— Ладно, — легко согласилась Танюшка. Мне и самому не очень-то хотелось возиться с разделкой, я её понимал.
С видом часового она присела неподалёку на выступавший из травы камень, положив аркебузу на колени. Предупредила собак:
— Животные, я собак люблю, но, если полезете, буду стрелять. Ждите, вам и так всего много останется.
Они, наверное, поверили и сели на хвосты, следя за нами умными голодными глазами.
Я разделся до пояса и, сложив одежду, пристроил сверху вынутый из кобуры наган. Танюшкин кинжал идеально подходил, чтобы рубить кости, а короткий нож — свежевать и резать. Работа по разделке (тем более — таких туш, какие мне ни разу не приходилось и видеть-то!) была очень тяжёлой, грязной и дурно пахнущей, я полностью в неё погрузился, сдувая с лица волосы и каких-то мошек, налетавших непонятно откуда.
Когда я поднял голову — Танюшки на камне не было. А ещё через миг я увидел её — на берегу ручья.
За серой пеленой страшного тумана.
* * *
Я хорошо видел Танюшку. Серая пелена не мешала смотреть, она только немного размывала очертания предметов. Так близко к этим местам я ещё ни разу не подходил — и сейчас понял, что эти места совсем не для человека. Казалось, что я стою… Нет, никаких сравнений и ассоциаций не возникало в мозгу. Мне было просто страшно. И всё тут.
До Танюшки было шагов десять. Она сидела у самого края, уронив голову на грудь так, что я не видел лица. Зато хорошо различал, что она ровно и спокойно дышит. Видел, как вода обтекает пальцы свесившейся в ручей узкой руки.
Да чёрт побери, разозлился я, что за страх?! Я бы рискнул жизнью даже ради незнакомого белого, попади он в беду, а тут моя девчонка, и нужно всего-то сделать два десятка шагов…
Я вытянул руки перед собой. Они не тряслись, нет — казалось, пальцы сами собой играют на пианино.
— Тань, я иду, — громко сказал я. И страх отпустил. Он не ушёл, но превратился в обычный красный сигнал, предупреждающий об опасности, но не гипнотизирующий ею.
Я обнажил оружие и пересёк черту — одним шагом…
…Странно. Туман внутри не был туманом — вполне прозрачный, словно его и нет вовсе. А вот то, что осталось снаружи…
Я ничего не видел. Вокруг очерченного туманом пространства была чернота. Какая-то смоляная, как гудрон. И ещё. Всё вокруг меня — кроме Танюшки — сделалось плоским, как декорации, вырезанные из фотообоев.
Вроде бы ничего страшного в этом и не было. Но у меня на затылке ощутимо встали дыбом волосы, а кожу покрыл липкий пот.
Я вцепился в плечо Танюшки, как вцепляется утопающий в брошенную ему верёвку. Плечо было мягким и тёплым, но безвольным.
— Тань, Тань, Танюшк! — я откинул с её лица волосы, приподнял голову за подбородок и окаменел. Улыбаясь слабой, но счастливой улыбкой, Танюшка смотрела куда-то сквозь меня стеклянными глазами чучела из краеведческого музея. — Таня… — упавшим голосом сказал я.
— Здесь так хорошо и спокойно, — тихим и расслабленным голосом сказала девчонка, глаза которой оставались по-прежнему стеклянными. — Хорошо, что ты пришёл. Тут не бывает ни боли, ни голода, холода, крови. Тихо… спокойно… тепло… Тихо… спокойно… тепло…
— Танюшка, очнись! — взмолился я. Присел на корточки, взял её за руку, лежавшую на колене — тяжёлую, безвольную — и поднёс к губам. Не поцеловал, хотя была такая мысль. — Сейчас, Тань. Я тебя унесу.
— Не унесёшь.
Это был человеческий голос. Но так мог бы говорить человек с искалеченными губами… или очень замёрзший. Я обернулся…
…Мне редко снились кошмары. И точно знаю, что ни в одном из них я не видел эту тварь. Потому что если бы увидел — не проснулся бы точно. Не знаю, был ли свой облик у этого существа. Я даже не знаю, как оно выглядело. Вернее — знаю, что оно имело сотню обликов, и эти облики воплощали всё самое страшное, что я видел, думал или читал в жизни. Наверное, всё это было взято из моей же головы и не являлось реальностью. По крайней мере, мне так хочется думать.
Реальной была огромная пасть, общая для всех воплощений, отчего они не становились приятней — широкая, с двумя рядами длинных, тонких и очень острых зубов.
Одних клыков, кажется.
Не знаю, что это было. Знаю только — теперь знаю! — что обитает за тонкой плёнкой тумана.
Существо обрело устоявшуюся форму.
И это была форма огромного паука.
Я ощутил тошноту. Да нет, не тошноту — непередаваемые ужас, отвращение сбили меня с ног и, попятившись, я упал возле неподвижной Танюшки на пятую точку.
Ничего на свете я не боялся так, как пауков. Это был даже не страх, а физическое отвращение. Даже читая книги, я старался не смотреть на страницы, где они были изображены, а если пауков показывали по телевизору, я просто отворачивался.
Здесь у меня начисто отсутствовали такие соблазнительные возможности. Впрочем… оставалась ещё одна возможность — сбежать. Один рывок — и… Я почему-то был уверен, что тварь не станет за мной гнаться вне пределов этого плоского мирка.
Но Танюшку мне не утащить. Не успею.
Зато, может быть, успею подрубить этой гадине ноги.
Я вскочил, выхватывая палаш, и паук, заперебиравший было в нашу сторону шустрыми ногами, вдруг шарахнулся прочь длинным прыжком. Опасливо обогнул ручей. Я тоже обошёл Танюшку и снова встал на его пути, почти теряя сознание от омерзения — паук вновь отскочил. Да он же боится, вдруг дошло до меня. Неужели моего палаша?! Я дёрнул в сторону вновь заторопившегося в сторону паука клинком — нет, клинка он не боится… но вроде бы боится моей руки! Да ну — чушь, что мне с ним — кулаком сражаться?!
— Уходи, оставь её, — человеческий голос был невероятно мерзким "в устах", если так можно сказать, этой твари, — это моя добыча, она пришла ко мне…
— А уйдёт со мной, — я продолжал держаться между пауком и спокойно сидящей Танюшкой, прикидывая, смогу ли быстро вскинуть её на плечо и утащить.
Паук присел на задние ноги, и я, инстинктивно пригнувшись тоже, избежал двойного плевка паутины. После этого своего промаха паук замер на одном месте, чуть раскачиваясь и сверля меня взглядом одной пары человеческих глаз.
— Отдай её, — сказал паук.
— Что, не можешь подойти? — я перевёл дух.
— Не могу. Но и ты не сможешь уйти, а пить и есть тебе тут нечего. Отдай и уходи.
Да, он боялся моего правого кулака. Странно… В нём — эфес палаша… В рукояти мечей вкладывали мощи святых, так, может… Нет, ерунда. У меня не полая рукоять. Но ведь боится! Серебра, что ли? Но и серебра там нет — железо, бронза, кожа, дерево…
— Кем ты был? — вдруг спросил я. Паук изучал меня внимательными глазами. — Ведь ты был человеком?
— Был, — подтвердил паук. — Давным-давно. Я не помню, сколько прошло времени. Да это и не важно. Отдай её мне.
Вместо ответа я показал ему кулак с палашом. Паук присел — брюхом к земле.
А я увидел гравировку на навершии моего оружия. Ту самую свастику.
— Боишься свастики?! — я сам себе не поверил. Для меня свастика, что бы там ни было, оставалась символом войны и зла, которое принесли фашисты. — Ты боишься свастики?!
Паук издал странный звук — словно бы хихикнул. Потом сказал:
— Ты русский, это видно даже без разговора… Для тебя существует только ваша собственная история… Да, я боюсь свастики, как боится её любое зло, если она в чистых руках… Но я предлагаю тебе обмен.
— Обмен? — я был не настолько поражён, чтобы опустить оружие, но удивился сильно. — Что у тебя есть и что есть у меня, что менять-то?
— Смотри, — сказал паук и человеческим жестом провёл по воздуху, словно по стеклу, одной из лап.
Вы видели, как стекают по окну капли дождя? А теперь представьте, что вот так же стекает целый ручей — и стекло следом за ним мгновенно высыхает, а изображение там, за стеклом — уже совсем другое… на и стекла-то — нет.
Передо мной был прямоугольник — метр на два, похожий на обычный дверной проём, в котором сняли с петель дверь. А за этим проёмом…
— Это обман, — сказал я, созерцая спокойную воду Пурсовки почти у моих ног, слушая шум машин на мосту над головой. Окурки на грязноватом песчаном берегу…
Проём выводил под мост недалеко от почты. Частое место наших игр. До меня донеслись голоса людей и смех.
— Нет, — голос паука был странно грустным, — это правда.
Преодолев себя, я шагнул от проёма обратно к Танюшке и покачал головой:
— Там — уже не мой мир.
— Подумай, — заметил паук, — он достаточно велик, чтобы вместить двух Олегов.
— А в этом не останется ни одного? — я овладел собой и усмехнулся. — Нет уж. У меня тут дела и друзья.
— Сейчас, — вдруг зло — с человеческой злостью! — сказал паук. — Но не будет ни дел, ни друзей, если ты не отдашь девчонку, дурак!
— Чтобы ты её сожрал? — я показал элементарную фигу.
