— Так это четыре дня назад было? — уточнил Николка. — А что же вы в участок не пошли? Они ж на вас напали!
Яков поморщился.
— Ну что вы, пан гимназист, какой еще участок… меня же там перво-наперво спросят: «что это тебе, щучий сын, в лечебнице понадобилось»? А Олег Иванович просил насчет доцента по-тихому разузнать. Нет, полицию вмешивать нам ни к чему
— Так ведь опасно! — Николка никак не мог понять, как можно отказаться от помощи полиции. — Они же могли убить вас, Яков! Двое, еще и с револьверами… а вдруг снова попробуют? Как быть тогда?
Яша усмехнулся.
— Да не найти им меня, пан Никол! Я ведь отсиделся немного и снова к лечебнице пришел — только уже по-тихому. И проследил за этими типами, которые с револьверами. Оказалось, приставлены к клинике по просьбе управителя торгового дома Веллинга, британского подданного, как его приказчики. Ну, у этого Веллинга еще на Кузнецком торговля модными тканями. Он и платит за лечение Евсеина. Только вот что я вам скажу — никакие они не приказчики — хитровцы это, к гадалке не ходи.
И еще — у Веллинга два дня назад остановился какой-то приезжий иностранец. Я окрестных мальчишек расспросил, а потом и сам его увидел — голову даю на отсечение, это и есть тот самый бельгиец, что после дела с Евсеиным из Москвы сбежал! Описание из полицейского протокола один-в-один совпадает, и особо шрам — большой такой, поперек правой брови. Это точно Ван дер Стрейкер и есть. И я сам видел, как бельгиец этот типов из клиники допрашивал. Те, даром что здоровенные лбы, стояли перед ним, понурившись — а Стрейкер хрясь одного в зубы, да со всего замаху! А лоб только утерся, да и пошел себе с битой харей. Но, только он не просто так пошел — я за этой парочкой потом весь день таскался. Они, пан гимназист, нацелились, на Гороховскую, точно вам говорю! Я же это их имел в виду — когда спрашивал, не было ли кого подозрительного? Наверняка бельгиец что-то об Евсеине да знает; и недаром Олег Иванович интересуется насчет пропавшего доцента. И этот бельгийский прохвост теперь ваш дом в покое нипочем не оставит. Я, когда шел сюда, заметил возле дома одного типа. Он не из громил Веллинговских; да только мало ли в Москве проходимцев? Наняли кого-нибудь за полтинник, за домом следить — а сами ждут в укромном местечке. Так что вы, пан Никол, были бы поосторожнее…
— Ясно, — Николка встал и решительно одернул гимназическую рубаху. — Знаете что, Яков, посидите здесь минутку. Я зайду домой, возьму кое-что — а потом посмотрим на этого вашего шпика…
Из путевых записок О.И. Семенова.
На другой день с утра паломники принялись собираться на пароход. К подворью подали подводы (платформы, как их именуют в Одессе), нанятые монахами; с паломников исправно брали деньги за транспорт. Одесские мастера извозного промысла, те самые «биндюжники», заслуживают особого интереса — они будто сошли со страниц «Одесских рассказов» Бабеля и из песен Бернеса. Отслужив напутственный молебен в церкви подворья, монахи проводили паломников в путь. Среди тех, что победнее, ходили тревожные разговоры — оказывается, многие не получили назад паспорта.
Помнится, в «Наставлении Палестинского общества», полученном еще в Москве, подробно перечислялись сборы: за гербовые марки, за бланк паспорта, за визу турецкого консула, за регистрацию вида в полиции, за бланки прошений. А в конце перечня говорилось, что, даже понеся все эти хлопоты и расходы, паломник «может всё-таки не получить заграничного паспорта и возвратиться обратно на родину, не посетив святых мест». Россия есть Россия — и революции, в сущности, меняют здесь не так уж и много…
Итак, за номер заплачено (справедливости ради отметим — содрали монахи нисколько не меньше, чем в обычной гостинице); оставалось погрузить багаж, взять извозчика для себя, любимых, и отбыть на пароход — с тем, чтобы прибыть за 2 часа до отхода. Пристань заполонена толпой народа. Поднимающихся на борт провожали в салон 2-го класса, где за сдвинутыми столами сидело несколько жандармов. Они вырезали из паспортных книжек листы и ставили штемпели, а затем пофамильно выкликали владельцев паспортов и вручали вожделенные документы:
— Петров?
— Я! — Как звать?
— Иван!
— Получи!
После чего счастливец возвращался (поперек всей толпы!) обратно на пристань, забирал нехитрый скарб и спускался в люк, искать местечко на одной из пароходных палуб.
Паломников, отнесенных к «чистой публике», пропускали вне очереди; разница в обращении была тем более заметна на фоне бесцеремонного, почти скотского обращения с богомольцами из простого сословия.
Удивительно, сколько мешков имели при себе паломники. Почти все озаботились запасом каких-то особых, «тройной закалки», сухарей, крупы и даже картофеля и капусты. Многие тащили с собой полотна, ризы, покровы, ковры и другие предметы, взятые в пожертвование на Гроб Господень. На одних узлах были нашиты метки с надписанными именами владельцев; на других, хозяева коих не знали грамоты, стояли цветные крестики.
Шум и гам отправляющейся публики перекрывали крики распорядителей — те обходились с паломниками запросто, без всякого пиетета. Размещение пассажиров третьего класса мало отличается от скотского. Многие устроились прямо на открытой палубе — под дождем, на солнце, на ветру. Другим, счастливчикам, достались нары под мостиком у машинного отделения. Это были евреи из Средней Азии. Поначалу, увидев бухарские халаты, мы приняли их за мусульман; но, увидев еврейские книги, сообразили, кто это.
В трюме паломники устроились несколько лучше. Они устраивались группками по трое-четверо, оградив вокруг себя тюками и мешками некоторое пространство — воистину, человек нуждается в собственном уголке в любых, самых случайных и неудобных для жизни условиях!
Разместившись в трюме поуютнее, паломники оживились — и вскоре оттуда зазвучали духовные песни.
На нашу долю была выделена вполне удобная двухместная каюта, сомнительной, впрочем, чистоты — оставалось грустно вспоминать ослепляющую чистоту и комфорт классных вагонов. Видимо, паломники поднимались на борт в таком настроении, что готовы были безропотно помириться со всякими неудобствами и недостатком гигиены…
* * *
До сих пор мне не случалось путешествовать по морю, и уж тем более, на таких вот пароходах. Трехдневный круиз по Волге до Углича и обратно не в счет; так что представления о предмете у меня были самые расплывчатые, в основном — по фильму «Титаник», просмотренному в глубоком детстве.
Так вот — наш пароход не был «Титаником». Пожалуй, лучше всего подошло бы слово «лоханка» — это если проявить такт и не употребить вполне заслуженного «старое корыто». Начать с того, что никакой это оказался не лайнер — больше всего наш гордый «пенитель морей» походил на сухогруз, наскоро переделанный для перевозки то ли зеков, то ли солдат. Пароход зафрахтован конторой под названием «Александрийская круговая линия», обеспечивающей трансферт богомольцев на Ближний Восток и обратно.
Часов в пять вечера судно отдало швартовы. Провожающих на пирсе было море — и все, как один, ожесточено махали платками (кое-кто, впрочем, шляпами), видимо, находя в этом занятии некий высший смысл. Паломники в ответ затянули что-то свое, духовное. Получалось не очень, но как же они старались! Даже меня немного пробрало.
Мы стояли среди публики, путешествовавшей в первом и втором классах, вышедшей поглядеть напоследок на Одессу с моря. Расположились мы на носовой площадке (отец назвал ее «полубак»), и с удовольствием взирали на всю эту романтическую суету. Отец довольно озирался и мурлыкал под нос старую, советских еще времен, песенку: «Как провожают пароходы…». По всему было видно, что уж он-то получал от происходящего чистое, ни чем не замутненное наслаждение — как-то, еще в поезде, он признался мне, что давным-давно мечтал о таком вот плавании: не на круизном лайнере, какое доступно сейчас любому бездельнику, а именно на таком вот пароходе в стиле ретро. Без баров, бассейна, кинотеатров, палуб для загара и вайфая в каждой каюте.
Ну, мечты мечтами, а грубая реальность бесцеремонно вторгалась в нашу жизнь. За пределами полубака яблоку некуда было упасть от палубных пассажиров. Это были все те же паломники, из числа самых забитых и необоротистых — кто не смог отвоевать себе место на трюмных нарах. Или не стал отвоевывать; у паломников, вообще своеобразное представление о комфорте. Чем дольше мы путешествовали в их обществе, тем больше я убеждался, что богомольцы подчас находят в неудобствах пути особую прелесть — и, предложи им кто-нибудь улучшить условий плавания, гневно отказались бы. Я этого не понимаю; Бог есть Бог, и гигиена здесь не при чем. Но, как говорит отец — не нам их судить.
