Гун стоял на вершине башни. Перед ним был заповедный механизм, сработанный Себастианом. Над головой — стеклянная крыша, запачканная голубями.
Было пыльно: давно сюда никто не заходил. Пауки развесили свои кисейные полотнища — непонятно, кого они рассчитывали в них поймать, не было в обители времени ни комара, ни мухи. Изредка голубь проходил по стеклянной крыше, постукивая ножками.
Колес зубчатых была сила, разных размеров: самое маленькое — с полтинник, самое большое — с круглый обеденный стол, поставленный на ребро. Тихо-тихо, еле заметно для глаза вращались они на своих осях, нежно соприкасаясь зубцами. А оси были, как положено, на рубинах, красных рубинах, у маленьких колес рубины мелкие, у крупных крупные, а обеденный стол вращался на дивно граненных громадных камнях, не иначе как найденных в пещере Аладдина, — и скопища этих камней тлели сквозь пыль кровавыми огнями. А зубья больших колес были как кинжалы.
— Итак, это здесь происходит! — сказал Гун. — Здесь совершается то священное, что сделало вас тем, что вы есть. Преклонитесь!
Пиджаки преклонились.
— Теперь оставьте меня одного, я буду за ними смотреть.
Пиджаки попятились обратно на лестницу.
— Вот я смотрю! — сказал Гун.
Он вытаращил глаза и подождал, что будет.
Ничего не произошло. Колеса так же продолжали вращаться, рубины тлеть, только пауки спрятались на всякий случай.
— Я смахиваю пыль! — сказал Гун и махнул платком. — Что я еще сделаю? Смазываю. А что смазывать? Тут их, наверно, до тысячи, колесищ и колесиков, и все перепутаны между собой. Что-нибудь не то смажешь — и пойдет куда не надо. Лучше не трогать.
Предательский, злокозненный народ — часовщики. Видеть их не могу. Нарочно все сцепили и запутали. Это надо додуматься — так сцепить. Большую забрали волю. Мы, говорят, гангмахеры, мы штейнфассеры, мы знаем то, и другое, и пятое, и десятое.
Нельзя иметь за спиной людей, которые знают пятое и десятое. Которые могут сюда прокрасться и того… переиграть игру.
Такую игру переиграть, шутите, — вселенская катастрофа.
Я, я, я не допущу катастрофы.
Отныне в городе нет часовщиков. Ни гангмахеров, ни штейнфассеров, ни этих, как их, — никого, кто что-нибудь в этих колесах понимает.
Оставлю старика, он все равно вот-вот окочурится.
Эй, ведерко мне с маслом! И кисть!
Пиджаки подскочили с ведерком и кистью.
— Я тут кое-что должен смазать, — сказал Гун.
Окунул кисть и дотронулся до какой-то стальной коробки в глубине механизма. Отступил, как художник, и полюбовался своей работой.
— А теперь зовите каменщиков. Пусть принесут кирпичи и цемент. Приказываю замуровать дверь, чтоб никто сюда не проник. Я, я, я все сделал на веки веков, больше тут делать нечего, эники-беники.
— Ели вареники! — рявкнули пиджаки. — Гун все сделал на веки веков, кто вознамерится что-нибудь делать после него, а подать сюда того, кто вознамерится!
— А вдруг они остановятся? — спросил один пиджак, как видно плохо еще обученный. — Будут-будут идти — и остановятся?
— Ну и пусть, — сказал Гун.
— И будут стоять.
— Ну и пусть стоят, еще лучше.
— И мы очутимся без времени.
— Дурак, — сказал Гун.
По переулку уже спешили каменщики, таща кирпичи на носилках.
Вечера мастера Григсгагена. Вечер первый
В дождливый вечер мастер Григсгаген сидел у камина, укутав ноги пледом. Дук лежал на коврике. Комнату освещал огонь, горевший в камине. Потрескивали дрова.
— И никто не придет, — говорил мастер. — Зашел бы кто-нибудь, рассказал что-нибудь. Хоть бы и безделицу — все-таки живой голос послушать.
Дук дремал, поводя ушами.
— А то бы мы с тобой сходили в гости, если б позвали нас. Так не зовут. Не зовут и сами не идут. Никому до нас дела нет. Зачислили нас в тираж.
Как вдруг стук в дверь. Дук открыл глаза.
— Стучат? — спросил мастер.
— Гав? — спросил и Дук.
Застучали громче.
— Кто там?
— Я.
— Кто вы?
— Я — астроном, иностранец.
— А-а, — сказал мастер. — Войдите!
От радостной неожиданности у него задрожала голова. Держась за ручки кресла, он встал навстречу вошедшему, плед соскользнул с его колен.
И Дук привстал, двигаясь тяжело.
— Очень рад вас видеть! — сказал мастер. — Здравствуйте!
— Не хочу! — сказал астроном.
— Чего не хотите?
— Здороваться.
Астроном взял стул и сел без приглашения. Дождевая вода стекала с его плаща и с волос.
Мастер обескураженно пожевал губами.
— Не очень-то вы вежливы.
— Не хочу быть вежливым! — отрезал астроном и через плечо обернул лицо к хозяину. — Мастер, вы обязаны пустить часы вперед!
Мастер со вздохом опустился в кресло.
— Какое разочарование, — сказал он. — В кои веки зашел гость. Я думал — поговорим на интересную тему, о предстоящем затмении например. В увлекательной беседе попили бы чайку, позвякивая ложечками в стаканах…
И спросил сухо:
— Вам-то что до того, куда идет наше время, господин иностранец?
— Так что же, что иностранец! — воскликнул астроном. — Что вы этим хотите сказать? Почему подчеркиваете, что я иностранец? Считаете иностранцу все равно? Что вы натворили! И в таком прекрасном городе!
Он вскочил и зашагал вне себя.
Тряся головой, мастер выслушал эти восклицания. Дук подполз, принюхался к мокрым следам астрономовых ботинок, улегся снова и, простонав, смежил глаза.
— Я вас не приглашал, — сказал мастер. — Этот разговор мне не нравится. Всего хорошего!
Подумал и прикрикнул построже:
— Мальчишка! С кем говоришь! Кого осуждаешь!
Подумал еще и топнул ногой.
— Пошел вон, щенок!
Астроном хоть бы что, продолжал шагать взад-вперед. Потому что мастеру только казалось, будто он кричит и топает. Как там могла топнуть эта немощная нога в войлочной туфле.
— Послушайте, — сказал он примирительно, — зачем нам ссориться? Вы мне приятны с первого знакомства. Между прочим, я полагал, что вы с головой ушли в звезды и вам не до земной юдоли.
— Пока на земле творится такое, я не могу смотреть на звезды.
— Ну почему же вам не смотреть на звезды, — возразил мастер таким тоном, как уговаривают детей, — когда у вас, я читал в газете, такая хорошая обсерватория и такой хороший телескоп — и это так возвышает душу? Большие умы смотрят ввысь и вдаль, а не под ноги…
— Ладно, — перебил астроном, — я не разглагольствовать пришел. Прекратите свинство, которое вы устроили.
— Для поверхностных людей, — пробормотал мастер, — главное — найти виноватого. Они не докапываются до корня вещей. Они ищут виноватого, чтобы наказать. Наказав, успокаиваются.
— Не будем вас наказывать, провалитесь к дьяволу, отцу вашему! Исправьте часы.
— Докажите мне, что они должны идти вперед, — я исполню ваше желание.
— Нужны доказательства?
— Зачем вперед? Почему не назад? Докажите!..
— Глупости, — сказал астроном. — Чего ради я буду доказывать, что стена белая, а огонь красный? Глупости.
— А я говорю, — подхватил мастер, — а я говорю: стена черная, а огонь желтый, — докажите, что это не так!
И стена перед ним на самом деле была черная, и в камине приплясывал желтый огонь.
Они замолчали, не в силах убедить друг друга. Потом астроном сказал:
— Если бы у меня было состояние!
— Что тогда?
— Я бы отдал вам — и вы бы исправили часы.
Мастер брезгливо сморщился.
— Убого мыслите для человека, призванного жить среди звезд.
— Нет, скажите: если дать вам деньги — большие, очень большие, неимоверные, — вы это сделаете?
— У вас нет денег. О чем же толковать?
— Я достану.
— Вот как.
— Я скажу всем: дай сколько у тебя есть. Нет денег — отдай обручальный перстень, отдай лачугу, где живет твоя семья, отдай котелок, в котором варишь пищу. Охотник, отдай свое ружье, девушка, продай свое тело, — сложим что имеем, будет гора золота… Они дадут.
— И я возьму?
— Не посмеете не взять!
— Нет, — сказал мастер. — Пускай у охотника останется его ружье и у девицы ее невинность. Вы на мне, кажется, поставили крест. Напрасно! У меня уже чешутся десны — несомненно, зубы вот-вот пойдут. Искусство, наука — мобилизовано все. Лекарства производят свое отрадное действие, а как только немножко отпустит ревматизм, думаю съездить в Целебную Местность, семь врачей ручаются за исключительный эффект. Но главное, что меня обнадеживает, это зуд в деснах, почти непрерывный. И что у вас за нездоровый интерес — куда идет время, туда ли, сюда ли? Кому же знать, как не астроному: что это под нами? стоит ли обращать внимание? Ничтожество, угасшее тело, и на нем ничтожные, смертные козявки…
— Люди! — крикнул астроном. — Люди, а не козявки! Для них светит Солнце, для них сияет Млечный Путь! Кометы бегут триллионы световых лет приблизиться к Земле, взглянуть на Человека!.. Тьфу, черт, до каких вы меня довели антинаучных формулировок, будьте вы прокляты!
