Лес был не то чтобы страшным, но ужасно неуютным. Огромные черно-зеленые елки кровожадно топырили корявые лапы. Иногда они расступались, но лишь для того, чтобы дать волю меньшим сородичам. Тогда скопище низкорослых елочных скелетов толпилось на свободном от матерых хищников пятачке и жадно тянуло во все стороны тонкие сухие ветки. Под ногами, вместо подобающего приличному лесу мха, или мягкой зелененькой травки, стелилась бурая путаница прошлогоднего сена. Сморщенными бородавками торчали шляпки полусгнивших грибов. Повсюду валялись трухлявые коряги, покрытые отвратительными наростами. Пахло болотом, прелой травой и гнилью. Дополняли безрадостную картину полчища комаров, остервенело накинувшихся на человека, и тяжелые свинцовые тучи, задевающие разбухшими утробами верхушки деревьев.
Ника, казалось, всего этого не замечала. Весело щебетала всякую чушь, подбирала с земли опавшие листья.
Так, долго им еще ходить-то?
— Пить хотю, — сказала малышка.
— Я тоже хочу, но нету, — вздохнул Пашка. — Терпи.
Гном остановился и опять повертел головой. По его прикидкам, прошло уже не меньше часа блужданий, а лес и не думал заканчиваться. К тому же, сгущались сумерки. Пашка все чаще спотыкался на незаметных под слоем жухлой травы кочках. Ника начала канючить.
— Не плачь, скоро домой придем, — пообещал он и взял девочку на руки. — Если будешь хорошо себя вести — конфету дам.
Он прислушался, в надежде услышать шум машин или поезда. Хоть что-нибудь, намекающее на близкое присутствие человека. Тишина. Потом гулко заухало, затрещали ветки, раздался заунывный вой. Пашка вздрогнул, по спине побежали ледяные мурашки.
— Воки? — испуганно спросила Ника и теснее прижалась к нему.
— Какие же могут быть волки в парке? — попытался он успокоить девочку, ускоряя шаг. — Нет, это не волки. Собачка. Ав-ав! Хорошая собачка.
Солнце, не видимое из-за туч, похоже, закатилось. Навалилась темнота. Не та, которая бывает в городе — распоротая лучами фар, вытесненная с улиц светом фонарей, нарезанная на прямоугольники окон — а настоящая, дикая. Пашка спотыкался, шарахался от колючих веток, норовящих ткнуться в лицо, и яростно ругался шепотом. Казалось, в спину постоянно смотрят чьи-то злые глаза. Стоило обернуться, ощущение враждебного взгляда пропадало, чтобы вернуться через несколько минут.
Неожиданно тучи разошлись, выглянула яркая круглая луна. В хлынувшем на лес серебристом свете перед Гномом раскинулась большая круглая поляна.
— Моти, Ном, — радостно сказала Ника. — Домик!
Посреди свободного от деревьев пространства кривилась небольшая, сложенная из толстых бревен избушка. В окнах, затянутых какой-то мутной пленкой, трепетал неяркий огонек. Обрадованный Пашка поспешил к домику. Одним прыжком взлетел на трехступенчатое крылечко и, что было сил, заколотил по широким доскам двери:
— Эй! Люди! Пустите! Мы заблудились, слышите?! Люди, откройте!
Ответа не последовало. Раздосадованный Гном схватился за грубую, вырезанную из дерева же, ручку и дернул. Дверь бесшумно и легко распахнулась.
Он негромко крикнул:
— Эй! Есть тут кто-нибудь? Можно нам зайти?!
В этот момент в лесу раздался очередной всплеск тоскливого воя. Что тут спрашивать? Пашка, не раздумывая, влетел в дом и захлопнул дверь. Прижался к ней спиной, осмотрелся.
Перед ним была просторная комната. «Горница» — вспомнил Гном. Он опустил девочку на пол, и прошелся по комнате. В дальнем углу возвышалась большая белая печка, у стены, под тремя крохотными окошками протянулась крепкая деревянная лавка и огромный деревянный стол. Часть комнаты слева была отделена длинной цветастой занавеской. Сквозь щели в печной заслонке просвечивали красные блики. Пахло дымом, едой и, почему-то, мокрой псиной.
Ника успела усесться за стол. На широкой, добела выскобленной столешнице стояли три миски разных размеров. Желудок у Пашки скрутило болью — последней едой сегодня был крохотный пирожок с повидлом в школьном буфете.
— Проголодалась?
— Угу!
Не раздумывая, Пашка пододвинул маленькую миску к Нике и вручил ей деревянную расписную ложку, лежавшую рядом. А сам зачерпнул из самой большой миски. Сделал глоток и… скривился, выплюнул похлебку прямо на пол.
— Чего-то супчик у вас… — пробормотал Гном, обращаясь непонятно к кому. — Того… Испортился похоже. Подожди Ника, не ешь эту гадость, еще отравишься.
Ника есть, похоже, и не собиралась. Она крутила головой, разглядывая дом, ложку, миски с похлебкой.
— Бидеди, — сказала она. — Домик бидеди.
— Не бойся, Ничка. Никто до нас тут не доберется, ни волки, ни медведи, — сказал Гном. Уже осторожнее он зачерпнул из другой миски. Пробовать не стал: понюхал и тут же отдернул ложку:
— Ф-фу! Что за дрянь?!
Из самой маленькой миски Пашка даже не стал зачерпывать — просто принюхался… Еще раз. Обмакнул палец, лизнул…
— А эта вообще ничего! Совсем другое дело! Налетай, Ничка, — он схватил чистую ложку и через пару минут миска опустела.
Настроение сразу улучшилось. Лениво пройдясь по горнице взад-вперед, Пашка направился к занавеске. За ней оказались три кровати — большая, средняя и маленькая. Чувствуя себя уже совершенно свободно, Гном подошел к большой кровати, с размаху плюхнулся на нее… И провалился. Колени задрались выше головы, со всех сторон навалилось мягкое и душное. Ника захихикала. С трудом выбравшись из перинной трясины, Пашка направился к средней постели и вдруг услышал звук шагов, голоса и стук двери.
Он притянул к себе девочку и прислушался. Шаги уверенно, по-хозяйски топали в другой половине горницы. Брякнуло — похоже, печная заслонка — громыхнул отодвинутый стул, заскрипела скамья. Раздался полу-вой, полу-рык, в котором с рудом угадывались слова:
— Кту-у-уо-о у-уе-е-л!!!
— Бидеди?! — испуганно прошептала Ника и закрыла ручками глаза.
— Тише ты!
Второй голос прорычал чуть потоньше:
— Кту-у-уо-о зде-ее-сь?!!
Что-то сильно ударилось в стену, похоже, брошенная в гневе миска. Раздался еще один полный ярости совсем уже звериный рык — Ника взвизгнула и вцепилась Пашке в плечо. Он испуганно съежился — половицы заскрипели под тяжелыми шагами, направляющимися к занавеске. Гном лихорадочно забегал глазами по комнате, ища укрытие. Бесполезно. Голые стены, кровати на высоких ножках, задняя стенка печки…
Шаги неумолимо приближались. Гном подхватил девочку на руки. Сердце выпрыгивало из груди, во рту пересохло. Появились длинные, корявые, заросшие клочковатой шерстью, когтистые пальцы. Схватились за край занавески. Ткань рывком отошла в сторону.
Перед Пашкой предстал хозяин лесного жилища: Огромное тело, густо покрытое бурой свалявшейся шерстью, вытянутая оскаленная морда, глубоко сидящие красные огоньки маленьких глаз. Все это Гном успел схватить одним взглядом. А в следующее мгновение прижал Нику к себе и сделал рывок.
Он проскочил мимо застывшего чудища, всем телом ударился в тяжелую дверь и вылетел на крыльцо. Сломя голову помчался в лес. Сзади догонял треск ломающихся под огромными лапами веток, разъяренный вой и нестерпимый ужас.
Пашка несся сквозь ночную чащу, не разбирая дороги, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. Горячее смрадное дыхание щекотало затылок. Когтистые лапы на сантиметр не доставали до футболки на спине. Очередная порция адреналина впрыснулась в кровь, удалось еще немного прибавить ходу. Зверь стал отставать. «Ушли!» — промелькнула ликующая мысль. А в следующий момент нога поехала в сторону, щиколотку пронзила острая боль и Пашка с Никой покатились по траве. Монстр обрадовано зарычал и одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние. Гном прикрыл спиной плачущую девочку. Крик резко оборвался. Пашка не успел сообразить, куда делась Ника, над ним нависла оскаленная пасть с острыми пеньками черных зубов. Закапали горячие слюни, пахнуло вонью гниющего мяса… Он инстинктивно зажмурился, отчаянно дернулся назад и…
… чуть не упал. Качнувшийся стул стукнулся о край стола. С грохотом посыпались диски из упавшей стойки. Зашуршала страницами отлетевшая книжка с нарисованной на обложке девочкой в ярком сарафанчике.
— Гном! Ты чего, Гном?! — Глеб стоял, наклонившись к приятелю, тряс его за плечи и орал прямо в лицо.
— Что?.. Ты?.. — Пашка с трудом понимал, где находится. — Мы… в лесу… Там зверюги такие… Блин! Ты же говорил — с тобой всякая фигня происходит! Я-то при чем?! Где Ника?
В комнату заглянула мама. Лицо у нее было встревоженное, на уровне колен маячила Никина мордашка — оттопыренная губа, мокрые от слез глаза часто-часто моргают.
— Что тут у вас? — спросила мама, обводя друзей обеспокоенным взглядом. — Ника прибежала, трясется, плачет. Говорит: «Мама, иди! Гнома медведи съели». Я даже испугалась. Паша, что случилось? Да на тебе лица нет.
