Хотел было уже лезть Альбатросик из гнезда, да приостановился. На мать поглядел нежно. И не вытерпела она, опять подала голос свой:
— Ну что ты, отец, гонишь его. Пусть посидит последние денечки в родительском гнезде. Успеет еще, нарыбачится.
И Альбатросик подтвердил:
— Верно, нарыбачусь я еще, папа. Мое от меня не уйдет. Не гони меня из родительского гнезда.
— Что ж, сиди, — сказал отец и улетел на море.
Еще неделю порыбачил. Измотался совсем. Чуть на ногах стоит: сын-то уже большой, за двоих ест. Про- корми-ка его, попробуй. Пожалела его жена, сказала сыну:
— И в самом деле, пора тебе, сынок, самому о, себе заботиться. Вырос ты.
Но Альбатросику уже понравилось без дела сидеть, во вкус он вошел. Прикрикнул на мать:
— Ты разве не видишь, что я еще маленький.
И рот разинул:
— Корми меня, есть хочу.
А сам уж чуть в гнезде умещается, большой такой,
больше отца даже. Поглядел на него старый Альбатрос и пошагал прочь.
— Ты, — говорит, — как хочешь, жена, а я больше этого бездельника кормить не буду.
И побежала жена догонять его,
— Куда же ты? И я с тобой.
Глядит цм вслед Альбатросик и улыбается: врете, далеко не уйдете, вернетесь — все-таки я сын ваш. Но ждет-пождет, не возвращаются отец с матерью.
Звать он их начал:
— Эй, вы чего ребенка бросили? Я есть хочу. Кормите меня.
Но и на крик его никто не отозвался.
День посидел Альбатросик в гнезде, два не идет к нему никто. На третий поднялся он и пошел к морю.
— Пора взрослеть, — говорит, — а то, пожалуй, до
того досидишься, что и из гнезда не вылезешь, — отощаешь»
Когда медведь Тяжелая Лапа был еще медвежонком, был у него брат, маленький такой, кургузый. Был
он на целый год моложе, и поэтому учил его медвежонок Тяжелая Лапа уму-разуму. Чуть что сделает брат
не так, тут же по шее ему:
— Делай как надо.
А как надо — не говорит. И думает его младший брат: «Значит, надо делать как лучше».
Увидел: у медведя Лаврентия нога подвернулась, охромел медведь. Стоит у речки, раков поесть ему хочется, а в воду лезть боится: полезешь с больной ногой, повредишь еще больше.
И тогда спустился к нему медвежонок, предложил:
— Давайте, я вам помогу
Бултыхнулся тут же в речку и ну под камнями шарить, раков ловить. Накидал медведю Лаврентию целую кучу. Радуется медведь — досыта наестся. И медвежонок доволен. «Спасибо» от медведя получил и к брату побежал, его порадовать.
А медведь Тяжелая Лапа, тогда он еще был медвежонком, как даст ему по шее. Так и клюнул тот в землю носом.
— За что? — спрашивает.
— А за то, что ты моему обидчику помог. Залез я к нему в прошлом году на пасеку, а он прихватил меня
возле улья и за уши оттрепал. До сих пор я не забыл ему этого.
— Так я же не знал, — оправдывался медвежонок.
— В следующий раз знать будешь. Говорю я тебе: делай как надо, — сказал ему старший брат, а как делать надо — не сказал.
И решил тогда медвежонок: надо делать как хуже.
Вспомнил, что брат поссорился с медведем Спиридоном, пошел поскорее, забрался к нему на крышу, когда его дома не было, и расковырял ее: пойдет дождь и накупает медведя Спиридона.
Бежит домой, радуется: теперь-то уж похвалит его брат. А брат развернулся и дал ему по шее. И опять медвежонок в землю носом клюнул.
— За что же ты, брат, теперь меня бьешь? — говорит. — Ты же сам мне говорил, что ты в ссоре с медведем Спиридоном и чтобы я ему чем-нибудь навредил.
— Это когда было?
— С неделю назад.
— Ну вот, а я с ним сегодня уже помирился.
— Так я же этого не знал.
— В следующий раз знать будешь. Говорю я тебе: делай как надо.
А как надо делать — и теперь не сказал. И получал медвежонок от брата затрещины с утра до вечера.
Сделает что-нибудь по-своему, брат по шее ему:
— Не самовольничай.
Сделает что-нибудь по чужому совету, опять по шее получает:
— Чужим умом не живи, свой имей.
Не сдержался однажды медвежонок, сказал:
— Ну что ты, брат, все колотишь меня? Ты мне скажи словами. Я и без колотушек пойму.
— Так надежнее, — сказал брат, — запомнишь лучше. Вырастешь, меня же благодарить будешь: за битого двух небитых дают.
И — шлеп! — медвежонка по шее. Так тот и сел, где стоял.
— А это, — говорит, — за что?
— За то, чтобы в следующий раз не учил меня, что мне делать. Я постарше тебя, сам знаю. — И для памяти еще один подзатыльник дал медвежонку.
Так и поколачивал он его, пока рос тот. Только и слышно было—шлеп да шлеп! — да еще голос басовитый:
— Я т-тебя научу!.. Я т-тебе покажу!.. У меня чтоб по ниточке ходил... Я из тебя все твое соком выжму.
И выжал. Стал медвежонок бояться всего: и сделать что-нибудь боится, и не сделать боится — вдруг не так сделаешь, и надает брат опять затрещин. Старался уж ни за что не браться, ждал, когда брат подскажет.
Робким медвежонок рос, робким вырос. Ступить боится, все с оглядкой. Захочется что-нибудь хорошее сделать, но тут же подумает: «А вдруг не так сделаю, кто-нибудь поругает...»
И не делает совсем.
Смеются над ним в лесу. А медведь Тяжелая Лапа, теперь он уже медведем стал, говорит:
— Охо-хо! И в кого он мямлей вырос таким? Вроде и не медведь совсем.
В затылке чешет, головой большой покачивает, говорит уверенно:
— Знать, мало я его в детстве бил. Не добил, значит. Оттого и вырос он у меня таким недотепой.
Предложил как-то вечером пес Вертихвост щенку Федотке в лес поутру сходить, за зайцами побегать, косточки подразмять. В лес Федотка всегда идти готов, но ведь в лесу, говорят, живут волки. Придешь зайцев гонять, а там, глядишь, за тобой гоняться начнут.
Страшно Федотке в лес идти и не идти нельзя: больно Вертихвост трусов не любит. Лучше, говорит, умереть геройской смертью, чем жить и дрожать.
И потому сказал Федотка;
— С тобой, Вертихвост, хоть в лес, хоть за лес, хоть куда.
И как только зажглись звезды на небе и по Федоткиным расчетам должны были проснуться волки в лесу, сел Федотка у конуры и давай лаять в сторону леса. Прибегает к нему Вертихвост, спрашивает:
— Ты чего, Федотка, лаешь? Нет же никого.
А Федотка ему и отвечает:
— Волков пугаю. Услышат они — лаю я, попрячутся в норы. Пойдем мы завтра в лес, а они, все еще перепуганные, в норах сидеть будут и не помешают нам зайцев гонять.
— Ловко придумал ты, — похвалил Вертихвост и ушел к себе, а Федотка у конуры остался. Сидел лаял в сторону леса, до утра лаял, а утром зашел за ним Вертихвост, и отправились они в лес.
Пока бежали по степи, держался Федотка рядом с Вертихвостом, а как пришли в лес, отставать начал.
— Боишься? — спросил его Вертихвост.
— Нет, — отвечает Федотка.
— А чего же хвост поджимаешь?
— Привычка такая.
— Дурная привычка, а от дурных привычек отвыкать надо, — сказал Вертихвост и добавил: — С меня пример бери. Я свой хвост, как конь, по ветру пускаю.
И побежали они дальше. Вертихвост — впереди, Федотка — сзади. Бежит, подпрыгивает, ушами взма- тывает, делает вид, что торопится, а сам все отстает и отстает. Спросил его опять Вертихвост:
— Боишься?
— Нет, — отвечает Федотка.
— А чего ж отстаешь тогда?
— Присматриваюсь: куда Волк будет прятаться, если вдруг встретится с нами?
Приостановился Вертихвост.
— Да откуда же Волку взяться, ты же всех вчера напугал до смерти. Всю ночь лаял.
— А вдруг какой ненапуганный остался и выйдет нам навстречу?
— Ну и пусть выходит. А скулить-то зачем?
— Для хитрости: услышит он — щенок скулит — и скажет: «Кабы настоящая собака была, а то — щенок, чего в нем». И не выйдет. И пусть себе в норе сидит, а то мы еще что-нибудь с ним сделаем, ему же хуже будет.
— Так, — сказал Вертихвост. — Ну, а если все-та- ки встретится Волк и спросит тебя: «Зачем ты, Федотка, в лес пришел?» Что ты ему на это скажешь?
— Правду скажу. Я врать не умею. Скажу, что ты меня сманил. Сам бы я ни за что не догадался в лес прийти. Я всегда правду в глаза говорю.
Говорил так Федотка, смотрел на Вертихвоста и думал: «Ну, будь что будет». А ничего и не было. Просто прогнал его Вертихвост из лесу, а сам дальше побежал, зайца искать.
Трусов, даже таких, которые правду в глаза говорят, Вертихвост терпеть не мог.
Сидел котенок на лавке, вертел головкой и никак понять не мог, чем это так вкусно пахнет. А потом догадался: сливками. Бабушка Агафья кринку со сливками на лавку поставила, пока он спал. Принюхивался котенок, глазки жмурил — душистые какие, так бы и выхлебал все, что есть.
