Змеи едят пчел, это даже их лакомое блюдо, — вот почему наша пчелка, увидев перед собой врага, закрыла от ужаса глаза и прошептала:
— Прощай, моя жизнь! В последний раз я вижу белый свет.
Но к ее великому удивлению, змея не только не съела ее, а, напротив, заговорила с нею.
— Как поживаешь, пчелка? — спросила змея. — Ты, верно, не очень-то любишь работать, если попала сюда в такой поздний час.
— Да, ты угадала, — промолвила ленивица, — я не работаю, и я сама во всем виновата.
— Ну, в таком случае, — прошипела насмешливо змея, — я избавлю землю от такой гадкой твари, как ты: я съем тебя, пчела.
Тогда пчелка, дрожа всем телом, вскричала:
— Это будет несправедливо, совсем несправедливо! Вы хотите съесть меня только потому, что вы сильнее. Вот люди знают, что такое справедливость…
— Ах, ах! — проговорила змея, быстро сворачиваясь. — Ты так хорошо знаешь людей? И ты утверждаешь, будто люди, которые отбирают у вас мед, более справедливы, чем я? Ах ты дура!
— Не в этом дело, — возразила пчелка.
— А в чем же?
— В том, что они умнее нас, — так сказала пчелка. Но змея развеселилась и воскликнула:
— Ладно! Справедливо или нет, а я тебя съем. Приготовься. И змея откинулась назад, чтоб броситься на пчелу.
Но пчелка воскликнула:
— Вы делаете это потому, что я умнее вас!
— Умнее меня? Ах ты, соплячка, — рассердилась змея.
— Да, умнее, — повторила пчела.
— Ладно, — сказала змея, — посмотрим, кто из нас умнее. Это еще надо доказать. Давай обе сделаем что-нибудь необыкновенное. Кто сделает самое необыкновенное, тот выигрывает. Если выиграю я, я тебя съем.
— А если выиграю я? — спросила пчёлка.
— Если выиграешь ты. — проговорила ее противница. — я разрешу тебе провести здесь всю ночь, до рассвета. Подойдет?
— Согласна, — ответила пчела.
Змея снова развеселилась — она придумала хитрую проделку, да такую, что пчеле никогда в жизни не повторить.
Что же она придумала? А вот что: в мгновение ока выползла она наружу и, прежде чем пчела успела опомниться, вернулась с коробочкой эвкалипта, сорванной с того самого дерева, в тени которого стоял улей.
Из таких коробочек мальчишки делают волчки и называют их «эвкаг липтовыми».
— Вот что я сейчас сделаю, — сказала змея. — Смотри внимательно! — И, быстро обкрутив коробочку хвостом, словно веревкой, она с такой силой раскрутила ее, что новый эвкалиптовый волчок зажужжал и затанцевал как бешеный.
Змея торжествовала, потому что ни одна пчела ни за что в жизни не заставит волчок так вот плясать. Но когда волчок стал клониться набок, а потом и вовсе упал, пчела сказала:
— Очень ловко! Я, конечно, не смогу этого сделать.
— Тогда я тебя съем! — воскликнула змея.
— Минутку! Я не смогу сделать этого, но я сделаю такое, чего никто не может.
— Что же?
— Исчезну.
— Как так? — воскликнула змея, подскочив от удивления. — Исчезнешь, не выходя отсюда?
— Да, не выходя отсюда.
— И не зарывшись в землю?
— И не зарывшись в землю.
— Ну что ж, давай! А если не сделаешь, я сразу тебя съем, — сказала змея.
Дело в том, что пока волчок кружился, пчела успела осмотреть всю яму и заметила в углу одно растеньице. Это был маленький кустик, вернее, даже не кустик, а травка с большими листьями.
Пчела подползла к этой травке, стараясь не дотронуться до нее, и сказала:
— Теперь моя очередь, сеньора Змея. Будьте любезны, отвернитесь и сосчитайте до трех. Как только скажете «три», ищите меня повсюду. Меня не будет!
Так и случилось. Змея быстро пробормотала: «Раз, два, три…» — обернулась и широко разинула пасть от удивления: в яме никого не было. Она посмотрела вверх, вниз, вправо, влево, обшарила все уголки, осмотрела травку, пощупала языком все вокруг. Напрасно: пчела исчезла.
Тогда змея поняла, что хотя ее проделка с волчком была ловкой, но пчелкина загадка позаковыристей. Что она сделала? Где спряталась? Не угадаешь!
— Ладно, — проговорила наконец змея. — Сдаюсь. Где ты?
И тогда откуда-то из глубины раздался тоненький, едва слышный голосок — это был пчелкин голосок.
— А ты мне ничего не сделаешь? — спрашивал голосок. — Клянешься?
— Клянусь! — ответила змея. — Где ты?
— Здесь, — откликнулась пчелка, внезапно появляясь из свернутого сумочкой листика.
Что же произошло? А очень просто. Травка, в которой пряталась пчелка, называется «недотрогой». Здесь, в Буэнос-Айресе, она тоже растет. Листики ее свертываются от малейшего прикосновения. А то, что мы рассказываем, происходило в провинции Мисьонес, где очень богатая растительность, и потому листочки у недотроги очень крупные. И вот когда пчелка прикоснулась к недотроге, листики сомкнулись, скрыв нашу приятельницу от глаз врага.
Змея была ненаблюдательна и не обратила внимания на это свойство травки-недотроги; но умная пчелка давно уже знала его и теперь воспользовалась им, чтоб спасти свою жизнь.
Змея ничего не сказала, но была так раздосадована своим поражением, что бедной пчелке много раз за ночь пришлось напомнить ей о ее клятве.
Наступила длинная, бесконечная ночь, которую обе провели, забившись в самый дальний угол, потому что разразилась сильная гроза и вода рекой текла в яму. Было очень холодно и темно, хоть глаз выколи. Змея то и дело чувствовала желание броситься на пчелу, и та каждый раз, как это замечала, думала, что теперь-то уж ей конец пришел.
Никогда в жизни не думала пчелка, что ночь может быть такой холодной, такой длинной, такой страшной. С тоской вспоминала она о своей былой жизни, о том, как сладко спалось ей в теплом улье, и тихонько плакала.
Когда наступил день и выглянуло солнышко, пчелка вылетела из ямы и снова залилась слезами, подлетев к своему улью, где так усердно трудились все ее родичи.
Пчелы-сторожа, не говоря ни слова, пропустили ее, потому что поняли, что она возвратилась уже не гулякой и бездельницей, но мудрой пчелой, за одну ночь получившей суровый урок жизни.
Так оно и было. После этой ночи никто из улья не собирал столько пыльцы с цветов и не вырабатывал столько меда.
А когда наступила осень, а с ней и конец её жизни, наша пчелка выбрала свободную минутку, чтоб перед смертью сделать последнее наставление молодым, окружавшим ее:
— Не столько наш ум, сколько наш труд делают нас сильными. Мне один раз понадобился весь мой ум — когда была в опасности моя жизнь. Но мне не пришлось бы тогда так напрягать его, если бы я трудилась, как все. Я уставала не меньше, летая целый день без дела, чем если б работала. Мне тогда не хватало сознания своего долга, и я приобрела его в ту памятную ночь.
Трудитесь, подруги, думая о том, что цель, к какой стремятся наши усилия, — счастье всех — превыше усталости каждого в отдельности. Люди называют это устремление Идеалом, и они правы. Не должно быть иной философии ни в жизни человека, ни в жизни пчелы.
АНАКОНДА
(Перевод Инны Тыняновой)
Десять вечера; душно и жарко. Пасмурный воздух висит над сель-вой — ни дуновенья. Угольное небо прогрохочет время от времени, надтреснутое молнией от края и до края горизонта — но свистящий ливень Юга еще не близок.
По заросшей тропе, в белоцветье испанского дрока, движется Копье-головая, лениво и медленно, как все Гадюковые. Это красавица змея, длиной в полтора метра, и черные зубцы на ее боках уложены аккуратно, пилочкой, — чешуя в чешую. Она продвигается, осторожно ощупывая землю перед собою языком, который всем ее родичам служит не хуже, чем нам пальцы. Она охотится…
Приблизясь к месту, где одна тропа встречается с другой, она задержалась, долго и старательно сворачивая свое тело, еще минутку подвигалась, приноравливаясь, и, опустив голову на свои кольца, прижалась к ним подбородком и стала ждать.
Минута, за ней другая, третья… она прождала пять часов. И в начале шестого часа оставалась все так же недвижна. Дурная ночь! Уж скоро вспыхнет рассвет, и она собралась было в обратный путь, но внезапно передумала… На свинцовом небе востока, вырезалась гигантская тень.
«Приблизиться бы к Дому, — сказала сама себе Копьеголовая. — Уж сколько дней слышу шум… какой-то… Тут осторожность нужна…»
И направилась к гигантской тени — с осторожностью.
Дом, чья близость смутила Копьеголовую, представлял собою старинное одноэтажное строение, обнесенное галереей и выбеленное. Вокруг возвышались два-три небольших барака. Дом пустовал, казалось, извечно… А сейчас вырывались из него какие-то странные шумы, удары чем-то железным… и вроде бы лошадиное ржанье — в общем, то, что за версту выдавало пришествие Человека. Вот незадача… Беда…
Но необходимо, однако, лично убедиться… И Копьеголовой привелось убедиться много раньше, чем хотелось бы самой.
Непреложный звук донесся до ее ушей: дверь отворилась. Змея вздернула голову и, покуда вглядывалась в холодный рыжий проблеск на горизонте, предвещающий рассвет, заметила узкую тень, высокую и плотную, которая надвигалась на нее. Услышала она и шум шагов — удары крепкие, ровные, такие невыносимо чуждые. — которые, тоже за версту, предупреждали о приближении врага.
