– А куда ты пойдешь? – Вертер делает несколько шагов за ним.
– Давайте решим. Только быстро.
– Может, сначала я прочту тебе стихотворение? Маленькое.
– Нет, скажите, что интересного можно здесь посмотреть? – Вертер останавлива- ется.
– Первое и обязательное… сегодня последний концерт средневековой музыки уругвайского ансамбля народных инструментов. Я был позавчера. Это незабываемо.
– Средневековые инструменты отложим до следующего раза. Еще?
– А говоришь, что романтик… Выставку Гойи!
– Гойя у нас свой есть.
– Танцы на льду! Конечно же, танцы на льду!
– Новое, понимаешь, Вертер, новое, чего не было сто лет назад. – Коля снова подталкивает Вортера к двери.
– Состязание роботов-гитаристов, – уже на ходу предлагает Вертер.
– Еще. Думай. У вас марсиане есть?
– На Марсе нет жизни. Это научный факт.
– Жалко. Я всегда надеялся. А какие-нибудь пришельцы?
– Очень редко. Если делегация…
– Пускай делегация.
Вертер останавливается, стучит рукой по лбу.
– Вот! Сегодня прилетает третья звездная экспедиция. Лукреция будет встречать. Вообще многие будут на космодроме. Я бы тоже…
– Поехали вместе! Это далеко?
– Минут пятнадцать…
– Так чего же стоишь! Звездная экспедиция! Это же событие.
Они уже вышли в коридор.
– Нельзя. Я на службе. У нас, андроидов, на первом месте чувство долга. Я мо- гу внутри разрываться от желаний, но останусь на своем посту. Любовь и долг…
– Ну хоть скажи, как мне туда доехать?
– А может, все же вернешься?
– Ты же понимаешь!
– Да, я понимаю. Выхода нет. Мы с тобой романтики. Только у меня развито чув- ство долга, а у тебя еще нет…
У громадной деревянной двери они останавливаются. Мы видим, как дверь откры- вается, робот выпускает Колю.
– Только не опаздывай. Я не буду обесточивать.
– Я мигом! Не волнуйся! А потом я тебя возьму в наше время. У нас тоже есть на что посмотреть!
– Спасибо! Значит, направо, до Пушкинской, там на автобусе три до проспекта Мира, там пересядешь..
Но Коля уже бежит по дорожке, позвякивая кефирными бутылками. Потом останав= ливается, оборачивается. И видит:
…зеленая лужайка. На ней скульптуры. В глубине белая стена здания институ- та. Большое окно. За окном Вертер машет Коле рукой.
Коля помахал в ответ. Выбежал на улицу.
Улица странная – скорее, это аллея в парке, обсаженная пальмами. Коля броса- ется вправо.
И тут же налетает на старика, который ехал на одноколесном велосипеде, какие бывают в цирке. Они вместе падают.
Старик одет так: зеленое, обтягивающее трико с длинными носками, на голове шапочка с пером. Правда, шапочка упала, и старик шарит руками по розовому ас- фальту, разыскивая ее. Вот он натянул шапочку и спрашивает строго, сидя на зем- ле:
– А если бы я ехал на пузыре или на глейдере? Что бы от тебя осталось?
– Простите, – Коля помогает старику подняться. – Я вас не увидел.
– Еще бы. Первый раз вижу ребенка, который бегает по проезжей части.
Старик поднимает велосипед, прихрамывая, идет к скамейке в тени пальмы. Ска- мейка мягкая, похожая на диван. Возле нее разноцветные тумбочки.
– У вас ничего не поломано? – спрашивает вежливо Коля.
– Не обращай внимания, – говорит старик.
– Тогда я побежал, ладно? А то я очень спешу.
– Беги.
Но когда Коля пускается дальше, старик останавливает его:
– Стой!
– Чего?
– Ты на карнавал оделся?
– А что?
– Плохо оделся.
– Почему? – Коля оглядывает себя. – Нормально. – Идет к старику.
Старик нажимает на кнопку в тумбочке, оттуда выскакивает мороженое в стакан- чике. Он начинает есть мороженое. Коля внимательно смотрит, но старик не пред- лагает.
– В мое время все мальчики носили так называемую школьную форму. Она состояла из пиджачка… Ты знаешь, что такое пиджачок?
– Представляю. – Коля смотрит на тумбочки.
– А у тебя разве пиджачок? Совершенно очевидно, что его шили сегодня и притом люди, которые не имеют никакого представления о том, что было сто лет назад. Старик уже доел мороженое, поднял свой велосипед, взгромоздился на него.
– А вы откуда знаете?
Старик объехал Колю вокруг.
– Мне сто тридцать лет. Неужели не видно?
– Я бы вам шестьдесят дал, не больше.
– Такой молодой, а уже льстец. Тебе куда?
– Мне на Пушкинскую.
– Прекрасно. Поехали.
Старик развернулся в сторону Пушкинской.
Коля пошел рядом.
– Неужели я так молодо выгляжу? А что причиной? Спорт!
– А вы какую школу кончали?
– Пятьдесят девятую. На Староконюшенном.
– А я в двадцать шестой учусь. На Метростроевской. Ду ю спик инглиш?
– Йес. Ай ду. А ты как учишься?
– Когда как. Задают много.
– А мне правнуки говорили, что теперь ничего не задают. Да, – говорит он. – Славные были денечки в конце двадцатого века. Тебе этого не понять.
– Славные денечки, – соглашается Коля.
– Но учти, одет ты все-таки неправильно. На ногах должны быть сандалии. А у тебя?
– А у меня кроссовки.
– Вот именно. Кроссовок еще не было. Их изобрели в начале двадцать первого века. – И вдруг без перехода. – Меня зовут Павел.
Развернулся и уехал.
Коля ему вслед:
– А меня Николай!
Памятник Пушкину, а значит и Пушкинская площадь возникли перед Колей внезап- но. Парк оборвался открытым пространством.
Коля, увидев знакомую спину памятника, бросился к нему, как к старому знако- мому.
Пушкин ничуть не изменился. Та же благородная задумчивость. И такие же, как прежде, цветы у подножия. И что еще удивительнее, перед памятником стояла деви- ца и читала вслух стихи Пушкина, а несколько человек, кто стоя, кто усевшись на газоне, внимательно слушали ее. Коле показалось, что если бы девицу переодеть, не догадаешься, что улетел из своего времени. Хотя он неправ. Если перевести взгляд дальше, на площадь, на улицу Горького, поймешь, что многие дома стали иными, да и сама площадь смотрится иначе. Нет улицы, по которой несутся машины, нет обычной московской толпы. Как-то все свободнее, чище. И вместо машин – пу- зыри, небольшие, круглые, прозрачные, беззвучные шары. Некоторые стоят в ряд вдоль газонов, другие несутся по улице, третьи взмывают в воздух.
– Простите, – Коля подошел к группе молодых людей, стоявших у мольбертов, – мне нужен третий автобус. Где он?
– Третий? А тебе куда? – спросил художник.
– До проспекта Мира, оттуда к космодрому.
– Гурген, где третий автобус?
– Туда иди, – отвечает Гурген.
Никто не обращал внимания, как одет Коля; все они доброжелательны, но заняты своими делами. Коле хочется как-то показать свою исключительность. Он понимает
– надо молчать… Но не удерживается:
– В мое время не хуже писали, – говорит он художнику.
– Твое время, это когда? – Художник несколько обижен. – Ты современник Лео- нардо да Винчи?
– Нет, – скромно говорит Коля. – Я современник Гагарина.
– Ты хорошо сохранился.
– Не верите, не надо, – Коля пошел, куда ему показали художники, но внезапно увидел на газоне тумбочки. Он уже знал, что это за тумбочки, и соблазн поесть мороженого будущего привел его к одной из них. Коля нажал на кнопку, как это делал старик Павел, и из тумбочки выскакивает мороженое.
Коля ест. На лице – удовольствие, даже зажмурился. Когда открыл глаза, замер с открытым ртом.
К нему шли – и он это понял – настоящие инопланетяне. Один из них был чрезвы- чайно высок и худ, выше баскетболиста, одет в длинную, до земли, тогу, а на го- лове нечто вроде короны с антеннами. Второй – наоборот, карлик, красного цвета, в чем-то вроде красных лат. На голове прозрачный шлем – явно не дышит кислоро- дом.
Зеленый вынул откуда-то небольшую книжку-разговорник и сказал:
– Есть один вопрос. Спасибо. Надо Музей Пушкин. Знаете, пожалуйста.
– Да… – Коля вышел из шока. – Вам какой – изобразительных искусств или ко- торый на Кропоткинской?
Зеленый оборачивается к своему спутнику и издает трель. Тот подставляет ухо и, выслушав, щелкает что-то в ответ. Тут Коля замечает, что в руке зеленого бу- кет цветов.
– Арбат, – говорит, наконец, зеленый, – дом есть, где он жил маленький, пожа- луйста.
– Этот еще не открыт, – говорит Коля.
Снова пришельцы обмениваются странными звуками.
– Но есть другая информация! – Зеленый не согласен.
– Вы лучше этих спросите, – говорит Коля. – Я давно в Москве не был, – он по- казывает на художников.
Пришельцы направляются к художникам, но тут Коля не выдерживает. Он бросается за ними следом:
– А вы, простите, откуда?
– Откуда? Откуда? – Зеленый роется в книжечке.
Вдруг глухим голосом сквозь шлем красный отвечает:
– Альфу Центавра знаешь? Тамошние мы.
Коля смотрит им вслед.
Зеленый наклоняется к постаменту памятника Пушкину и кладет на него букет цветов, а красный спрашивает о музее у художников.
