Неожиданно у девушки зазвонил мобильник. Она ответила. Поняв по терпеливой, чуть ноющей интонации, что разговаривают с мамой, Мошкин деликатно отошел шагов на десять и стал смотреть на пруд. Разговор затягивался. Судя по всему, мама Эльвиры относилась к тому опекающему типу женщин, которые хотят знать, не только где сейчас находятся их дети, но и какую шоколадку они съели, и какое солнышко на небе, и сразу ли подошла маршрутка.
В идеале, конечно, было бы изобрести для них веб-камеру, которая подключалась бы к глазам ребенка и транслировала бы маме на экран всё, что он видит или делает. Такие мамы не ведают усталости. Даже в сорок лет их взрослые дети получают столько же опеки, сколько получали ее в старшей группе детского сада. Затравленные и нервные, бродят они по свету, вздрагивая всякий раз, как начинает звонить телефон.
«Да, мама… Две котлеты. Нет, они были не жирные!.. Что я делаю? Иду с клиентом на склад! Нет, ты его не знаешь! Иван Петрович Федичкин, очень хороший человек из города Норильска… Да, я в шапке!» – говорят они, нарочито срывая ее и в виде немого вызова обманутой маме подставляя дождю свою вытертую лысину.
Тут идет обычное замещение мрака, когда нечто изначально хорошее начинает искажаться и использоваться во вред. Атомный реактор дает столько энергии, что ее хватит на целый город. Если всю его энергию направить на одну лампочку, она не перегорит даже – испарится. Будь у такой гиперзаботливой мамы девять детей и тридцать внуков, каждому бы досталось ровно столько внимания, сколько нужно, и атомный реактор был бы счастлив. Вот только почему-то у таких мам детей бывает всегда по одному… И снова звонит телефон.
Разговор всё тянулся и тянулся. Эльвира отвечала маме односложно, и чем односложнее она отвечала, тем больше мама убеждалась, что от нее скрывают нечто глобальное и начинала уже раскопки.
Мошкин бросал в воду камешки и созерцал утопшее солнце, лежащее у самого берега на дне. В пруду плавали три лебедя, четыре утки и столько размоченного хлеба, что туда хотелось пустить еще и свинью.
Неожиданно его внимание привлек странный шум. Что-то происходило на противоположном берегу. Кто-то выскакивал из кустов с истошными воплями, кто-то вновь туда кидался. Евгеше даже показалось, что он увидел, как пролетела по дуге запущенная урна. Это было знакомо. Как только бой принимает серьезный оборот, люди склонны забывать о руко – и ногомахательстве и вспоминать об урнах, бордюрных камнях и досках от парковых скамеек.
В первую секунду Мошкин решил, что там драка, но после отмел это предположение как несостоятельное. Массовая драка обычно имеет более размытые и постоянно меняющиеся границы. Кто-то бежит, кто-то догоняет. Толпа распадается на отдельные группы, запинывающие упавших, и уж во всяком случае всё это не может происходить на тесном пятачке, ограниченном несколькими куцыми кустами.
Мужское любопытство дернуло его подбежать посмотреть. Если случай будет туманный, Евгеша пообещал себе не вмешиваться. Опыт подсказывал, что коль скоро ты влезаешь в чужую драку, она перестает быть чужой. Когда же дерутся несколько человек, не всегда можно разобрать, кого и от кого защищать и не лучше ли защитить самого себя.
Когда Мошкин подбежал, схватка была в самом разгаре. В кустах он увидел белую волчицу. Накинув на нее сеть, с ней боролись четыре комиссионера и три болотных хмыря. Рядом толкались еще двое суккубов, но их участие в битве ограничивалось истошными воплями.
Волчица была вся в грязи. Выглядела она так, будто ее долго тащили по подземным тоннелям и только здесь, на поверхности, ей удалось перегрызть сеть.
Волчица дралась, как дерется зверь, которому уже нечего терять. Хмырю она отхватила руку до локтя. Продолжая извиваться, откушенная рука обратилась в змею, которая, разматывая желтоватые, похожие на раздавленную креветку внутренности, с шипением метнулась в пруд. Второй хмырь в ужасе отпустил сеть, и один край ее провис. Воспользовавшись этим, волчица повернула морду и моментально оставила без пальцев замешкавшегося комиссионера. Самого укуса Мошкин почти и не видел. Волчица лишь мимоходом клацнула зубами, точно собака, отгоняющая мух.
Тотчас, будто из воздуха, соткалось еще трое комиссионеров. Среди них обнаружился и Тухломон. Мошкина он не то чтобы не узнал, но изобразил головкой очень сложное, витиеватое и уклончивое движение, какое делают люди, когда встречают в коридоре старого начальника, в то время как сами идут под ручку с новым.
Евгешу вновь начала раздирать на части его двойственность. Одна половина натуры напоминала, что он все еще служащий мрака. Другая же призывала помочь волчице. В результате, как человек, который хочет сделать слишком многое, он не сделал вообще ничего. Правда, был момент, когда он сделал шаг, но барахтавшаяся в сети волчица, восприняв его как нового врага, щелкнула зубами. Воспользовавшись тем, что волчица отвлеклась на Мошкина, комиссионеры накинули вторую сеть поверх обрывков первой. Волчица рванулась, запуталась и упала. Комиссионеры и хмыри подхватили сеть за края и быстро поволокли по траве. Сзади, спотыкаясь, ломко бежали суккубы.
Мошкин метнулся следом, однако, докатившись до ограды, отделявшей бульвар от проезжей части, вся пестрая компания сгинула вместе с волчицей. На бульваре остался один Тухломон.
Он подошел к Евгеше, нежно посмотрел на него и что-то снял с майки двумя пальчиками.
– Ай-ай! У тебя на плечике волосок-с! Женский-с! – сказал он, улыбнулся и быстро зашагал мимо пруда, изредка оглядываясь на лебедей и загадочно призывая их: – Ути-ути!
Мошкин стоял, тупо глядя на зеленоватую воду. Когда дело касалась чего-то действительно важного, соображал он медленно, но неуклонно. Запоздалая память собирала осколки важных деталей. Складывая их, Мошкин получал нечто тревожащее.
К нему подбежала удивленная Эльвира, только что закончившая отчитываться перед мамой.
– Куда ты делся? Чего тут такое было? – спросила она с любопытством.
Мошкин повернулся к ней, начал быстро что-то говорить, но вдруг махнул рукой и, неразборчиво крикнув, что объяснит все после, умчался куда-то.
Зло роковое, могучее, зубастое, сильное, глодающее плоть и души, встречается на земле редко. Гораздо чаще попадается зло больное, вялое, серое, будничное, недовольное, оплывшее, сонное, равнодушное, несчастное, уставшее от самого себя. И это второе зло хуже и заразнее первого в сотни раз, ибо первое, истинное, заставило бы бежать от него сломя голову.
Ирка. Из дневника.
– Приехали! – таксист потряс Мефа за плечо.
Буслаев открыл глаза, увидел справа неподвижный строй фонарей и понял, что уже доехал. Вот только куда и зачем? В такие минуты любая последовательная логика всегда дремлет.
Он сунул руку в карман за бумажником, но рука свободно провалилась в матерчатую пустоту. Бумажник исчез. Не оказалось его и в других карманах.
Меф вспомнил, что Ромасюсик, сажая его в такси, долго хлопал его по спине, обнимал и, всхлипывая от нахлынувших чувств, говорил, как он счастлив был познакомиться. Меф едва оторвал его от себя.
«Его шуточки! Убью, когда попадется!» – подумал Буслаев.
Таксист – костистый молодой парень с рытвинами сошедших прыщей на щеках – ждал, без сочувствия наблюдая за тем, как рука пассажира мечется по карманам.
– Бумажник стащили, – объяснил Меф таксисту.
Тот, испытующе посмотрев на него, потянулся куда-то рукой, но, не дотянувшись, длинно выругался и сказал: «Вылазь!» Буслаев вылез. Такси умчалось. Уехало оно как-то совсем буднично и презрительно, даже без визга покрышек и бензинового облака.
Меф осознал, что стоит в центре, на неизвестной ему улице. Когда он называл ее водителю, то помнил название. Теперь же, когда проснулся, оно странным образом изгладилось. Зачем он вообще сюда приехал? Что тут забыл? Он сделал шагов тридцать вперед, перешел дорогу, постоял, рассеянно глядя на дома. Снова перешел улицу. Вернулся к тому месту, где высадил его водитель, и остановился у синей новой вывески.
«Большая Дмитровка», – прочитал Меф без малейшего внутреннего волнения.
Он остановился у строительных барьеров, сдвинутых на тротуар, но не разобранных и не вывезенных. На одном из них болтался дорожный знак, запрещающий движение. Похоже, недавно где-то поблизости шли строительные работы. На дороге явственно наблюдалась заплатка свежего асфальта, заходившая и на тротуар.
Меф сделал еще шагов двадцать. Оглянулся, будто кто-то шел следом. Никого не увидел. Вернулся. Что-то тревожило его, но он никак не мог понять что. Дома стояли перед ним расхлябанным солдатским строем. Так стоят старослужащие перед мелким начальством. Один чуть выдвигался вперед, другой западал, третий пузатился декоративным балкончиком.
Он ощутил, что что-то здесь не так. В строе домов ощущались натяжка и надувательство. Буслаева это тревожило. Он никак не мог разобраться, в чем дело. Потом все же понял. Один из домов, расположенный прямо напротив нового шлепка асфальта, существовал только в виде громадной брезентовой заплатки, на которой и был нарисован с геометрической точностью.
