Эглантина моргнула. Мелькнуло ли что-то в ее сознании? Почувствовала ли она хотя бы едва заметное содрогание в желудке? Как бы то ни было, она нисколько не обеспокоилась. Она просто сказала:
— Хорошо, в следующий раз я принесу тебе эти страницы.
И принесла.
ГЛАВА XI
Последняя мысль Примулы
— Послушай, Эглантина! Я две недели пролежала в лазарете, а ты ни разу меня не навестила. Ни разу. — Примула с болью и осуждением смотрела на Эглантину.
Эглантина моргнула.
— Прости, у меня как-то вылетело из головы, — ответила она. На самом деле она и не думала просить прощения.
Примула видела, что подруга ни о чем не сожалеет. И вообще, она заметно изменилась. Ее всегда сияющие черные глазки потускнели, живой взгляд затуманился.
Примула просто не знала, что и думать.
— Ты же знаешь, я была очень занята.
— Нет, не знаю, — отрезала Примула. — Откуда мне знать, если ты ни разу у меня не была?
— Ах, да… Но я была занята, поверь мне!
«Поверь мне!» — Не успели эти слова сорваться с клюва Эглантины, как в голове у Примулы щелкнуло, а желудок болезненно сжался. Она больше не верила Эглантине. Ни единому ее слову не верила. И теперь она непременно должна была выяснить, почему это произошло.
Что так изменило ее подругу?
Дело было уже не в мелких обидах на то, что Примулу во что-то не посвятили.
Здравый смысл подсказывал Примуле держаться подальше оттого, во что ввязалась Эглантина, но сердце и желудок заставляли выяснить все до конца. Пока она не узнает наверняка, ей лучше помалкивать, но как только все выяснится, она тут же полетит к Сорену.
А пока, может быть, стоит задать Эглантине один маленький вопрос?
— Я бы хотела спросить тебя кое о чем…
— Ну конечно, спрашивай.
— Как ты думаешь, Рыжуха — она какая на самом деле?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, просто мне кажется странным, что она постоянно стремится полностью завладеть тобой.
— Завладеть мною?
— Ну да. Такое впечатление, что она ревнует тебя ко всем на острове.
— Ревнует? — Эглантина моргнула и равнодушно уставилась прямо перед собой.
— Да, ревнует. Мне кажется, настоящие друзья не должны ревновать.
— В самом деле?
«Это бесполезно!» — вздохнула Примула. Эглантина просто повторяла ее последние слова, только и всего. Это был не разговор, а Глаукс знает что такое. В любом случае, это было совершенно не похоже на беседу двух давно не видевшихся подруг!
Следующие несколько дней Примула смотрела во все глаза, но так и не заметила ничего необычного.
Но через неделю после своего выхода из лазарета в самом начале сезона медного дождя Примула поняла, что Эглантина часто исчезает после окончания занятий, во время свободных полетов.
Когда это случилось в третий раз подряд, Примула решила проследить за подругой.
Ночь выдалась темная, безлунная.
Тяжелый полог туч скрыл звезды, и Примула, которая, как и все воробьиные сычики, не умела летать бесшумно, была даже рада пронзительному ветру, который не только гнал рябь по морю и свистел над землей, но и успешно заглушал шелест ее крыльев.
Интересно, почему Эглантина решила взлетать с юга? В этом месте остров от материка отделяла наиболее широкая полоса воды.
Если лететь в южном направлении, то попадешь прямо в Клювы, которых ночным стражам настойчиво советовали избегать.
Миссис Плитивер была особенно настроена против Клювов, она часто вспоминала, что, когда стая случайно залетела туда во время поиска острова Га'Хуула, все четверо сов впали в какое-то странное оцепенение.
Эта земля славилась прекрасными озерами, таившими в себе смертельную опасность.
Неужели Эглантина летит в Клювы? Какая сила тянет ее туда?
«Ладно, — решила про себя Примула, — если за ответом придется лететь в Клювы — я полечу. Я хоть и маленькая, но сильная — и крыльями, и желудком».
И она полетела.
Всю дорогу она ломала голову над тем, что Эглантина тащит в клюве. Это было похоже на листы бумаги.
Странно: когда наставник объявил свободное время, никаких листов у Эглантины не было, но перед тем как отправиться в полет, она опустилась на один из утесов и взлетела оттуда уже с бумагами.
Через какое-то время тучи расступились, вдали показалась темная глыба земли.
Близость одиноких остроконечных скал, прозванных Клювами, чувствовалась задолго до того, как они стали видны взгляду.
Несмотря на ночную прохладу, над горами клубились соблазнительные потоки теплого воздуха. Они так и манили покататься на своих крутых гребнях. Даже в такую глухую, безлунную ночь ослепительно сверкали волшебные Зеркальные озера.
Эглантина летела к высокой ели, росшей на берегу одного из озер.
Сейчас Примуле нужно было быть особенно осторожной, чтобы ее не заметили. Она резко снизилась и отыскала на противоположном берегу озера густую елку, с которой можно было без опаски следить за всеми действиями Эглантины.
Примула увидела, как на ветке высокой ели показалась крупная сипуха с ослепительно-белым лицом.
— Мамочка! — завизжала Эглантина.
«Какая еще мамочка? Спятила она, что ли? Если она думает, что это ее мать, почему она ничего не рассказала Сорену?»
Примула заморгала. Перед ней был не скрум. Это была настоящая сова из костей и перьев. Она не была прозрачной и могла разговаривать.
Тем временем Эглантина протянула этой сипухе свои листочки.
— Какая ты умница, дорогуша! — довольно ухнула сова.
Примула напрягла слух. Нет, видимо, все-таки придется перебраться поближе.
Она осторожно перепорхнула на соседнее дерево, потом на следующее, стоявшее ближе к берегу.
— Мамочка, а сороконожки будут?
— Разве я могу забыть о своей доченьке?
— Нет, мамочка! Ты никогда обо мне не забываешь! Никогда! А папа где?
— Охотится.
— И Сорен тоже с ним?
— Конечно, они охотятся вместе.
Примула растерянно моргнула. «Сорен? Сорен охотится в Клювах? Но Сорен на Великом Древе! Что тут происходит?» — это была предпоследняя мысль Примулы. Потом она зажмурилась.
Что-то ослепительно вспыхнуло — а потом наступила тьма. Примула еще успела почувствовать, как ее пихают куда-то вроде мешка.
И вот тогда-то к Примуле пришла последняя мысль.
Мешок, в который ее затолкали, был точно такой же, в каком носили свои инструменты бродячие кузнецы.
Когда-то давно в Клювах тоже жил такой кузнец. Он был из рода полосатых неясытей. Сорен, Гильфи, Сумрак и Копуша нашли его умирающим на полу пещеры. Сначала они подумали, что его убила рысь. Но оказалось, что это сделал Клудд со своей бандой Чистых.
«Я погибну, как кузнец-одиночка из рода полосатых неясытей. Я погибну».
Это и была ее последняя мысль.
— Это очень интересная книга, Эглантина, — сказала Отулисса, входя в библиотеку. — Я как раз читала ее на днях. В ней говорится о том, что между квадрантами в совином желудке и соответствующими участками мозга существует связь. Но никогда в жизни я не видела совы, у которой желудок был бы настолько тесно связан с мозгом, как у моей любимой Стрикс Струмы!
Эглантина вздрогнула, да так сильно, что Отулисса и Сорен, который тоже только что вошел в библиотеку, со всех лап кинулись к ней.
— Что с тобой, Эглантина? — закричал Сорен.
— Почему ты сказала про Стрикс Струму «моя любимая»? — пролепетала Эглантина, во все глаза глядя на Отулиссу.
— Моя любимая? — переспросила Отулисса. — Потому что так оно и есть. Я любила ее больше всех на свете, она была моей любимой совой.
Эглантина словно окоченела.
— Это мамино слово! Так мама называла нас с Сореном! Ты должна это знать! Ты знала!
Сорен с Отулиссой ошеломленно уставились на Эглантину.
— Не будь дурочкой, Эглантина. Ты не можешь присвоить себе это слово, правда? Если Отулисса хочет назвать Стрикс Струму своей любимой совой, она имеет на это полное право. Великий Глаукс, да что на тебя нашло?
— Пусть называет ее по-другому. Дорогушей, например, — упрямо твердила Эглантина.
— Ка-ак? С какой стати я должна называть ее дорогушей? Мне не нравится это слово! Оно слащавое и фальшивое. Оно похоже на блестящую дребедень, которой мадам Плонк украшает свои апартаменты. Дорогуша! Тьфу! — Отулисса издала горлом противный звук, как будто отрыгнула ядовитого слизняка.
— Срыгни погадку, Эглантина, — резко приказал Сорен. Он очень редко повышал голос на сестру, но сейчас она даже не заметила его грубости.
Это насторожило Копушу, который даже на миг оторвался от следопытской книги, рекомендованной красавицей Сильваной, в которую он уже давно был безответно влюблен.
«Интересно, почему Эглантина так ополчилась на слово „любимая“ и осталась равнодушна к грубым словам Сорена?»
