Жил некогда на свете человек по имени Ниггль, которому предстояло отправиться в длительное путешествие. Ниггль этого не желал – по правде говоря, сама мысль о путешествии была ему отвратительна, – но выбора у него не было. Он знал, что рано или поздно ехать придется, но в дорогу собираться не спешил.
Ниггль был живописцем, хотя и не особенно выдающимся – отчасти потому, что ему приходилось заниматься еще и множеством других дел. Ниггль считал большую часть этих дел неприятными и докучливыми, но выполнял их добросовестно, когда не было возможности от них избавиться, – а такое бывало чересчур часто, по крайней мере, на его взгляд. В стране, где жил Ниггль, были весьма строгие законы на этот счет. Но мешало Нигглю не только это. Во–первых, Ниггль был довольно ленив и временами попросту бездельничал. А во–вторых, Ниггль был по–своему мягкосердечен – знаете, из тех добряков, которые не столько творят добро, сколько чувствуют себя неловко оттого, что им лень его творить. Однако все же временами Ниггль что–то делал, хотя это не мешало ему ворчать, гневаться и браниться – правда, в основном про себя. И тем не менее из–за своего мягкосердечия Нигглю зачастую приходилось оказывать всяческие услуги своему хромому соседу, мистеру Пэришу. А иногда Ниггль помогал даже малознакомым людям, если они приходили к нему с просьбой о помощи. Время от времени Ниггль вспоминал о предстоящем путешествии и довольно бестолково принимался упаковывать все, что под руку попадется. В такие моменты он тоже почти не занимался живописью.
Ниггль то и дело начинал писать все новые картины, но ни одной из них так и не довел до ума. Замыслы этих картин по большей части были чересчур грандиозны для его скудного таланта. Ниггль был из тех художников, которые лучше рисуют отдельные листья, чем деревья. Он всегда подолгу возился с одним–единственным листиком, стараясь уловить его неповторимую форму, и то, как он блестит на солнце и как переливаются на нем капельки росы. И все–таки Ниггль мечтал нарисовать целое дерево, и чтобы все листочки на нем были выписаны в том же стиле, но при этом на всем дереве не было двух одинаковых листьев.
Особенно много Ниггль возился с одной из своих картин. Сперва на ней появился лист, трепещущий на ветру, а за ним – дерево. Дерево росло, выпуская бесчисленные ветви и причудливые корни. На ветвях селились неведомые птицы – и им тоже надлежало уделить внимание. Потом вокруг Дерева и за ним, в просветах между листьями и ветвями, начала проступать целая страна: леса, уходящие за горизонт, и горы, увенчанные снегами. Ниггль утратил интерес к прочим своим картинам. А часть из них он просто взял и прикрепил к краям главной картины. И вскоре холст сделался таким большим, что для работы над ним Нигглю понадобилась приставная лестница. Он целыми днями не слезал с этой лестницы: тут добавит штрих, там что–то сотрет… Когда к нему кто–нибудь заходил, Ниггль вроде бы держался довольно вежливо. Он сидел за столом, вертел в руках карандаш, слушал, что ему говорят, но все его мысли были прикованы к огромному полотну. Ниггль специально для него построил за домом, на том участке, где когда–то выращивал картошку, большой сарай.
Ниггль никак не мог избавиться от своего мягкосердечия. «Эх, был бы я малость потверже!» – иногда думал он, имея в виду, что предпочел бы не принимать близко к сердцу чужие неприятности. Но довольно долго его никто особо не беспокоил. «Во всяком случае, я должен закончить эту картину, мою единственную настоящую картину, прежде чем отправлюсь в это злосчастное путешествие!» – говорил он себе. Однако со временем Ниггль начал понимать, что до бесконечности путешествие откладывать невозможно. А потому пора было прекратить расширять картину и закончить хотя бы то, что уже начато.
В один прекрасный день Ниггль стоял перед картиной и разглядывал ее, пристально и в то же время отстраненно. Художник никак не мог понять, что же он сам думает об этой картине, и жалел, что у него нет друга, к которому можно было бы обратиться с этим вопросом. Он был ею недоволен, и в то же время она казалась ему очень красивой, единственной по–настоящему прекрасной картиной в мире. Чего Нигглю хотелось в тот момент, так это чтобы кто–нибудь вошел в сарай, похлопал его по плечу и от всей души сказал: «Великолепно! Теперь я понял ваш замысел. Занимайтесь им и ни о чем больше не беспокойтесь! Мы дадим вам государственное жалованье, чтобы отныне вы ни в чем не нуждались».
Однако на самом деле жалованье Нигглю никто давать не собирался. Во всяком случае, одно он понял твердо: необходимо сосредоточиться и работать, много и неустанно работать, чтобы довести картину до ума, даже при нынешних ее размерах. Ниггль закатал рукава и взялся за дело. Несколько дней он старался не думать ни о чем постороннем. Но на него тут же, как назло, градом посыпались события, требующие его внимания: в доме у него все пошло наперекосяк; подошла его очередь исполнять обязанности присяжного заседателя; один его друг, проживающий в другом городе, серьезно заболел; мистер Пэриш слег с прострелом; и, вдобавок, гости продолжали валить валом. Стояла весна, и знакомым Ниггля хотелось немного отдохнуть на природе: Ниггль жил в славном маленьком домике, в нескольких милях от города. Ниггль мысленно проклинал гостей, но ничего не мог поделать, поскольку сам же их наприглашал – еще давно, зимой, когда походы в магазин и чаепития со знакомыми не казались ему помехой. Он пытался проявить твердость, но безуспешно. Ниггль почти никогда не мог прямо сказать «нет», даже если не считал какое–то дело своей прямой обязанностью. А некоторые дела он просто вынужден был исполнять, вне зависимости от своего отношения к ним. Кое–кто из гостей намекал, что его сад очень запущен и что Ниггль может дождаться визита Инспектора. Конечно, мало кто из гостей знал о картине Ниггля, но даже если бы они и знали, это мало что изменило бы. Я сомневаюсь, что они сочли бы ее чем–то заслуживающим внимания. Пожалуй, это и вправду была не очень хорошая картина, хотя на ней можно было найти несколько удачных фрагментов. Во всяком случае, Дерево было весьма любопытным, и на свой лад даже уникальным. То же самое можно было сказать и о Ниггле, хотя в целом он был самым обыкновенным и даже чуть глуповатым человеком.
Наконец счет для Ниггля пошел буквально на часы. Его знакомые из соседнего города все чаще вспоминали о том, что ему предстоит отправиться в путь, и кое–кто уже начал прикидывать, надолго ли ему удастся оттянуть это неприятное путешествие. Они размышляли, кому достанется дом Ниггля и станут ли новые хозяева лучше ухаживать за садом.
Наступила осень, очень дождливая и ветреная. Однажды художник работал у себя в сарае. Он стоял на лестнице, пытаясь передать отблеск заходящего солнца на снежных пиках гор – Ниггль только что краем глаза заметил этот отсвет слева от пышной ветви Дерева. Ниггль знал, что скоро должен будет уехать – возможно, в самом начале будущего года. Времени на то, чтобы закончить картину, оставалось в обрез, да и то только в общих чертах: художник понимал, что в некоторых углах он успеет прорисовать лишь слабое подобие того, что ему на самом деле хотелось бы изобразить.
Раздался стук в дверь.
– Войдите! – резко отозвался Ниггль, спустился с лестницы и остановился, крутя в руках кисть. Это пришел сосед Ниггля, Пэриш. Можно сказать, что это был его единственный настоящий сосед, поскольку все прочие дома находились довольно далеко. Однако Ниггль не слишком дружелюбно относился к соседу: отчасти потому, что у Пэриша постоянно случались неприятности и приходилось ему помогать; а еще потому, что Пэриш совсем не интересовался живописью, зато хорошо разбирался в садоводстве. Когда Пэриш смотрел на сад Ниггля (что бывало довольно часто), то видел там множество сорняков, а когда смотрел на картину Ниггля (что случалось редко), то видел лишь какие–то дурацкие полосы и пятна. Он, по соседской обязанности, частенько говорил Нигглю о сорняках, а по поводу картины предпочитал помалкивать. Пэриш про себя думал, что это очень любезно с его стороны, не понимая, что любезность эта довольно куцая. Лучше бы он помог Нигглю управиться с сорняками или похвалил картину – хотя бы из вежливости.
– Ну, Пэриш, в чем дело? – спросил Ниггль.
– Я понимаю, что не должен был мешать вам… – сказал Пэриш, даже не взглянув на картину. – Вы, конечно, очень заняты…
Ниггль как раз собирался сказать что–то в этом духе, но упустил возможность. Ему оставалось лишь согласиться.
– Да.
– Но мне не к кому больше обратиться… – продолжал Пэриш.
– Совершенно верно, – со вздохом произнес Ниггль. Вздохнул он как бы про себя, но при этом постарался, чтобы Пэриш его услышал. – Так что я могу для вас сделать?
– Моя жена болеет вот уже несколько дней, и я начинаю беспокоиться, – сказал Пэриш. – А ветер сорвал с моей крыши половину черепицы, и теперь спальню заливает дождем. Думаю, я должен вызвать доктора. И строителей, конечно, – только они всегда так долго собираются… Вот я и подумал: может, у вас найдутся какие–нибудь доски и холст для починки – взаймы, всего на пару дней?
