— Эй, ты там, отпусти!
— Не отпущу, — голос из криницы отвечает. — Тогда отпущу, когда пообещаешь отдать самое дорогое, что у тебя есть.
Принялся царь гадать:
— Есть у меня восьмёрка коней, таких, что сам не езжу, берегу. Только выведу из конюшни, полюбуюсь да обратно в стойло ставлю. Не их ли ты захотел?
— Не коней хочу, — говорит голос.
— Есть у меня восьмёрка волов круторогих…
— Не надо мне твоих волов!
— Ну, возьми овец отборных, шерсть у них длинная и мягкая, не хуже шелков заморских.
— Нет и нет… — твердит тот неведомый.
— Уж не до жены ли моей ты добираешься?! — ужаснулся царь. — Красавица она у меня, каких свет не видывал. — Только не отдам я её ни за какие сокровища, за неё и жизни не пожалею.
Да зачем мне жена твоя! — засмеялся тот, что в кринице сидел. — Обещайся то отдать, чего сам не знаешь.
Тут и царь засмеялся.
— Коли я не знаю, так чего оно стоит!.. Бери, не жалко.
Отпустил неведомо кто царскую бороду. Царь на коня вскочил и хлестнул его плёткой. Домой спешит.
Не знал царь, не ведал своей радости, что бедой обернулась. Пока он в отлучке был, родились у него двойнята — сын да дочка. И росли они не по дням, а по часам, не по часам, а по минутам.
Царица мужа поджидала, издалека завидела, выбежала встречать. А дети впереди бегут, охота им на родного отца поглядеть.
Подскакал царь поближе, да как понял, что тому, в кринице, отдать должен, так без памяти с коня на землю и пал.
Царица над ним убивается, приговаривает:
— Или с дороги притомился, муж мой милый, или беда какая случилась?! А может, деткам так обрадовался?!
Открыл царь глаза. Заплакал и всё жене рассказал. Жена говорит:
— Что ж, муженёк, надо детей спасать. Давай их в подпол спрячем да пол глиной замажем. А сами в поле, в стогу соломы схоронимся. Если и найдёт нас тот окаянный, неведомый, мы и ответ держать станем. Только бы деток уберечь!
Как задумали, так и сделали. Оставили детям припасу разного, питья побольше, крышку подпола вровень с полом глиной покрыли — ни следа, ни щёлочки не сыщешь. И ушли.
Через недолгое время пожаловал змей крылатый, тот, что в кринице сидел.
— Эй, царь, — кричит страшным голосом, — отдавай обещанное!
А в ответ ни отзыва, ни словечка, только эхо раздаётся… Вошёл змей в хату…
А надо вам сказать, что в те поры цари ещё себе дворцов не строили. У всех хаты были простые, мужицкие, разве что у царей размером побольше.
Осмотрелся змей — никого нет и спросить некого. Да на то змей змеем и прозывается, хитрости у него на весь свет хватит.
Подполз к кочерге, что в углу стояла, и спрашивает:
— Кочерга, кочерга железная, куда царь своих детей подевал?
Кочерга отвечает:
— У меня царь — хозяин добрый, возьмёт меня, загребёт жар в печи и назад в угол поставит. Я себе там стою, знать ничего не знаю…
Змей у помела спрашивает:
— Помело, помело любезное, куда царица своих детей подевала?
— У меня царица — хозяйка добрая, возьмёт меня, золу горячую в печи разметёт под хлебы и назад под припечек положит. Я себе там лежу, знать ничего не знаю.
Всех в хате змей повыспрашивал, ухваты-рогачи, топор-колун, что дрова колет, миски, горшки, ложки допрашивал — ни у кого правды не дознался. Под конец у долота стал допытываться. Долото отвечает:
— У меня царь — хозяин добрый, возьмёт меня, дырку, где надо, продолбит и на место положит. Я там лежу, знать ничего не знаю.
Захохотал змей:
— Да ты на себя посмотри. Добрый-то твой хозяин так по тебе молотком колотит, что всю голову тебе расплющил!
Всполошилось долото:
— А ведь и правда! Ну, так скажу тебе: возьми меня, брось через плечо. Где я в пол глиняный воткнусь, там и ищи царских детей.
Добрался-таки змей окаянный до бедных деток, как ни просили, как ни плакали, схватил и унёс их. А перед тем дохнул огненным дыхом и дотла хату спалил.
Прибежали царь с царицей, пожар завидев, да поздно — ни детей, ни жилища нет. Разорвалось у царя сердце от горя, и пал он мёртвым. Застонала-закричала царица, как чаечка, что птенцов вывела при торной дороге да разом под колёсами обоза чумацкого и деток и гнездо потеряла. Побилась она, поголосила и тоже померла.
Вот змей нёс-нёс детей, притомился, лёг отдохнуть. Один глаз закрыл, другим смотрит, царевича с царевной сторожит. Да сморил змея сон, оба глаза у него закрылись.
Вдруг, откуда-ниоткуда взялся, конь златогривый перед царскими детьми остановился, копытом о землю ударил.
— Вы — спрашивает, — тут по воле или по неволе?
— По неволе, — отвечает царевич, — да по горькой доле.
— Ну, садитесь ко мне на спину, ускачем от змея.
Несутся по степи, ветер за ними поднимается, ковыль гнет, перекати-поле гонит.
Далеко ускакали. Да проснулся змей, детей хватился и кинулся вслед беглецам. Летит, огнём пышет, на пять вёрст впереди себя траву поджигает.
— Ой, коник-братик, — царевич кричит, — жжёт-припекает, пропадём мы, и ты с нами ни за что пропадёшь… Бросай нас!
— Не брошу! — конь отвечает, а у самого уже хвост дымится.
Обхватил царевич сестру покрепче, с ней вместе с коня спрыгнул. Ускакал конь без седоков, а пламя разом сгасло. Вот-вот змей опять их поймает, уже и лапы растопырил…
Вдруг, откуда-ниоткуда взялся, шмель прилетел, загудел громко и ужалил змея в правый глаз. Завопил змей дурным голосом, по земле катается от боли, а шмель подхватил царевича с царевной и крыльями замахал.
Опомнился змей, глаз протёр и опять в погоню. На десять вёрст впереди себя огнём всё палит. Да со шмелем справиться не просто. Змей траву подожжёт, шмель повыше поднимется, змей поверху пламенем дохнёт, шмель ниже опустится. А всё же настигает их змей.
— Брось нас, шмель-братик, — царевич кричит, — вон у тебя уже нижние крылышки задымились!
— Не брошу! — шмель отвечает, а сам из последних сил летит.
Вдруг, откуда-ниоткуда взялся, вол бредёт, не торопясь клешнятые копыта переставляет. Повернул рогатую голову и говорит:
— Ну, шмель своё дело сделал, садитесь теперь ко мне на спину.
Обхватил царевич сестру покрепче и на землю соскочил. Улетел шмель, а царевич волу говорит:
— Конь от змея с нами не ускакал, шмель не смог унести; как же тебе, неторопкому, с ним тягаться?
— А коли будешь на пустые слова время тратить — и впрямь к змею в пасть угодишь, — отвечает вол. — Садитесь-ка мне на спину, там видно будет.
Посадил царевич сестру на воловью спину, сам сел, за рога крепко держится. Вот диво-то: ступит вол шажок — позади верста, а не вершок, ступит второй — нет версты под ногой, а как споткнется — три версты пронесётся. Брели, брели, змея далеко позади оставили и добрели до синего моря.
«Тут нам и пропасть, — думает царевич, — по воде-то волу не пройти. А змей — вон он, догоняет уже!»
Вол царевичу говорит:
— Вынь из-за рукава платочек, что мать тебе вышила, да махни им перед собой.
Махнул царевич платочком, мигом через море мост построил-ч ся. Пошёл вол по мосту, а змей уже на берегу огнём пышет.
— Махни-ка скорее платочком назад через плечо, — вол приказывает.
Послушался царевич, мост позади них с громом-треском рассыпался, в воду рухнул. Завопил змей, заметался по берегу, видит свою добычу, а достать не может. Вол рогами качает, по целому мосту ступает, а как пройдёт вперёд, мост позади упадёт. Так и перебрались на тот берег моря.
На том берегу лес растёт дремучий, а на опушке хата стоит. Убрана, прибрана, белой глиной побелена, камышом крыта.
— Вот тут и живите, — вол брату и сестре говорит. — Я, что обещал, выполнил. Прощевайте, то ли свидимся, то ли не свидимся.
Живут брат с сестрой. Царевич лук смастерил, на охоту ходит, царевна по хозяйству хлопочет. Уже ведь не дети они — царевич юноша статный, сильный да ловкий, а царевна в мать пошла — хороша собой, хоть весь свет обойди, другой такой не сыщешь. Так бы и жили, если б не ворог лютый, змей окаянный.
Вышла раз царевна на берег бельё постирать. А змей с того берега моря её завидел и кричит:
— Эй, девица-красавица, давно я на тебя гляжу, всё одна ты да одна, не с кем бедняжке и словом перемолвиться.
— У меня брат есть, — царевна отвечает.
— Что брат?! Он целыми днями по лесу рыщет, молодецкое сердце охотой тешит, а твоя краса вянет-пропадает, никто её не видит. Вот кабы я рядом был, любовался бы на твоё белое личико, на чёрные брови, ласковые бы речи тебе говорил.
— Что ж делать, — вздохнула царевна, — такая моя доля. Ты на том берегу, я на этом, а меж двумя берегами море лежит.
— А ты вымани-выпроси у брата материнский платочек, махни им, я и переберусь.
Ох, глупое сердце девичье, от льстивых речей тает, зла не чует! Как вернулся брат домой, царевна ему говорит:
— Ничего-то у нас от отца с матушкой не осталось, никакой памяти, только платочек вышитый. Гляди, в лесу потеряешь — и того не будет. Лучше мне отдай, я его спрячу.
