Генри чуть не наговорил лишнего, но в голове у него был хаос, и он никак не мог подобрать нужных слов. Он стоял, тяжело дыша, пока наконец не успокоился немного и снова не обрел дар речи.
— Я запрещаю тебе заходить в мою комнату, — сказал он. — Я запрещаю тебе смотреть на мои шкафы. Запрещаю тебе открывать их или говорить о них со мной. Запрещаю!
— Вряд ли я смогу их открыть, если меня не будет в твоей комнате, — сказала Генриетта. Она встала и взяла на руки кота. — Ты просто валяешь дурака.
Она переползла через кровать к двери и без лишних слов вышла и спустилась вниз.
Генри плюхнулся на кровать, и все, что успело накипеть за это время, начало потихоньку его отпускать. Он принялся рассказывать самому себе историю о том, какой он справедливый, добрый и понимающий; о том, как он был прав и насколько уместен был тон его слов; об абсолютно невежественной девочке, которая ничего не понимает. Потом по какой-то причине в рассказ вклинился инцидент, когда Генри вытолкнул конверт в совершенно незнакомое место, просто чтобы подсмотреть, что произойдет. В общую канву рассказа этот эпизод не вписывался, поэтому Генри попытался его проигнорировать. Однако просто так замять такое было трудно, и он попытался объяснить это самому себе. Это ведь совсем другое дело. Почтовое отделение очевидно не было опасным. Оно же было желтым. Я просто хотел посмотреть, что сделает почтальон. А фонарик был глупостью. Я не светил фонариком в почтовое отделение. И я бы чувствовал себя виноватым. Я всегда чувствую себя виноватым, когда кто-то огорчается. А ей даже было все равно, что я, возможно, спас ей жизнь. Она не знала. Она была без сознания. А, замолчи уже.
Генри поднялся на ноги, нашел новую рубашку и приказал себе обо всем этом забыть. Спускаясь вниз, он нарочно насвистывал. Генриетта сидела за столом в гостиной и ела сэндвич.
— Твой в холодильнике, — сказала она.
— Спасибо, — отозвался Генри и пошел за сэндвичем. — Хочешь пить? — спросил он уже из кухни.
— Давай.
Генри вернулся в гостиную со своим сэндвичем и двумя стаканами молока и тоже сел за стол.
— Извини, что я была такой глупой, — сказала Генриетта. Она убрала за ухо выбившуюся прядь, но на Генри не посмотрела.
— А ты извини, что я назвал тебя глупой, — ответил он.
— Я не специально уронила фонарик, — голос Генриетты был очень тихим.
Генри откусил кусок от своего сэндвича.
— Глупо было вообще его доставать.
— Я же извинилась, — пробормотала Генриетта. — Ты бы сделал так же, если бы не был напуган.
Генри снова начал злиться на нее, но остановил себя.
— Если бы я так сделал, это не было бы меньшей глупостью.
— А ты бы сделал, — сказала Генриетта, подняв наконец на него взгляд.
Генри шмыгнул носом и медленно проговорил:
— Я не собирался смотреть в черный шкаф.
Генриетта снова уставилась в свою тарелку.
— Но если бы захотел, ты бы воспользовался фонариком.
— Но я бы не стал запихивать его внутрь, — сказал Генри.
Какое-то время оба продолжали есть в тишине.
— Извини, что я была такой глупой, — еще раз сказала Генриетта.
Генри глубоко вдохнул:
— Извини, что я разозлился и обозвал тебя глупой.
— Тебе бы надо смыть кровь. Это как-то гадко, есть вот так, — Генриетта показала на его порезанную руку.
Генри пожал плечами. У него были как минимум две причины не мыть руку. Во-первых, его пальцы не так уж сильно болели, но он опасался, что процесс мытья может оказаться болезненным. А во-вторых, каждый раз, когда он смотрел на свою окровавленную руку, он чувствовал себя словно на десять лет старше.
— Мы можем закончить приклеивать названия на двери после того, как поедим, — сказала Генриетта.
— Нет, — отрезал Генри.
Генриетта посмотрела на него, недоумевая.
— Что ты хочешь этим сказать? Я же извинилась.
Генри уставился на сэндвич.
— Я знаю. Но я все равно не хочу этим заниматься. Не хочу, чтобы случилось что-нибудь плохое. Мы больше не будем пытаться их открыть.
— Но я еще даже не видела почтового отделения, — сказала Генриетта. — А Бадонский Холм? Это же хорошие места.
Генри обдумал ее слова.
