— Тогда пригласи кого-нибудь другого, — предложил Муми-тролль.
— А у меня других родственников нет, — ответила Филифьонка. — И разве это не мой долг — приглашать родных на обед в праздничные дни?
— Значит, сама-то ты не находишь в этом удовольствия? — спросила фрекен Снорк.
— Конечно, нет, — устало ответила Филифьонка, присаживаясь к столу. — Мой дядюшка и его жена вовсе не симпатичные.
Муми-тролль и фрекен Снорк присели возле нее.
— Может, им тоже в этом мало радости? — предположила фрекен Снорк. — А вместо них ты не можешь пригласить нас, ведь мы такие симпатичные?!
— Неужели? — удивилась Филифьонка.
Видно было, что она призадумалась.
Вдруг кисточка на ее колпачке приподнялась, и колокольчик весело зазвенел.
— И верно, — медленно сказала она, — совсем необязательно их приглашать, если никому из нас это не доставляет удовольствия. Не правда ли?
— Конечно, необязательно, — поддержала ее фрекен Снорк.
— И никто не огорчится, если я остаток своей жизни буду праздновать с кем захочется? Пусть они мне даже не родственники?
— Никому и в голову не придет огорчаться, — заверил ее Муми-тролль.
И Филифьонка просияла, словно сбросила с души огромную тяжесть.
— И как же все просто, — сказала она. — И как прекрасно! Теперь мы впервые в моей жизни весело отметим день летнего солнцестояния. И отметим его на славу! Ах, какие вы милые, какие милые, что придумали такой интересный праздник!
День летнего солнцестояния получился настолько интересный, что Филифьонка и мечтать об этом не могла.
— Выпьем за папу и маму! — произнес Муми-тролль и осушил свой стакан. (Как раз в эту минуту Муми-папа на борту плавучего театра предложил тост за своего сына. «За возвращение Муми-тролля! — торжественно произнес он. — За фрекен Снорк и малютку Мю!»)
Все были сыты и довольны.
— А теперь давайте разожжем костер в честь праздника, — предложила Филифьонка.
Она загасила лампу и сунула в карман спички.
Небо было еще такое светлое, что можно было различить каждую былинку на земле. За верхушками елей, куда только что закатилось солнце, замешкалась в ожидании следующего дня алая полоска.
Они побрели через примолкший лес и вышли на заливные луга, где белая ночь была еще светлее.
— Как странно пахнут нынче ночью цветы! — сказала Филифьонка.
Едва ощутимый запах горелой резины тянулся над лугами. Наэлектризованная трава потрескивала.
— Пахнет хатифнаттами, — удивленно сказал Муми-тролль. — Но обычно в это время года они уплывают под парусами в морское путешествие. Правда?
Тут фрекен Снорк обо что-то споткнулась.
— «ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРЫГАТЬ!» — прочитала она.
— Какая ерунда! Глядите, здесь полно табличек, до которых больше никому нет дела.
— Как удивительно, что все разрешается! — воскликнула Филифьонка. — Ну и ночь! А не сжечь ли нам эти таблички? Не устроить ли из них праздничный костер и не поплясать ли вокруг него, пока все не сгорит?
И летний костер запылал! Огонь с ревом набрасывался на таблички с надписями «ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПЕТЬ», «ЗАПРЕЩАЕТСЯ СОБИРАТЬ ЦВЕТЫ!», «ЗАПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ!».
Огонь, весело потрескивая, пожирал большие черные буквы, и снопы искр взметались к бледному ночному небу. Густой дым клубами вился над полями и белыми коврами повисал в воздухе. Филифьонка запела. Она разгребала веткой горящие угли и танцевала у костра на своих худущих ногах.
— Никаких дядюшек! Никаких тетушек! Никогда, никогда! Вимбели-бамбели-бю!
Муми-тролль и фрекен Снорк сидели рядом, любуясь костром.
— Как ты думаешь, что делает в эту минуту моя мама? — спросил Муми-тролль.
— Конечно, празднует, — ответила фрекен Снорк.
Таблички горели, и к небу взлетали фейерверки искр, а Филифьонка кричала:
— Ура!
— Я скоро усну, — признался Муми-тролль. — Значит, нужно собрать девять разных цветочков?
— Девять, — подтвердила фрекен Снорк. — И поклянись, что не произнесешь ни слова.
Муми-тролль торжественно кивнул головой. Он сделал несколько выразительных жестов, означавших «спокойной ночи, увидимся завтра утром», и зашлепал по мокрой от росы траве.
— Я тоже хочу собирать цветы, — сказала Филифьонка. Она выскочила прямо из дыма, вся в саже, но довольная. — Я тоже хочу с вами ворожить. Сколько ты знаешь колдовских заклинаний?
— Я знаю одно страшное колдовство, которым занимаются в ночь летнего солнцестояния, — прошептала фрекен Снорк. — Это колдовство такое страшное, что у него даже нет названия.
— Сегодня ночью я способна на что угодно, — заявила Филифьонка и горделиво зазвенела колокольчиком.
Фрекен Снорк огляделась по сторонам.
Затем она наклонилась вперед я прошептала Филифьонке в самое ухо:
— Сначала надо обернуться семь раз вокруг себя, бормоча заклинание и стуча ногами по земле. Затем надо, пятясь, дойти до колодца и заглянуть в него. И тогда можно увидеть в воде своего суженого, ну того, на ком ты женишься!
— А как его оттуда вытащить? — спросила потрясенная Филифьонка.
— Фу ты, там же только его лицо, — пояснила фрекен Снорк. — Лишь его отражение! Но сначала надо собрать девять разных цветочков. Раз, два, три! И если ты скажешь сейчас хоть слово, ты никогда не выйдешь замуж!
Костер медленно угасал, превращаясь в тлеющие угли, над полями начал носиться утренний ветерок, а фрекен Снорк и Филифьонка все собирали свои волшебные букеты. Иногда они посматривали друг на друга и смеялись, потому что это не запрещалось. Вдруг они увидели колодец.
Филифьонка пошевелила ушами.
Фрекен Снорк кивнула. От страха у нее побелела мордочка.
Они принялись что-то бормотать и выписывать круги, притоптывая ногами. Седьмой круг был самым долгим, потому что теперь им стало по-настоящему жутко. Но если ух начал ворожить в ночь на Иванов день, то надо продолжать, а то еще неизвестно, чем все кончится.
С бьющимся сердцем, пятясь, подошли они к колодцу и остановились.
Фрекен Снорк взяла Филифьонку за лапу.
Солнечная полоска на востоке стала шире, а дым от костра окрасился в нежный розовый цвет.
Быстро обернувшись, они поглядели в воду.
Они увидели самих себя, край колодца и посветлевшее небо.
Дрожа, они стали ждать. Они ждали долго.
И вдруг — нет, даже страшно сказать! — вдруг они увидели, как громадная голова вынырнула рядом с их отражением в воде. Голова какого-то хемуля!
То был злой и ужасно уродливый хемуль в полицейской фуражке!
В тот самый миг, когда Муми-тролль срывал свой девятый цветок, он услышал отчаянный крик. Бросившись бежать, он увидел огромного хемуля, который одной лапой тряс фрекен Снорк, а другой — Филифьонку.
— Ну теперь вы все трое угодите в кутузку! — кричал Хемуль. — Поджигатели! Морровы дети! Попробуйте только сказать, что это не вы сорвали все таблички и сожгли их. Попробуйте, если посмеете!
Но этого они, разумеется, не могли сделать. Ведь они поклялись не произносить ни слова!
Глава восьмая
О том, как пишут пьесу
Страшно подумать, что было бы, если бы Муми-мама, проснувшись в день летнего солнцестояния, узнала, что Муми-тролль сидит в тюрьме! Или если бы кто-нибудь рассказал Мюмле, что ее младшая сестренка, обмотавшись ангорской шерстью, спит в шалаше из еловых веток, который соорудил Снусмумрик.
Ничего этого они не знали, и им оставалось только надеяться на лучшее. Ведь на долю семейства муми-троллей выпадало приключений куда больше, чем на долю любой другой семьи, и разве все не кончалось благополучно?!
— Малышка Мю привыкла сама заботиться о себе. Я больше беспокоюсь о том, кто ненароком окажется рядом с ней, — сказала Мюмла.
Муми-мама выглянула из окна. Шел дождь.
«Только бы они не простудились», — подумала она и осторожно уселась на кровать. Она была вынуждена проявлять осторожность. После того как они сели на мель, пол перекосило, и Муми-папе пришлось прибить мебель к полу гвоздями. Хуже всего приходилось им во время еды, потому что тарелки то и дело скатывались на пол, а когда папа пытался крепко прибить их гвоздями, они раскалывались. У всех было такое чувство, будто они постоянно занимаются альпинизмом и поднимаются в горы, так как они ступали одной ногой чуть выше, а другой — чуть ниже. Муми-папа стал опасаться, что их ноги начнут расти неодинаково. (Правда, Хомса считал, что если ходить немного в противоположном направлении, то ноги выровняются.)
Эмма, как обычно, подметала пол.
Она с трудом карабкалась наверх, подталкивая перед собой мусор. На полпути мусор снова скатывался вниз, и ей приходилось все начинать сначала.
— Разве не лучше мести в другую сторону? — осторожно предложил Муми-папа.
