Жакет с пуговицей, обычно, соседствовал с пиджаком мужа дамы, платок высовывался из его верхнего кармашка пиджака. Он был великолепен!. Японский зонтик стоял тут же в специальной подставке. Какой бурный роман завязался у пуговицы и зонтика после того, как она спасла ему жизнь! Да-да-да, именно жизнь! Как это было? Вот так…
Знатная дама очень любила оранжевый зонтик. Как же его можно было не любить, такого красавца? Сами посудите – купол зонта был выполнен из прочной непромокаемой бумаги, пропитанной кунжутным маслом высшего качества. Рёбра купола сделаны из гибкого бамбука, произраставшего в долине реки Кисо. Перламутровая ручка недлинная и некороткая, а именно такая как надо. Она удобно ложилась в маленькую ладошку знатной дамы. Венчала ручку петелька, вывязанная из серебряных и красных шёлковых ниток, за которую хозяйка иногда вешала зонтик себе на руку. А роспись купола? Роспись была вершиной изящества и благородства. По всему полю купола расцветала ветка белой сирени, давшей приют диковинной райской птице. Когда купол зонта раскрывался, все, кто это видел, замирали от восхищения. Вот таким необыкновенным был любимый японский зонтик знатной дамы.
И однажды…
Однажды дама, надев своё лучшее платье и вязаный жакет с розовой пуговицей, вышла на прогулку, конечно же, прихватив с собой зонтик.
Погода стояла чудесная. На небе ни облачка. Ветер в это утро даже не просыпался. Зато солнце раскипятилось не на шутку. Дама раскрыла над собой зонтик, приведя в изумление прохожих, и, купаясь в их восторге, пошла вдоль набережной реки. Неожиданно на горизонте появилось тяжёлая зловещего вида туча. Туча, завидев зонтик, решила, что именно он ей и нужен. Она схватила спавший ветер и начала хлестать им даму пытаясь выбить из её рук понравившийся зонтик.
– А-а-а-а! – в ужасе закричала дама, и выпустила своё сокровище из ладошки.
Зонтик на секундочку замер, не ожидая от дамы подвоха, а потом принялся упрямиться. Он знал, что с такой хозяйкой, как туча, его не ждёт ничего хорошего. Покувыркает его в облаках, поиграется им, и бросит в реку. В реке зонтик намокнет и поминай, как звали.
Зонтик попытался сложить свой купол – превратиться в тросточку. А какие у тросточки лётные качества? Да никаких! Застынет палочкой на руке дамы – и всё! Но дама в испуге, как мельница махала руками, больше думая о себе, чем о зонтике и тем самым мешала ему сложиться. Зонтик ещё немного поупрямился и сдался. Пуговица, видя происходящее, лихорадочно думала, как спасти своего дружка. Думала и придумала: она легонько подскочила и надела на себя петельку, в ужасе болтавшуюся на рукоятке зонтика. Ту самую петельку, за которую дама иногда вешала его себе на руку.
Пуговица изо всех сил вцепилась в петельку. Она боялась одного – как бы ни лопнули нитки, державшие её на жакете дамы. Нитки не подвели. Они кряхтели, пищали, тужились, но не лопнули и пуговица спасла друга. Ветер, которому надоело барахтаться в руках тучи, вырвался и улетел восвояси. Что туча без ветра? Просто лоханка с дождевой водой. Туча зарыдала от бессильной злобы и выливая на голову прохожих холодные слёзы, а выплакавшись – растаяла.
– Так закончилась эта история, – вздохнула пуговица, переворачиваясь в коробке на другой бок.
После этой истории зонтик тщательно оберегал свою спасительницу от солнца и дождя. По ночам пел ей нежные песни скрипя бамбуковыми рёбрышками. Но всему когда-нибудь приходит конец. Зонтик со временем обветшал и был отправлен в большой сундук на чердаке (туда дама складывала поношенные вещи). Красивейший носовой платок постигла та же участь. После многочисленных стирок он совсем одряхлел и тоже был отправлен в сундук. Пуговица осталась одна. Со временем её срезали с постаревшего жакета и положили в коробку. Ведь пуговицы не изменяются – они дожидаются своего времени, чтобы пригодиться ещё. Вот такая история, а сейчас…
Тимошкина мама подошла к комоду и открыла заветную бабушкину шкатулку для рукоделия. Пошвырялась там и, найдя то, что искала, извлекла большую розовую пуговицу.
– Смотри, Тимка, какая красавица. Глаз не отвести! – мама принялась рассматривать пуговицу, поворачивая её сбоку на бок. – Полированная, с блёстками. Прелесть! Она будет фантастически смотреться на твоей куртке.
– Засмеют! Точно засмеют! – сжался от ужаса Тимошка. – Если пришьёт, сразу же оторву. Выйду из дома, и оторву…
Мама в задумчивости ещё немного повертела пуговицу в руках и произнесла:
– Тащи Тимошка клей, тот, который накрепко клеит.
– Ничего себе! – в ещё большем ужасе подумал Тимошка, – теперь точно не оторвёшь!
Когда мальчик вернулся, мама продолжала швыряться в заветной шкатулке. Немного погодя она извлекла оттуда три белых перламутровых бусинки. Теперь уж Тимошка готов был кричать:
– Ка-ра-ул!
Мама положила пуговицу на стол, капнула на неё слезинку клея и примостила в эту слезинку три перламутровые бусины. Подождав пока клей, высохнет, мама показала свою работу сыну:
– Я, пожалуй, не буду пришивать её на твою куртку. Жалко! – хитрО улыбаясь, сказала мама. – Попрошу отца, пусть он приделает мне на неё застёжку – буду носить её как серьгу. Как ты там говоришь Тимка – «будет прикольно».
– Прикольно! Прикольно! – возликовал Тимошка и вдруг подумал, – Зря уступил пуговицу. У меня на куртке это тоже смотрелось бы прикольно!
А пуговица, увидев себя в зеркале, подумала:
– Какое счастье! Дождалась и я выхода в свет. Интересно, носят ли сейчас дамы японские зонтики?
Было половина девятого утра, а Тимошка всё ещё лежал в кровати. Лежал потягивался, лежал и стрелял глазами по сторонам в надежде, за что ни будь зацепиться взглядом. Вставать не хотелось. Да и зачем вставать, если на дворе воскресенье. Воскресенье! Ура! Ура! Ура! Шесть дней на неделе Тимошка поднимался ни свет, ни заря и топал в школу. Шесть дней, каждое утро он смотрел на календарь с надеждой – а вдруг там после вчерашней среды возьмёт и наступит воскресенье. Не тут– то было – воскресенье наступало всегда после субботы, и ничегошеньки с этим невозможно было поделать. А сегодня свершилось! Оно пришло, долгожданное воскресенье. Значит можно лежать, никуда не торопиться и, как говорит бабушка, «налёживать булки».
Мама с папой и старшей сестрёнкой Капитолиной, по прозвищу Как-капа, тихонько пробирались мимо двери Тимошкиной, комнаты чтобы ненароком не разбудить сынишку – братишку и не услышать привычное:
– А почему-у-у это называется так? А почему-у-у это делается эдак? А почему-у-у кошка мяукает, а не гавкает? Почему у собаки хвост всегда метёт из стороны в сторону, а не сверху вниз? Почему молоко белое, сосиски вкусные, овсяная каша противная, прочему курица несёт яйца, а петухи только какашки, ну и так далее и тому подобное…
Но сегодня в Тимошкиной комнате наблюдалась не зловещая, конечно, но тревожно – вопрошающая тишина. Обеспокоенная мама, чуть– чуть приоткрыла дверь, организовав щёлочку, решила взглянуть на сына – может быть, всё– таки спит? Ан нет, вовсе не спит, а внимательно разглядывает потолок. Причём разглядывает, как-то глубоко заинтересовано.
– Всё. – решила мама, – пропал выходной! Ребёнок формулирует вопросы…
Она увеличила щёлочку и просунула в неё голову:
– Завтракать будешь, сынок?
В ответ услышала:
– Мам, а ты меня любишь?
Здесь уж мама совсем открыла дверь и вошла в комнату вся:
– Что за вопрос? – спросила она. – Конечно, люблю!
– А ещё кого любишь? – продолжил удивлять маму Тимофей.
– Люблю твоего папу, твою бабушку и твою сестру. Зачем ты спрашиваешь?
– Размышляю я… – сын переплёл на груди руки, скрестил ноги, став похожим на лежачий памятник и в глубокой задумчивости произнёс:
– Кроме тех, кого ты сейчас назвала, я, например, ещё люблю тебя и свою… подушку!
– Кого? – поразилась мама, – подушку?
– Ни кого, а чего, – поправил сын, – подушка предмет неодушевлённый. Хотя иногда, мамуль, мне кажется, она понимает, что я ей шепчу. Помнишь, в прошлом году мы её чуть не потеряли, как я переживал! Мне ведь только с ней цветные сны снятся. Права была бабуля, когда говорила, что она душевная…
– Эвон, как! – прошелестела перьями внутри себя подушка, – Что верно, то верно – бабуля всегда права. Я хоть и предмет, а душа у меня большая. Такая большая, что не только на твои сны хватает, но и на мамины мечты и на папины желания и на бабушкины воспоминания и на Капитолинины слёзы… Неодушевлённый предмет …, – продолжала ворчать подушка, – Эвон, как!
