Внизу Атлантика. Несемся над водой. Поворачиваем к суше и парим над песком. Где-то рядом дюны Китти-Хока. Интересно, а братьям Райт тоже было так приятно, когда они оторвались от земли?
Мы взмываем еще выше! Мать-Земля ослабляет цепкую хватку. Болота, пляжи, океан становятся все мельче, превращаются в сине-бурые узоры, мелькающие в просветах между облаками.
Солнце — теплое и близкое. Неудивительно, что у Икара шарики за ролики зашли. Разве мог он удержаться? Кружусь вместе с восходящими потоками воздуха. Эко рядом — тоже кружится. Земля нас больше не притягивает. Никогда не чувствовал такой свободы. Сын неба, облачное создание.
В голове вспыхивает строфа из «Жаворонка» Шелли:
К солнцу с трелью звучной,
Искрой огневой!
С небом неразлучный,
Пьяный синевой,
С песней устремляйся и в полете пой![18]
Слышу птиц. Двух. Летят рядом. Что-то нам кричат. Кружатся вместе с нами. Взмывают вместе с нами. Это хищные птицы, но сейчас они не охотятся. Играют. Две скопы. Самец и самка. Эко говорит, они находят себе партнера на всю жизнь и путешествуют вместе.
По небу прокатывается что-то огромное. Гром? Никогда не слышал его так близко. Как будто кто-то прямо у меня над головой мешает ложкой в железном бидоне.
Ослепительная вспышка молнии. Электрическое покалывание.
Эко, это не опасно?
В эти костюмы молния не ударит. Тебе страшно?
А как же. И все равно очень красиво. Похоже, птицы не особенно волнуются, так что и мне не стоит.
Здесь, наверху, шторм ощущается как нигде. Неуклюжий, но страшный зверь. Его приближение. Его неизмеримая ярость. У этого урагана гулкий пульс, мускусный запах, осязаемая жажда разрушения.
Теперь мы уже бросили играть и резвиться. Мы наблюдаем за явлением бешеного левиафана. Ветер согнал темные тучи в дикую фигуру — смертоносную, чудовищную. Мы пробираемся через штормовые вихри. Дождь и молнии — развевающиеся кудри и сверкающие глаза Горгоны в милю ростом.
Гром громыхает прямо вокруг нас, и мы оба кричим и хохочем, заразившись его безумием. За мной столько гнались, я столько горевал. Мне нужно выплеснуть накопившиеся чувства, и Эко, кажется, тоже.
Она несется рядом, беззаботная, радостная.
А потом мы спускаемся все ниже и ниже, к самой воде, к песку, к туманным дюнам.
Осторожно, Джек. Не так быстро.
Ты не рассказала мне, как приземляться.
Кусты, кусты! Бери выше!
Где кусты? Поздно!
Согнул ноги, чтобы спружинить. Лечу вперед. Шлепаюсь оземь. Кувыркаюсь в колючем кустарнике. Наконец останавливаюсь. Уй…
Эко уже рядом. Как ей удалось совершить такую мягкую посадку? Наверное, уже тысячу раз так делала.
— Тебе больно? Ты поранился?
Судя по лицу, Эко всерьез испугалась за меня. Встаю, отряхиваюсь.
— Ничего, просто поцарапался.
— Ты же весь в крови! Что ты смеешься?
— Потому что было здорово! Да что там здорово! Чудесно! Потрясающе! А когда можно будет еще полетать?
Эко пытается сдержать собственный восторг, но потом сдается и тоже хохочет.
— Да, весело было, правда? А теперь пошли тебя чинить.
Царапины у меня пустячные, зато их много, что да, то да. Снял летательную рубашку. Стою в комнате Эко на втором этаже и немножко смущаюсь — на мне только плавки.
Эко хлопочет над царапинами. Боится, как бы туда не попала инфекция. А может быть, чувствует себя виноватой — ведь это она была инструктором по полету. Настаивает на немедленной медицинской помощи. Впервые за все время не помчалась первым делом к своему голубому кубу, а привела меня сюда. Аптечка в шкафчике возле ее кровати. Желтый фонарик, от которого каждая царапина так и сверкает. Вакуумный пинцет, который высасывает занозы.
А вот зеленка ничуть не изменилась. Тот же устрашающего вида пузырек, и Эко берет ватку.
— Будет щипать.
Эко по-прежнему в летательной рубашке. Обтягивающей. Промокает мне ваткой царапины на плечах, а мне сверху видны полукружья ее грудей.
— Не больно?
— Муки мученические, и тебе это прекрасно известно.
— Подумай о чем-нибудь другом, — советует она.
Осматриваюсь. В комнате Эко я в первый раз.
Постель — циновка на полу. На полке книги — по-английски. По-японски. И по-русски.
У окна, там, где светлее всего, стоит мольберт. На мольберте лаконичный пейзаж в японском стиле. Горная река. Летящая цапля. Клочковатые облака. Не очень много подробностей, зато мастерские мазки прекрасно передают настроение.
Повезло тебе, Пи-Джей, что Эко не участвовала в том конкурсе в Хедли.
Как-то странно мне теперь думать про Пи-Джей.
На стене висит законченная работа. Очень изящная. Я ошарашенно гляжу на нее. Это пара, которая занимается любовью. Стоя. Высокий мужчина и женщина гораздо ниже ростом. Он держит ее на весу.
Она обхватила его ногами. Щеки у нее разрумянились.
Эко замечает, куда я смотрю. Я быстро отвожу глаза.
— Так тебе понравилось летать? — спрашивает она, поворачивая меня, чтобы вытащить колючки из спины.
— Это лучше всего на свете.
— Почти как секс, — мурлычет Эко, вытаскивая занозу.
— Э, да, — неубедительно мямлю я. — Конечно. Ой.
— Честно говоря, ты все схватываешь даже быстрее, чем я ожидала, — говорит Эко. В голосе слышен дразнящий смешок. — Ты в отличной форме. Потрясающая выносливость. Не показываешь, что тебе страшно. К концу немного поторопился, но для новичка это нормально. Главное — расслабиться и получать удовольствие.
Что-то я уже не понимаю, о чем мы разговариваем. Стараюсь удержаться на грани.
— Ты мне не рассказала, как приземляться.
— А что, я должна всему тебя учить? — Эко снова разворачивает меня, и мы стоим лицом к лицу. — Теперь займемся ногами.
Нагибается. Прижигает ссадинки на коленях. Легкие пальцы гладят бедро. Взбираются выше.
Дыхание у меня сбивается. Ну вот. В плавках особенно ничего не скроешь.
Мне стыдно. Отворачиваюсь.
— Извини.
— Не глупи. Это естественно. Ты же здоровый мальчик.
— Мужчина.
— Юноша, — уступает Эко. — Что-то здесь жарковато. Не двигайся, я еще не закончила. — Она стягивает летательную рубашку. Под ней почти ничего. Спортивный лифчик и трусики.
Я изо всех сил стараюсь успокоиться. Джек, думай о бейсболе. Звездные имена. Хэнк Аарон. Бэйби Рут. Барри Бондс.
— Какой у тебя беззащитный вид, — заявляет Эко. — На.
Она снимает бусы и надевает мне на шею.
— Подарок. Тебе идет. — Красные бусы слегка пахнут жасмином. — Жаль, что мужчины редко носят украшения. Это придает им чувственности.
Она наклоняется и продолжает свое дело. Прижигает царапины на бедре. Зеленка жжет. Снаружи бушует симфония шторма. Тромбоны ветра. Литавры грома. Скрипичное пиццикато дождя.
— Теперь ягодицы, — деловито говорит Эко, как будто в этом нет ничего такого.
— Ладно, Эко, не надо.
Поздно. Она опять развернула меня и стянула плавки.
— Будь хорошим мальчиком. Стой смирно.
Вынимает занозы, прижигает ссадины. Сердце у меня вытворяет черт-те что. Пытаюсь заглушить двигатели. О чем бишь я? Ах да, бейсбол. Барри Бондс. Но может быть, он не считается, его же застукали на допинге… А кто следующий? Вилли Мейс. Потом Фрэнк Робинсон…
Не могу сдержаться, все время поглядываю на циновку Эко. И на эротическую картину на стене. Снова вспоминаю Пи-Джей.
Всегда считал, что она будет у меня первой. А я — у нее. Что это я выберу момент. Что мы вместе будем постигать эту таинственную сторону жизни. В моей машине. Или в ее комнате. Все время об этом фантазировал.
Такого в моих фантазиях не было. Конечно, может, еще ничего и не будет. Мы же здесь по медицинской необходимости. Аптечка хранится у Эко. Надо продезинфицировать царапины. Все это — результат случайного стечения нескольких обстоятельств. Может ни к чему и не привести.
— Ну вот, — говорит Эко, вытаскивая занозу у меня из попы. — Скоро мы расстанемся. Мне осталось научить тебя еще одной вещи, Джек.
Я глотаю воздуху и рывком натягиваю плавки.
— Чему?
Эко выпрямляется. Смотрит на меня. Я вспоминаю, как в первый раз увидел ее глаза — как они холодно поблескивали из-под черной маски убийцы-ниндзя. А теперь они живые. Теплые. Зовущие.
— Я научила тебя драться, — улыбается Эко. — Плавать. Летать. Что теперь?
— Не знаю, — отвираюсь я. Во рту пересохло. — Не читал программу. Эко, я, наверное, пойду.
Она хватает меня за красное ожерелье и притягивает к себе.
— Избавься от всех слабостей, — шепчет она.
— В смысле?..
— За тобой охотятся. Будут искать все уязвимые места, лишь бы уничтожить тебя. Ты должен быть специалистом во всем. В твоей броне не должно быть бреши. — Горячее дыхание ласкает мне щеку. — На твоем мече не должно быть ни щербинки.
