Миль отрицательно качнула головой.
— Ну, вот видишь. Учись спокойно. Она хорошо учит тех, кто к этому стремится.
«Почему не ты?»
— Она в этом сильнее. А учиться надо у лучших. Посмотри-ка, сколько ты от неё уже переняла всего за пару месяцев, а у меня чему научилась? Носки вязать. Правда, хорошие.
Миновал седьмой день рожденья Миль. Этот день они с бабушкой отметили тихо, без застолья и гостей. То есть пироги и варенье на всякий случай были в доме всегда, бабушка озаботилась и большим тортом для возможных гостей, но вообще-то они вдвоём весь этот день гуляли по городу, обойдя столько кафе и выставок, сколько смогли, благо, день выдался замечательно ясный и тёплый. И никто им его не испортил, никто не мелькал в толпе, ускользая от прямого взгляда — чего Миль втайне опасалась.
Бабушка, разгадав её беспокойство, тихо посмеивалась, ковыряя ложечкой мороженое:
— Глупышка, ты ж столько охранных узлов навязала, что от тебя теперь все их чары просто отскакивают. Да всяким недоброжелателям рядом с тобой и находиться-то невмоготу!
«Но я думала, что у меня ничего не получилось!» — нацарапала Миль в блокноте.
Бабушка фыркнула и расхохоталась звонко, как девчонка. Просмеялась и спросила:
— А чего ты ждала — что твои узлы начнут извиваться и сыпать искрами?! — и опять захохотала.
На них оглядывались, но по-доброму, с улыбкой. Мужчины посматривали на бабушку заинтересованно, но никто не подходил, видимо, останавливало присутствие ребёнка. И Миль задумалась: а сколько, собственно, лет Марии Семёновне? Это она, Миль, знает, что эта женщина — её бабушка, а если об этом забыть или не знать — на сколько она выглядит? Особенно, когда вот так веселится, когда сверкают её тёмные глаза, розовеют от смеха щёки (на которых, кстати, ни одной морщинки), вьётся по спине тёмная прядь, выбившаяся из тугой косы (без седины), сильные прямые плечи гордо несут изящный изгиб шеи, чью длину подчёркивают, покачиваясь, ажурные серьги… Когда она, смеясь, запрокидывает утяжелённую косой голову и видны ровные белые подковки зубов… Не девочка, нет, но — зрелая красивая женщина.
«Плевать, не хочу знать, сколько ей лет. Она прекрасна. Пожалуй, даже красивей мамы», — на какой-то миг эта мысль кольнула угрызеньем — мама всегда была вне конкурса — но Миль тут же отбросила всякие угрызения и продолжала любоваться своей бабушкой. Мама… её нет и никогда уже не будет… а бабуля — рядом, и надо жить и радоваться. Миль не виновата, что хочет жить. Разве это плохо? И Миль не забыла маму, хотя помнить её — больно.
Вечером Миль перебрала свои узлы, встроенные в разные вещицы и вывязанные отдельно, тщательно их рассмотрела, чуть ли не обнюхала — ничего особенного, нитки как нитки. Наверное, она не так смотрит. Заглянула в свой альбом, где на первой странице крупно было написано: «Макраме». Задумчиво перевернула было страницу… и торопливо вернулась к началу: надпись была сделана как бы поверх другой, и эта другая надпись гласила: «Узлы Власти. Способы изготовления. Условия применения».
Ничего подобного Миль не писала! Она потому и заучивала наизусть все инструкции, что боялась: найдёт кто-нибудь непосвящённый, наплетёт чёрт-те чего и будет всем «счастье»! Но Марина Егоровна диктовала именно это. И написано будто рукой самой Миль…
Сердце у девочки ёкнуло и провалилось не в пятки, а до самых кончиков пальцев на ногах. Обмирая, она перевернула страницу. Вот рисунок узла. Вот надпись: «Узы верности.» Всё как и было.
А вот чего не было — проступающих из-под рисунка слов: «Вяжется из простых узлов и любых ниток. Если эффект требуется постоянный, нить следует брать прочную, можно проволоку или полимер. Нить пропитывается любой субстанцией суггеренда. Обратим. Способ обращения стандартный…»
Миль обомлела. Она этого не писала!
Торопливо пролистав, обнаружила, что подобное безобразие творится на каждой странице, и, схватив альбом, побежала, естественно, к бабуле. Не то разбираться, не то за утешением.
— Ну, и что случилось? — сразу же спросила бабушка, едва увидев перекошенное личико любимой внучки. — Твой рабочий альбом? Что с ним не так? Ну-ка, ну-ка… И что? Говори толком, — и сунула Миль в руку подвернувшийся карандаш.
Миль недоверчиво смотрела на бабушку, переводившую взгляд с внучки на страницы нашкодившего альбома, и до неё медленно доходило, что бабушка ничего криминального не видит.
Бабушка подождала, листая страницы, ещё минуту, а потом потребовала объяснений. Миль, понимая, что если сейчас ничего не расскажет, то у неё появится тайна от бабушки, тянула время, обдумывая такую возможность, а потом всё-таки призналась. Теперь паузу взяла бабушка.
Рассмотрела альбом внимательнее, ещё внимательней рассмотрела внучку. И, наконец, задумчиво сказала:
— Слышала я про такое, но ни разу не встречала. Так говоришь, здесь надпись проступает? А ты её не делала? О-очень интересно… Если не ошибаюсь, такое называется… не помню… тайнопись, или апокриф, что ли, или как-то вроде. Редкое явление. И очень удобное, если необходимо сохранить написанное от постороннего взгляда. Кстати, я знаю, как дать её прочесть тому, кому хочешь. Просто покажи, желая, чтобы он увидел. А почему лицо такое кислое?… Брось, девочка, это же здорово!
Здорово, согласилась Миль. Открыла альбом, поманила бабушку и провела над страницей ладошкой, словно сметая что-то: смотри! Бабушка посмотрела без особого интереса — ну что она там могла увидеть нового? — и вдруг ахнула. Миль, взглянув туда же, закашлялась.
Узел, нарисованный когда-то простым карандашом, теперь выглядел объёмным, он висел над страницей и его можно было рассматривать с разных сторон. Миль, припоминая стадии, провела ладошкой ещё раз — узел развернулся в кусок пряжи и начал завязываться вновь, медленно, участок за участком, останавливаясь на каждом этапе.
— И после этого ты будешь сомневаться, что твои узлы работают? — спросила Мария Семёновна.
Не-ет, пожалуй, не стоит, покачала головой Миль. А вот быть повнимательнее при работе с узлами придётся. И она ещё раз проверила связанные образцы. Часть из них, подумав, распустила. От греха подальше.
В студии закончился учебный год, и Иван Иваныч потребовал от Миль отчёта по пройденному материалу — для итоговой выставки. Миль, которая, если честно, рисованием несколько пренебрегала, принялась спешно навёрстывать. Плюс пригодились несколько старых работ — в общем, выкрутилась. И хорошо, а то перед Иван Иванычем было бы неловко, он за Миль так переживал из-за той истории с дракой, а Миль о ней как-то уже подзабыла — как будто для неё прошло гораздо больше времени, чем на самом деле. Она с некоторым даже трудом заставила себя вновь погрузиться в отработанную для неё ситуацию, вспомнить пережитые эмоции. Словно примерила старое платье, из которого выросла.
Поделилась с бабушкой — та оценивающе взглянула на внучку, кивнула задумчиво:
— И так бывает. Это называется — взрослеешь. К выставке готова?
Миль была готова настолько, насколько позволяли способности. Не желая сложностей с родителями побитой Лины, она — зря, что ли, училась! — потратила вечер на вывязывание «недотроги», добавив к нему для декора красивую крупную бусину, подаренную кем-то в прошлый день рождения. Бусина, кроме украшения, служила ещё и взглядоотводом. Как поняла Миль из объяснений бабушки, охранный амулет необязательно носить на себе — достаточно того, что он ЕСТЬ. Но было спокойнее иметь его в кармане, всё-таки первая сознательная попытка. Мало ли что, вдруг накосячила чего-нибудь. Тогда на месте и поправим. И вообще — он вполне может ведь и не пригодиться, правда?
Выставку устроили в фойе Учебного Центра. Стены от этого сразу стали разноцветными и нарядными, даже воздух наполнился молчаливой радостью, запереливался, взгляды весёлыми птичками перепархивали от работы к работе. Играла негромкая музыка, дополняя шарканье ног и сдержанные голоса.
Миль с бабушкой нарочно пришли попозже, чтобы незаметно слиться с толпой. Они видели, как директор, стоя рядом с взволнованным Иван Иванычем, что-то с важным видом говорил не то собравшимся, не то самому себе, делая мягкими ручками округлые жесты, временами прижимая руки к своему светло-серому пиджаку. Потом в микрофон говорил Иван Иваныч. Миль не вслушивалась в их благоглупости — на всех подобных выставках говорили почти то же самое. Она смотрела на лица людей, посетителей и участников, надеясь, что не встретит сегодня, кого не надо. Бабушка, стоя вплотную за её спиной, занималась, похоже, тем же. И, конечно, толпа раздалась, и, прямо напротив, в просвете возникла монументальная фигура в нарядном тёмном платье, увенчанная широкополой шляпкой. Из-под полей сверкали голубые глазки, щедро подведённые тушью. А чуть подальше, подчёркивая голубизну глаз, из-под шляпки с двух сторон тяжело свисали на полную шею крупные золотые серьги с бирюзой. Малиновый бантик губ на пару с носом-картошечкой торчал среди пухлых щёк, плавно переходивших в шею, которая незаметно становилась бюстом, строптиво выпирающим из изящного выреза платья. С изяществом выреза спорило массивное золотое колье всё с той же бирюзой…
