Мы вам не сказку рассказываем, поэтому не станем утверждать, будто за один день москвичи совершили чудо и преобразили свой город. Однако почти все горожане, кроме младенцев и лентяев, явились в субботу на трудовой праздник со своими лопатами, ломами, электронасосами, мотоблоками и надувными пляжными матрацами (поскольку для иных плавсредств лужа была слишком мелководна).
Перед началом субботника Нджимба Чиумбе сказал речь. Будто бы в африканской деревне, где будущий музыкальный продюсер родился и вырос, он своими собственными глазами видел, как однажды труд превратил шимпанзе в человека. Вышла из леса обезьяна, помогла ему натянуть соскочившую велосипедную цепь на заднее колесо, после чего спросила адрес начальной школы и удалилась в указанном направлении. Зато один из членов его племени от безделья деградировал в бабуина и теперь лазает по баобабам возле гостиниц и выпрашивает у туристов чизбургеры.
После такого воодушевляющего выступления никто не захотел превращаться в африканский туристический аттракцион, и трудовой процесс закипел, как аппетитный флотский борщ.
Центральную лужу вовсе не стали осушать, как некоторые предполагали. Наоборот, ее углубили, почистили, берега облицевали селенитовой плиткой. В центре бывшей лужи установили постамент для памятника. Сам памятник решили заказать какому-нибудь знаменитому скульптору (корреспондент «Труда», принявший активное участие в общественных работах, обещал подыскать в столице подходящую знаменитость). Разумеется, не скульптуру малоизвестного Кукувякина планировали москвичи поставить на заранее подготовленный пьедестал, а бронзовую фигуру адмирала Ф. Ф. Ушакова. И площадь… То есть лужу… То есть центральную лагуну Москвы переименовали в честь великого флотоводца.
«Горшок» производил в большом количестве дренажные трубы, но их почему-то продавали за границу, а именно в Бразилию. Там в окрестностях города-побратима Манауса собирались осушать болотистые джунгли бассейна Амазонки. Конечно, оказать помощь братской Бразилии было необходимо. Но ведь и из собственных подвалов неплохо когда-нибудь воду отвести. В общем, тружеников «Горшка» освободили от общественных работ, поручив им выпустить как можно больше сверхплановых дренажных труб. Это была нелегкая задача, но московским трубоделам пришел на помощь корреспондент «Труда». Он вспомнил, как в редакционный отдел писем пришло сообщение от одного изобретателя, разработавшего непрерывный способ формовки и обжига керамических труб. Касатик по памяти даже воспроизвел чертеж, которым изобретатель сопроводил свое письмо. Производительность труда на «Горшке» выросла в десять раз. Если кто нормально математику в школе учит, тот сразу подсчитает: это означает — на тысячу процентов!
После того, как городские низинки, лога и овражки осушили, в городе появилась возможность высадить огромное количество деревьев. Некоторые улицы в связи с этим даже пришлось переименовать. Появились Рябиновый бульвар, Сиреневый проспект, а также переулки Черемуховый, Жасминовый, Барбарисовый и Облепиховый. Вокруг озера имени Ушакова высадили Яблоневый парк. Воды, впрочем, в Москве меньше не стало. Даже могло показаться, что сделалось больше — за счет фонтанов, искусственных каскадов и прудов. Речку Безымянку соединили с Анонимкой каналом имени полковника Портупеева, а Анонимку и Непоняткой — Виронговой канавкой (такое имя протоке присвоили по настоянию Нджимбы Чиумбе). Не город, а сплошные набережные, облицованные селенитовыми плитами, украшенные чугунными решетками с изображениями морских чудовищ.
— Венеция отдыхает — подвел итог немало поездивший по свету и многое повидавший Нджимба Чиумбе.
Когда рыли очередной канал, лопата семиклассника Валентина вдруг провалилась в пустоту. Школьник стал на колени и засунул руку в земную прореху, куда медленно, завиваясь косичкой, сыпались галька и песчинки.
— Ящики какие-то! — закричал Валентин, засовывая руку по самое плечо.
— Клад! — воскликнула бабка Афинаида.
Глава седьмая. Гранитное молчание сфинксов
Ящики были очень большие и тяжелые. Из дубовых досок, да еще окованные железом. Пришлось подогнать автокран. Пока в открывшиеся недра спускали крюк на тросе, бабка Афинаида всем собравшимся вокруг ямы рассказала старинную легенду.
В этих местах больше двухсот лет назад жил пребогатый помещик. Однако он вовсе не являлся крепостником-самодуром, напротив, не был чужд учености и увлекался египтологией. Даже посетил инкогнито страну пирамид. Там он тайно приобрел двух древних сфинксов и, соблюдая полную секретность, вывез их в Россию, чтобы в одиночестве любоваться этими произведениями античного искусства.
Когда в имение к вельможе-египтологу нагрянули пугачевцы, то ни драгоценных металлов, ни ювелирных изделий они не нашли. Только превеликое множество научных приборов и произведений искусства. Все свое немаленькое состояние помещик потратил на покупку культурных ценностей. Да еще в парке рядом с мраморными Афродитами и бронзовыми Аполлонами казаки обнаружили двух гранитных чудовищ.
Пленный вельможа заявил Пугачеву, что эти древние изваяния не простые, а священные. В древнем Египте они определяли, кто настоящий фараон, а кто самозванец. Для этого кандидату на трон нужно было встать между сфинксами, положив руки на их загривки, и громогласно возгласить египетским языком: «Усеркаф Птах амлау?». Если процедуре опознания подвергался настоящий Аменхотеп или какой-нибудь Рамзес, первый сфинкс открывал каменную пасть и говорил: «Амлау Птах усеркаф!». Если же перед ними оказывался самозванец, второй сфинкс просто-напросто молча откусывал ему голову.
Казки и восставшие крестьяне с интересом поглядывали на своего предводителя. Ведь именно египетские статуи могла убедительно подтвердить, что Пугачев — не кто иной, как законный государь Петр III. Но Пугачев почему-то подвергаться проверке не захотел. И приказал зарыть опасных сфинксов поглубже в московскую землю.
Старинная легенда воодушевила москвичей. Чтобы взглянуть на загадочные статуи, уже начали сбивать с огромных ящиков железные скрепы, уже и доски затрещали.
— А ведь это непорядок, роднулечки мои! — вдруг услышали москвичи знакомый, хотя уже основательно позабытый голос. — Клад является государственным достоянием. И поступить с ценной находкой надо по государственному.
— Это как? — поинтересовался Марк Анатольевич.
— Сдать на временное хранение в мэрию, — пояснил мэр. — После чего вызвать спецотряд вооруженной охраны и делегацию Академии Наук.
Тут москвичи зашумели, что, мол, сфинксов увезут в Эрмитаж или в Государственный Исторический музей. Кто-то высказал предположение, что до Эрмитажа изваяния не доберутся, их кое-кто очень даже запросто сворует, несмотря на вооруженных академиков. А семиклассник Валентин ехидно предложил мэру возложить руку на загривок египетского чудища.
— У нас тут не античное самодержавие, — возразил мэр, и в его густом, прежде всегда уверенном баритоне задребезжала трусоватая трещинка. — Раз вы меня выбрали, то голову откусывать не имеете права.
И он покосился на каменные лица египетских изваяний. А сфинксы, как показалось некоторым, и мэру в том числе, в свою очередь тоже взглянули на градоначальника. Причем неодобрительно и даже как-то хищно. Обстановка сделалась окончательно нервной, когда гнетущую тишину внезапно пронзили визг и клекот. Многие решили, что это сфинксы подают свой грозный голос. На самом деле верещал бултыхавшийся в ближайшей канавке пингвин Беллинсгаузен, который заскучал без всеобщего внимания и решил напомнить о себе.
Чтобы полярная водоплавающая птица угомонилась, нужно было предложить ей закусить. Но срочное закидывание удочек в Виронгову канавку не гарантировало немедленного улова, поэтому несколько человек побежали в «Занзибар», чтобы купить мороженой мойвы, а остальные принялись ласково уговаривать Беллинсгаузена потерпеть минутку-другую. Под шумок мэр выбрался из толпы москвичей, и его исчезновения никто не заметил.
Пингвина накормили, почесали под клювиком, а когда он успокоился, и установилась тишина, горожане разработали план действий по спасению сфинксов от подозрительно повышенного интереса, проявленного мэром. Решили связаться с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским и, не открывая сути дела, выяснить, действительно ли все без исключения ценные исторические находки в обязательном порядке увозят из провинции в музеи столицы или Петербурга.
Звонить в Эрмитаж поручили семикласснику Геннадию, потому что тот был полиглотом, то есть посвящал свой досуг изучению иностранных языков. Михаил Пиотровский, как известно, по образованию востоковед, и при звуках арабской речи должен был проникнуться симпатией к собеседнику.
