— Когда же я тебя била-то? — снова всплеснула руками женщина.
— А вчера полотенцем, — уточнила Маша.
— Так разве ж то битьё? Полотенце — оно же только муху может прогнать, а тебе что может сделать, полотенце-то?
Пока они выясняют насчёт полотенца, я подхожу поближе к «буржуйке». Чем же топится эта мудрая печь? В железном ящике лежат три маленьких полена и чёрные, полированные по бокам сухарики, пахнущие нефтью. Я никогда не видела нефть, но, думаю, что она пахнет именно так. За неплотно прикрытой дверцей печки пылает несколько таких сухариков. Есть ещё нижняя дверца. Осторожно заглядываю туда. Сверху вниз проваливаются огненные искры, серой пыльной горкой собирается зола. Какая-то неправильная печь. Возле неё тепло, а на два шага отошёл — холодно. И пол прямо ледяной, сквозь босоножки ноги мерзнут. Босоножки…
Маша, ее мама и я как-то все вместе только сейчас сообразили, что я в летнем платье, хотя на дворе зима! Не знаю, что думают они, но я думаю, что я растяпа получше Маши! Отправиться в зиму так налегке!
— Ты что, в нашем доме живешь? — нерешительно спрашивает Маша. Я мотаю головой, но что отвечать, не знаю.
— Тебя на улице обокрали? — понизив голос, выясняет женщина.
— Да! — подхватываю я. — Обокрали! Подошли какие-то бандиты и раздели.
— А босоножки? — ещё сомневаясь, спрашивает Маша.
— А босоножки у меня с собой были, я их… только что из ремонта забрала! — вдохновенно сочиняю небылицы.
— Американские, наверно? — разглядывая босоножки, неодобрительно спрашивает Маша.
Сама она в чёрных мальчиковых туфлях, из которых выглядывают тёплые вязаные носки.
— О чём мы говорим, Маша! — суетится её мама. — Надо о ней позаботиться. Шутка ли, карточки нашла!
И через некоторое время я была одета: зелёный растянутый свитер, узковатая юбка (я немного полнее Маши) и очень странная обувь.
— Одевай-ка бурки, — сказала Машина мама и дала мне тряпочные валенки. Хоть ноги у меня порядком озябли, я всё-таки эти бурки внимательно рассмотрела: между двумя слоями тёмно-синей толстой материи проложен слой ваты, и всё это прострочено через некоторые промежутки на швейной машинке. Удивительно тёплая вещь!
На печке что-то зашипело. Оказывается, вскипел чайник, вода пролилась на раскалённое железо, и белое облачко пара потянулось к потолку.
— Чаёк будем пить! — суетится Машина мама. — Даже хлебушка чуть осталось от вчерашнего пайка.
Вот уж чаю напьюсь! На целый год, наверно.
С полочки, аккуратно застеленной салфетками, вырезанными из белой бумаги, на стол, покрытый чистой клеёнкой, перекочевали чашки с голубыми плывущими лебедями. Тоненькой струйкой бежит в чашки заварка — бледно-жёлтая, и запах необычный.
— Соседка научила, — с гордостью поясняет женщина. — Морковочку на сковородке провялить, даже мороженую, а потом кипяточком обдать и пусть настоится. Не пустая вода, с заваркой.
Руки её бережно развернули маленький бумажный пакетик, и в каждую чашку она насыпала понемножку белого порошка.
— Сахарин, конечно, не сахар, но где теперь сахару взять?
Машина мама ловко разрезала маленький ломтик хлеба на совсем малюсенькие кусочки.
— Чай, девочки, будем пить вприглядку.
На ломтик хлеба, на самый краешек, женщина кладет микроскопический кусочек чего-то тёмного и поворачивает этот бутерброд так, что он оказывается на дальнем конце ломтика.
— Ешь осторожней, — протягивает она мне бутерброд, — чтобы приглядка не свалилась. А когда дойдёшь до колбаски — зажмурь глаза и жуй долго. Чтобы не сразу проглотить.
Хлеб прилипает к зубам, а колбаса, которую я жую, пахнет лекарством. Чай горчит.
Машина мама, поглядывая на нас, достаёт из шкафчика две небольшие картофелины и начинает их медленно чистить. Тоненькая, почти прозрачная шкурка растянутой пружинкой опускается к столу.
— Сегодня у нас будет суп с картошкой! — торжественно произносит женщина. — Картошка — Наташеньке.
Наташенька — маленькая молчаливая девочка — прихлёбывает чай и совсем как взрослая следит, чтобы не свалилась «приглядка».
Маша тихонько поясняет:
— Мама обменяла своё красивое зимнее пальто с пушистым воротником на картошку. И теперь ходит в телогрейке.
— На ведро картошки! — поправляет её мама. — Целое ведро! Спасибо, соседка помогла. А в телогрейке мне даже теплее!
Может быть, телогрейка и греет тело, но мне кажется невероятным: обменять прекрасное зимнее пальто на ведро обыкновенной картошки!
На печке в маленькой кастрюльке забулькал суп, и я уже стала подумывать, не пора ли мне уходить от гостеприимных хозяев, как в дверь сильно застучали.
— Там открыто! — крикнула Машина мама, и в комнату стремительно вошла невысокая женщина, крест-накрест перевязанная серым шерстяным платком.
— Наталья Сергеевна, скорее собирайтесь, на складе дрова выдают, — торопливо сообщила она.
— Ах ты, боже мой, а я собралась суп варить! — засуетилась Наталья Сергеевна.
Соседка деловито заглянула в кастрюльку.
— Так он уже покипел немного. Придёте, доварите. Как бы не прозевать дрова-то. Ну, я побежала!
И она скрылась так же быстро, как и вошла.
— Я с вами! — сказала я. — У меня всё равно сейчас никого дома нет.
Наталья Сергеевна не очень возражала, а Маша была рада: вместе веселее.
— Только застёгивайтесь поплотнее, — лютая зима на дворе, — сказала Машина мама. — А ты дома сиди, к печке не подходи, никого не пускай, будь умничка!
Наташенька кивнула головой и привычно полезла на кровать, закутываясь большим серым одеялом.
Узнать меня трудно. В бурках, огромном платке, укутывающем меня до самых глаз, в великоватой телогрейке, подвязанной ремнём, я бы, наверно, перепугала всех наших ребят со двора. Но сейчас я похожа на других, и никто не обращает на меня внимания. Холод заползает в рукава, пробирается сквозь старенькие Машины варежки. Ну и стужа!
За нами прыгают на верёвке пустые сани величиной с дверь. На них мы будем грузить дрова. Со стороны можно подумать, что мы идём кататься с горы, мама и две дочки собрались и пошли, а почему бы и нет? Только лицо у Натальи Сергеевны слишком озабоченное для такой забавы.
— Быстрее, быстрее, — торопит она нас, боясь опоздать.
А вот и склад. Два ряда: люди и сани. Очередь двигалась быстро. Стояли в ней женщины, дети и совсем старенькие бабушки и дедушки. Кладовщик в военной одежде одной рукой разбирает бумажки, которые ему протягивают желающие получить дрова. Всё время одной рукой. Я сначала не поняла, почему. Но кладовщик повернулся — и стал виден пустой рукав, пристёгнутый булавкой. На груди у него темнел орден…
Четыре молчаливых паренька, наверное, из восьмого или девятого класса, откатывают брёвна от общей кучи, а с земли на сани кладут наклонно две доски. По ним закатывают брёвна, только надо их придерживать, чтоб не разбежались. Нам грузчики помогли скрепить брёвна верёвкой для белья, и мы втроём поволокли для «буржуйки» топливо.
Сначала получилось легко и даже весело. Везёшь себе по скользкой замороженной снежной дороге и везешь. Наталья Сергеевна везет, а мы подталкиваем. Время от времени она оборачивает к нам раскрасневшееся лицо и подбадривающе говорит:
— Ничего, девочки, зато будем с дровишками.
Но странно: путь, такой короткий туда, оказался длинным и совсем не таким лёгким обратно, с тяжёлыми санями. Их нужно было везти не переставая, иначе они моментально примерзали к дороге, а сдвигать их трудно. И вот настал момент, когда мы совсем устали, брёвна почему-то всё тяжелели, и везти их уже не было сил. Женщина прислонилась к саням впереди, а я только сейчас увидела, какой огромный этот воз. Как мы вообще могли его с места сдвинуть и ещё тащить? Горели ладони, разболелись руки. Мне захотелось спать. Стало жарко. Я сдвинула платок и прилегла щекой на шершавую кору самого длинного, высунувшегося из общей кучи бревна.
— Ты что, Лана? — испугалась Наталья Сергеевна, — поехали, поехали!
И тут выяснилось, что сани окончательно примёрзли.
— Раз, два — взяли! — командовала Машина мама. Волосы у неё выбились из-под платка, телогрейка расстегнулась, она с отчаяньем дергала за верёвку. Мы обеими руками, спиной, боками толкали сани, но из этого ничего не выходило.
— Давайте вместе, — запыхавшись, сказала Наталья Сергеевна, и мы впряглись все впереди.
Ноги скользили по гладкой, застекленевшей дороге, верёвка впилась в грудь, вот-вот разделит меня пополам. Я старалась не дышать и не думать о боли. Только бы сдвинуть с места, только бы отодрать полозья! Я возненавидела жёсткую, железную верёвку, упрямую верёвку, которая не пускает ехать дальше!
— Ну ещё немножко, ещё! — просит Наталья Сергеевна.
