– Эвон, как! – прошелестела перьями внутри себя подушка, – Что верно, то верно – бабуля всегда права. Я хоть и предмет, а душа у меня большая. Такая большая, что не только на твои сны хватает, но и на мамины мечты и на папины желания и на бабушкины воспоминания и на Капитолинины слёзы… Неодушевлённый предмет …, – продолжала ворчать подушка, – Эвон, как!
Подушка у Тимошки, действительно, была необычная – её собирала бабушка из пуха и пера гуся Петьки и гусыни Глаши, которые обитали во дворе её деревенского дома. Собирала долго, почти три года. Насобирав мягкого материала большое корыто – она выстирала его, высушила и набила им наперник. Затем сшила кружевную наволочку, одела её на наперник, и, полюбовавшись родившейся подушкой, повезла её в город – подарить внуку Тимошке.
– Вот тебе, Тимошка, мой душевный дар! – сказала бабушка, поцеловав внука в маковку. – Ей можешь доверять самые сокровенные тайны. Она не выдаст.
Бабушка обещала насобирать пуха-пера в подушки остальным членам семьи, но не успела – гусь Петька с гусыней Глашей возомнили себя перелётными птицами и однажды улетели в тёплые края. Там и остались. Так, у Тимофея появилась подушка, какой больше ни у кого из домочадцев не было. Они, домочадцы, оценив удобство бабушкиного подарка, частенько прикладывались на него – грели уши, смотрели цветные сны, иногда плакали, смеялись и завидовали Тимофею.
– Да-а-а! – гундосила Капитолина плаксивым голосом. – Тимке хорошо, у него пуховая подушка. Я тоже такую же хочу!
Мама вздыхала и хмурилась. А что она могла поделать? Гуси улетели – тю-тю.
– Нет гусей, нету ни пуха, ни пера. – мама прикрывала глаза и скорбным голосом повторяла, – нет пуха и пера – нету подушки.
Подушка понимала это и важничала. Важничала ещё и потому, что знала все потаённые мысли родителей и детей, а посему считала себя в доме главной и незаменимой. К счастью, у подушки был покладистый характер. Она не лезла в глаза, как цветочная ваза, вечно норовившая встать в центре стола, не совала свой нос в каждую чашку, как чайник, и не пыталась никого исправить, пригладить, приплюснуть, как утюг. Она просто лежала на кровати, надувалась, отчего становилась ещё мягче и тихонько важничала.
Всё ей было мило в доме, кроме Змея Горыныч. Так подушка называла пылесос.
– Фу, какой шумный, бесцеремонный – ярилась подушка, – везде лезет без спросу. Нападает и тянет – тянет. Хорошо бы только пыль тянул, а то и сны и сказки и тайны норовит вытянуть. Я худею после его набегов, – подушка сморщилась от негодования и зло добавила, – хотя, что можно ждать от змея, если у него вместо сердца – мешок для мусора!
И всё– же открыто подушка с пылесосом не враждовали, но по всему было видно, что встречи их удовольствия им не приносили. Подушка каждый раз недовольно фыркала, а пылесос урчал, сопел и надрывался досадным воем.
Так бы и шла их тихая война, если бы однажды…
Если бы однажды в дом, где жила подушка, не проникли разбойники – воры!
Они втекли в открытую форточку, когда родители ушли на работу, а Тимошка с Кап-капой в школу. Воров было двое. Подушка сразу поняла, что таких несимпатичных гостей в дом никто не приглашал, и что вместе с ними в форточку втекли крупные неприятности. Воришки принялись без спросу открывать дверки шкафов, выдвигать ящики и прятать в принесённую ими сумку всё, что приглянулось. Когда ящики и шкафы были исследованы, один из непрошенных гостей увидел на комоде настольные часы. Часы как стражи времени всегда стояли на одном месте и их изящные стрелки неизменно точно отсчитывали минуты и секунды, возвещая рождение нового часа мелодичным звуком. Каждое утро мама мягкой тряпочкой протирала их полированные бока, приговаривая:
– Реликвия. Наша семейная, старинная реликвия. Папе от деда достались…
– Вот это часики, Колян! – восхитился один из разбойников. – Берём! Деньжищ за них выручим кучу. Куда паковать будем? В нашу сумку не влезут…
Колян оглядевшись по сторонам, увидел подушку и ухватил её за уголок:
– Чем не мешок? – обрадованно воскликнул он, а затем разорвал подушку с одной стороны. Освобождённые пушинки – пёрышки выскочили из плена, и помчались по комнате, заполняя её радостным визжанием:
– И-хо-хо! – кричали глупышки. – Свобода! Приволье-раздолье! Ура!
Подушка даже не осознала, что её больше нет. А все остальные обитатели комнаты: и цветочная ваза, и чайник, и утюг, и Змей Горыныч – пылесос в ужасе съёжились, скукожились и притихли, ожидая своей участи. Но ни Колян, ни его друг не обратили на них внимания, а принялись втискивать часы в освободившийся наперник.
И тут случилось то, чего никто не ожидал. Часы вместо привычного мелодичного боя издали такой пронзительный звук, с каким огромная ложка неистово бьёт по голове, оскорбившей её кастрюле. Как по команде все остальные обитатели комнаты тоже добавили звуков в организовавшийся оглушительный хор:
– И-и-и бум-бум-бум! – надрывались часы.
– Ох-ох-ох-! – вторил им чайник.
– З-з-з-з! – дребезжала цветочная ваза.
– Пыш-ш-ш! – пыхтел утюг.
– Ах-ты-ты-ах! – ревел пылесос.
От этого жуткого вопля воры пришли в ужас и, не поняв, что произошло, утекли обратно в форточку, бросив всё награбленное.
– Мы их прогнали… – устало сказал пылесос и заплакал. – Подушку жалко. Бедная, бедная подушка…
– Бедная, бедная подушка, – как эхо кружились по комнате всхлипы и ахи вместе с опускающимися на пол пуховинками и пёрышками гуся Петьки и гусыни Глаши.
Когда домой вернулись родители и дети, то к имеющимся всхлипам и ахам добавились ещё их мокрые горькие звуки. Мама встрепенулась первой:
– Хватит сырость разводить! – приказала она. – Все за уборку! Убираться так, будто ничего не произошло. Команду поняли? Вперёд!
– А подушка?! – взгрустнули остальные домочадцы, – что будет с подушкой?!
– Как я без неё? – больше всех сокрушался Тимошка.
Мама оглядела устланный белым пухом пол и, остановив взгляд на змее-пылесосе, сказала тоном, нетерпящим возражений:
– Спасать подушку будет он! – мама ткнула указательным пальцем в сторону Змея Горыныча.
– Пух и перо в мешок для мусора? – возмутился Тимофей. – Не за что! Лучше я сам соберу её по одному пёрышку…
– Три года будешь собирать, – откликнулась Кап-капа.
– Зачем в мешок для мусора? – улыбнулась мама. – Папа сейчас приладит вместо мешка для пыли вот этот чистенький и вперёд! – мама ловко извлекла из кучи выброшенного из шкафа белья беленький мешочек.
Как старался пылесос! Он ласково урчал, тщательно собирая каждое пёрышко, каждую пушинку. Все облегчённо вздохнули только тогда, когда пылесос подобрал последнюю, а мама, наполнив зачиненный наперник мягким материалом, надела на него свежую наволочку.
– А сны– то, сны? – заволновались домочадцы. – Где сны, сказки, тайны, слёзы? Их пылесос не может собрать…
– Дело наживное, житейское – успокоил всех папа. – Времени впереди много – ещё наплачем, насмеёмся и напридумываем новые сказки и сны. Было бы во что.
– Именно так и случилось, – вздохнула подушка, вспоминая былое, и ласково поглядывая на пылесос.
– Мамуль, ты мне кашу на завтрак сварила? – прервал, воспоминая Тимофей.
Мама утвердительно кивнула.
– А сосиски?
Мама опять кивнула.
– А цветные сны рождаются в ней, – не унимался мальчишка, указывая пальцем на свою подушку.
Мама ещё раз кивнула.
– Знаешь, что я решил, – Тимофей погладил подушку ладошкой, – я хочу, чтобы и тебе снились цветные сны. Тебя я люблю больше всех. Принимай подушку. Я молодой – ещё насплюсь.
– Эвон, как! – порадовалась подушка и взялась пересчитывать сны…
Как-то вечером лёжа на диване, и в задумчивости выковыривая из носа козюли Тимошка спросил:
– Папка, посмотри, наша кошка Мадри начинается с лени – лежит и лежит. На валик от дивана похожа, а с чего начинается заяц?
Отец отложил газету, снял с носа очки, и внимательно посмотрев на сына произнёс:
– Вот так же, как ты сейчас, вечерком на посиделках выковыривая от нечего делать из носа козюльки, решили волк, лиса и кабан посплетничать. О медведе, тигре и прочем хищном зверье не больно языками почешешь. Узнают – могут побить. Никому с синяками и шишками ходить не хочется! Решили посудачить о зайце. С чего начинается заяц?
– Чего думать-то! – бросил на ходу, пробегая мимо поляны лось, – Заяц начинается с ушей. Почему? Ну, не с пяток же. Пятками заяц заканчивается. Услышал, как у вас голодные желудки урчат и побежал. Не побежал – съели…
– Ну уж, нет! – возмущаясь заявила Лиса, – Может, для кого – ни будь заяц и начинается с ушей, а лично для меня заяц начинается с наглости! Я вчера три часа в кустах лежала в засаде у заячьей избушки. Думала, ну вот сейчас выскочит и я его цап-царап и съем. Замерзла вся, аж скукожилась. Слышу, храп раздаётся. Храп и хи-хи-хи, храп и хи-хи-хи – это зайчиха с зайчатами надо мною посмеиваются. Решила – умру здесь, а с места не сдвинусь, пока этот храпун не выскочит и в лес за съестными припасами себе и своему семейству не побежит. Хорошо, ты, серый, мимо пробегал и спросил:
