– Пороховая Гузка, хочешь поехать с Розой домой? – спросил я.
– Еще бы! – ответил он. – Но я рассчитывал ехать с тобой и дальше.
– Не думай обо мне, – обратилась Роза к Пороховой Гузке. – Я и сама управлюсь.
Она просунула руки в лямки дровяной корзины и приготовилась идти. Корзина торчала у нее над головой и выступала по бокам. Корзина на двух ногах – вот на что она была похожа!
– А ты одна доберешься до дома? – спросил я.
– Не думай обо мне, – снова повторила она, и мне стало ясно, что она не собирается домой.
Что ж, тогда мы уедем от нее. С этой корзиной на спине у нее не было ни малейшей надежды в этой юдоли земной угнаться за тремя всадниками. Так что раньше или позже она сдастся и повернет обратно. Как ни крути, это было лучше, чем возвращать ее силой и привязывать к лошади Пороховой Гузки.
– В путь! – сказал я и вскочил на спину Хеллы. И мы поскакали. И само собой, Роза последовала за нами.
– Она идет следом за нами, – произнес Пороховая Гузка, когда мы проехали некоторую часть пути.
– Мне ли этого не знать! – сквозь зубы ответил я. – Но она скоро устанет.
Я слышал, как она идет за нами. С каждым ее шагом что-то звенело, и этот звук напоминал о сковородке и чайных котелках. И о колбасках с картошкой. Но я не собирался оглядываться.
Время шло, и точно так же шло оно для Розы. Милю за милей следовала она вместе с нами, отставая все больше и больше. А под конец ее можно было различить только на долгих прямых участках дороги – крохотный муравьишка, ползущий за нашими спинами, крохотный муравьишка с огромнейшей корзиной.
– А мы не подождем ее? – спросил Пороховая Гузка.
– Нет! – снова стиснув зубы, ответил я. – Она сказала, что справится сама. Так что – пожалуйста, вольному воля. Коли мы ей поможем, нам никогда не избавиться от нее.
– Ну да… стало быть… она ведь, несмотря на все… я думаю, она ведь девочка.
– Ну и что?
– Да ничего, – пробормотал, глядя в сторону, Пороховая Гузка.
Но он продолжал вертеть головой и оглядываться, хотя Роза уже совсем исчезла из виду. Я прекрасно понимал, почему он беспокоился. Что ни говори, она была одна и выбивалась из сил.
Было тепло, и мы, и лошади покрылись потом. Дорога была не широка, всего лишь колея от колес, но такая сухая, что охряно – желтая пыль, поднимаясь ввысь при каждом лошадином шаге, оседала на их ногах и шеях да и на влажной коже людей. Рой мелких черных мушек кружился над нами, и Хелла трясла головой, била хвостом, чтобы избавиться от них.
Я попытался было заставить себя не думать о Розе, что с трудом волочила свою огромную корзину, но это было нелегко.
– Там впереди, чуть подальше, – ручей, – известил меня Пороховая Гузка. – Нельзя ли сделать там привал? Я весь в поту.
Матиас молча кивнул. И немного погодя мы и вправду подъехали к ручью. Лошади сами по себе остановились и погрузили морды в прохладную воду, а я, преисполненный благодарности, соскочил со спины Хеллы и ополоснул водой голову и шею.
Пороховая Гузка окунул всю голову целиком, а потом отряхивался, будто пес, да так, что капли воды летели с его рыжих волос.
Матиас вытащил сплющенную кастрюлю и набрал в нее воды. Потом насыпал немного крупы в воду, помешал и выставил кастрюлю на солнце.
– А нельзя ее вскипятить? – спросил я, в сомнении глядя на водянистую серую гущу.
– Незачем! – ответил Матиас и улегся в траву в тени березы. – Погоди немного!
Он надвинул свою старую засаленную кожаную шляпу на глаза и приготовился вздремнуть.
«Ну да, – подумал я, – ведь он произнес целых три слова подряд. От этого с непривычки устают».
Появился Пороховая Гузка и заглянул в котелок.
– Что, опять овсяная каша? – мрачно спросил он.
Я кивнул. Пороховая Гузка вздохнул и еще больше помрачнел.
– А у нас колбасок больше нет?
– Не-а, – ответил я. – Но тебе нечего жаловаться. Овсяная каша – замечательно питательная и сытная дорожная снедь. А еще выгодная: сам видишь, не надо даже разжигать костер.
Я слегка помешал кашу в котелке. Крупинки уже начали впитывать воду и взбухли. Через час эта каша наверняка будет вполне съедобна. Вот так-то!
Матиас, ясное дело, не думал ехать сразу же дальше. Пороховая Гузка, рыская вокруг по поросшим вереском склонам, отыскал несколько ягод черники. Они еще не совсем созрели и были довольно кислыми, но все же забивали вкус дорожной пыли.
Через час мы ели овсяную кашу. И накануне-то холодная каша была не больно вкусной, а эта холодная мешанина совсем никуда не годилась. Крупинки взбухли и, похоже, настоящей кашей так и не стали, а у нас по-прежнему не было ни меда, ни яблок или чего-либо другого, чем можно было ее сдобрить. Матиас посыпал свою кашу солью и молча протянул мне маленький соляной мешочек. Соль чуточку улучшила вкус, но не намного. Я все-таки быстро съел ее и потому, что был голоден, и потому, что хотел ехать дальше. Коли мы поскорее не тронемся снова в путь, Роза…
– Эй! Послушайте!..
Я обернулся. Я бы никогда не поверил, что она сможет так быстро нас догнать, но вот она уже идет сюда, мокрая насквозь от пота и еще запылен-нее, чем я. Ей пришлось немного наклониться вперед, чтобы нести огромную корзину, и косы ее метались туда-сюда при ходьбе. Но она улыбалась торжествующей улыбкой. При виде ее лицо Пороховой Гузки просветлело.
– Эй, послушай! – крикнул он. – У тебя больше не осталось тех колбасок?
– Не-а, – ответила Роза. – Но у меня есть немного сыра, если хочешь.
Пороховая Гузка вскочил.
– Да! Спасибо! – поблагодарил он, сияя от радости, и побежал ей навстречу.
Он учтиво помог Розе снять с плеч корзину и донес ее туда, где мы расположились. А вскоре и Матиас, и Пороховая Гузка, и Роза сидели вместе и лакомились хлебом с сыром.
– А ты что, разве ничего не хочешь, Давин? – спросила сахарным голоском Роза и протянула мне ломоть жирного желтого сыра.
– Нет, спасибо, – мрачно ответил я. – Я только что ел овсяную кашу. А вообще-то, не пора ли нам двинуться в путь? Я и вправду немного спешу.
– Ну, не так уж нам, пожалуй, к спеху, – произнес Пороховая Гузка и вонзил зубы в очередной ломоть хлеба с сыром, глядя на Розу так, будто она была ангелом, сию минуту спустившимся с небес.
Видно было, что путь к сердцу Пороховой Гузки лежит прямо через желудок. И когда мы немного погодя поскакали дальше, Пороховая Гузка ехал последним, и очень скоро дровяная корзина перекочевала ему на плечи.
Поначалу я сделал вид, будто ничего не вижу. Но, когда немного погодя оглянулся назад, я обнаружил, что он и Розу посадил на лошадь. Это было уже слишком.
– А ну спусти ее! – сердито произнес я. – Это вам не прогулка в лесу, и нам нельзя брать с собой девочек.
– Она ведь может ехать с нами, покуда я не поверну назад, – молвил Пороховая Гузка и посмотрел на меня с тем же упрямством, что и Роза. —
А вообще-то, я и сам разберусь, кому ехать на моей лошади.
Я увидел: это безнадежно. Кричи я и ори – все бесполезно! Роза делала то, что ей хотелось, Пороховая Гузка поступал точно так же. Я читал это в их глазах. Может, Каллан и был рожден вожаком, но я им не был.
– Ладно! – согласился я. – Но только покуда ты не повернешь назад. Тогда она вернется.
– Да! Да! – уверил меня Пороховая Гузка. Однако же Роза не произнесла ни слова, и я мрачно подумал, что она наверняка – последует за мной в Низовье, будь то с Пороховой Гузкой или без него, с лошадью или пешком.
В тот вечер Роза состряпала нам кроличье рагу из маленького коричневого кролика, которого Пороховая Гузка подбил камнем из своей пращи. Он помог Розе ободрать и выпотрошить кролика, а она достала лук и сухие грибы из своей корзины, и никто ни разу не вспомнил про овсяную кашу.
Войти в Дракану было нелегко.
– Убери локоть, – зашипел я, повернувшись к Пороховой Гузке, когда драканий дозор уже не мог нас услышать. – Это мое ребро!
Пороховая Гузка убрал локоть, а вскоре и все свое костлявое тело. Я, облегченно вздохнув, сел. Подумать только, как такой худющий может быть таким тяжелым.
– Мы были на волосок… – сказала Роза. Медленно выпрямившись, она стала выщипывать еловые иголки из своей шерстяной кофты. – Тебе ясно, что нас только что чуть было не схватили?
Она обожгла меня сердитым взглядом, словно в этом был виноват я.
– Любишь кататься, люби и саночки возить! – огрызнулся я. – Тебя никто не держит!
Я и вправду сделал все, что в моих силах, пытаясь избавиться от нее, но она пристала как банный лист, и спорить с ней – это было все равно что выбирать репейник из овечьей шерсти.
– Мальчики! – сказала она, обратив глаза к небу. – Зачем все время спорить о том, кто писает выше всех и дальше всех?
Пороховая Гузка издал какой-то чудной звук, нечто среднее между хихиканьем и подавленным вздохом. Он не привык к тому, чтобы девочки так говорили.
