Но эти рассуждения не приносили покоя. Звенкин портрет маячил перед Авкой, будто повешенный на стенку. И колючий шарик в сердце шевелился так, что из глаз выжимались слезинки.
"А может, ничего не было? – прыгнула в Авкиной голове спасительная мысль. – Может, я просто задремал там на песке, и круглая летучая штука с девчонкой просто приснилась!"
Но не тут-то было! Твердая стеклянная ласточка сидела в нагрудном кармане и напоминала о себе при каждом шаге.
На Авке был сейчас не бархатный костюм, а холщовая рубашка и такие же штаны длиною чуть ниже колен. Такая одежда, в которой обычный тыквогонский мальчишка чувствует себя нормальным человеком. Оно и понятно – кто же в парадном школьном наряде пойдет на выгон встречать корову! Кстати, можно было бы и не встречать, Матильда прекрасно знала дорогу к дому. Но мама сказала: "Сходи, пригони ее, а то будет плестись, как твоя Мукка-Вукка". И Авка послушался. Тем более что по дороге в одиночестве можно было разобраться в своих сердечных чувствах.
Но не получалось это – разобраться-то.
"И чего она во мне застряла? Ведь некрасивая!.."
Авка чуял, что колючая печаль теперь долго не оставит его. Может быть, никогда. И надежда, что это был только сон, совсем напрасна. Единственная широкая лямка штанов проходила как раз по нагрудному карману, прижимала его к Авкиной груди, и стеклянная ласточка там шевелилась как живая.
Сытая Матильда неспешно шагала по тропке среди лебеды и шипоцвета. Авка – босой и насупленный – брел в трех шагах позади. Меланхолично наблюдал, как увесисто качается налитое Матильдино вымя. Авка любил парное молоко, но сейчас мысль о кружке такого молока (с краюхой, посыпанной крупной солью) не приносила привычной приятности. Потому что желудочными радостями не прогнать сердечную тоску.
Матильда свернула с пустыря в Конопляный переулок, где среди других окраинных домов стоял и Авкин дом – с зелеными ставнями у окошек, с плетнем, украшенным рыжими кувшинами и развешенными для просушки половиками, с крылечком в три ступени.
Столица Тыквогонии была, конечно, прекрасна. Ее центр славился просторными улицами, площадями, памятниками и многими замечательными зданиями: императорским дворцом, театром, Музеем тыквенной цивилизации, мужской и женской гимназиями, гостиницей "Золотая тыква", торговыми рядами (тоже, разумеется, императорскими). Но окраины выглядели по-деревенски, и жизнь там текла вполне сельская. Многие императорские чиновники, закончивши дневную службу, шагали в свои осевшие среди лопухов дома под крышами из сушеных тыквенных корок, чтобы вместе с женами повозиться на огородных грядках и позаботиться о корме для всякой домашней живности.
Авкин папа, императорский счетовод Пилипп Головка, вел такой же образ жизни. Впрочем сейчас он еще не вернулся со службы. Авкин старший брат Бума сегодня до заката дежурил на посту в городском парке. Он был курсантом школы младших командиров Императорской охраны порядка и в эти дни проходил практику.
Мама встретила Матильду ласковыми словами, увела ее в хлев, и там зазвенели о подойник тугие струйки. Авка остался на крыльце. Сел на ступеньку.
"Ведь некрасивая же…"
Но эти бесконечные повторения не помогали. И ласточка опять колюче шевельнулась в кармане.
Сбоку от крыльца закачались лопухи, из-под них вышла Мукка-Вукка. Ткнулась левой головой в голый палец на Авкиной ноге.
Круглая Мукка-Вукка была размером с тарелку. Спину ее покрывал костяной серо-коричневый панцирь с узорами-завитушками. Снизу панциря не было, на выпуклом животе – плотная кожа со складками и бородавками. Мукка-Вукка любила, когда ей почесывают эту кожу – ногтем, щепкой, твердой тыквенной корочкой.
Авка положил черепаху панцирем себе на колени, поскреб ей пузо мизинцем. Та довольно зашевелила толстыми лапами. Авка вынул из кармана ласточку, поцарапал бородавчатое брюхо стеклянным крылышком. Мукка-Вукка заулыбалась двумя маленькими ртами.
– Эх ты, чудо-юдо… – вздохнул Авка. Вечернее солнце покрыло траву оранжевым налетом, зажгло в желтой ласточке пушистую искру. Авкина печаль стала не такой колючей, как раньше.
– Хорошая ты, – сказал он Мукке-Вукке с новым вздохом. – Все у меня хорошие. И мама, и папа, и Бума (хотя и вредный иногда, не дает поносить свою портупею). И Матильда, и кошка Заноза… И зачем мне еще какая-то заморская Звенка? Ведь правда же?
Мукка-Вукка не отвечала (это и понятно). Однако она четырьмя глазками-бусинами смотрела как-то уклончиво, мимо Авки. Мол, хитришь ты, братец, сам себя хочешь обмануть.
Авка вздохнул пуще прежнего, отправил Мукку-Вукку в лопухи, спрятал стеклянную птичку в карман и стал сидеть на крыльце просто так. И сидел до той поры, когда пришли отец и брат и мама позвала всех пить чай.
За чаем Авка повеселел. Потому что в честь школьных успехов младшего сына мама испекла сладкий пирог. Причем не с надоевшим тыквенным повидлом, а с настоящей ранней клубникой из императорских парников (конечно, дорогая она, однако ради такого дела можно и потратиться).
Папа хвалил сына и говорил, что, когда он, Пилипп Головка, уйдет на пенсию, Авка вполне может занять его место в счетоводной конторе. Брат Бума подарил Авке старые курсантские эполеты. Авка тут же нарисовал на них генеральские звезды и целый час чувствовал себя командиром Императорской гвардии.
Но когда легли спать, печаль и тревога опять взяли Авку в плен.
"И чего привязалась? Ведь некрасивая же!.. А может быть, она все же когда-нибудь прилетит?"
Мальчишечья деревянная кровать была старая (на ней еще дедушка спал в свои школьные годы). Она скрипела под Авкой, как рассохшаяся телега на ухабах. Утомленный дежурством Бума сказал из-за дощатой стенки:
– Чего ты вертишься, как голый червяк в крапиве? Влюбился, что ли?
Это он просто так, с досады высказался, но Авка обмер и стыдливо притих. И с перепугу заснул. И ему приснилась громадная двухголовая черепаха (кажется, прабабушка Мукки-Вукки), на которой он с Гуськой катался вдоль границы Диких областей. Кругом росли мохнатые пальмы, бамбук и банановые деревья (но без бананов). И Авка думал, что за этой границей, может быть, не Дикие области, а республика Никалукия. И вдруг из зарослей выбежит Звенка?
Но Звенки не было, только в знойном воздухе стрекотали прозрачными крыльями искристые желтые птички. Разве разберешь, какая из них т а с а м а я? А Гуська надоедливо ныл: почему на банановых деревьях нет ни одного плода?
– Да перестань ты канючить, обжора! – в сердцах сказал ему Авка.
Гуська примолк. Широко раскрыл жалобные глаза со слезинками. Авку сразу кольнула совесть. Сам-то он совсем недавно лопал пирог с клубникой, а Гуська сладкого не видит неделями. Можно было бы догадаться, пригласить Гусенка на чай. Конечно, он не равноправный друг, а так, хлястик, но все же…
"Ладно, проснусь и утром угощу, пирог еще остался", – решил Авка. Тут Гуська, черепаха и южная природа растворились в сумерках, и дальше Авка не видел никаких снов.
Спал Авка допоздна – так его умотали события вчерашнего дня. И его не будили – пусть ребенок выспится в первое утро каникул. Мама сама проводила Матильду к пастухам, папа отправился считать тыквенные семена, Бума в своей желто-розовой форме с аксельбантами опять ушел на практику. Только Заноза грелась под солнышком на подоконнике, да шуршала под кроватью Мукка-Вукка.
Авка помнил про Звенку. Но помнил и то, что, когда спал, обещал себе угостить Гуську пирогом. Конечно, Гусенок давно встал, он ранняя пташка. Надо выйти на крыльцо да кликнуть его с соседнего двора.
Но звать Гуську не пришлось. Он поджидал Авку на заборе и сразу прыгнул навстречу.
– Гусь, хочешь пирога с клубникой?
– Не-а…
И Авка увидел, что лицо у Гуськи похудевшее, совсем треугольное, а глаза горестные – такие, как в недавнем сне.
– Что с тобой? Опять с какой-то собакой не поладил?
Гуська сообщил голосом, сипловатым от слезинок:
– За мной дядька Вува приходил, сторож…
– Зачем?
– Хотел меня и маму к вашему Укропу отвести…
– Да зачем?! – ничего не понял Авка. Но встревожился.
– Потому что ваш Укроп нынче вместо школьного директора. Директор болеет, а он – заместитель…
– Да зачем ты Укропу-то?! И твоя мама…
– Потому что Банка наябедничал, что я покупал керосин…
– Какая банка?
– Ну, Квазимр Банка, хозяин керосиновой лавки! Он не поверил, что я керосин для хозяйства купил. Сперва-то продал, а потом, видать напугался. Вдруг я какой-нибудь пожар натворю! И пошел сперва вечером спрашивать у мамы, а ее дома нету. Тогда он пошел в школу и наябедничал там. А заместитель Укроп сегодня с утра пораньше послал к нам Вуву…
– Ну и что? – с нехорошим предчувствием сказал Авка.
– А мамы опять нету, раным-рано ушла на рынок. Вува взял меня за руку и повел к Укропу одного… А тот: "Говори, зачем керосин? Для какого хулиганского дела?.."
