— Вот, что мне нужно! — воскликнул Гудбранд. — Мне больше нравится такая веселая и резвая коза, чем это подлое и глупое животное.
Сказав это, он без колебаний обменял свинью на козу.
Все шло хорошо в течение первого получаса. Длиннорогая девица тянула Гудбранда, смеявшегося над ее шалостями. Но, когда человеку уже не двадцать лет, он быстро устает карабкаться по скалам, поэтому фермер, встретив пастуха, пасшего без труда целое стадо овец, не задумываясь, обменял козу на овцу. «У меня будет столько же молока, — подумал он, — но эта скотина, по крайней мере, не будет утомлять ни мою жену, ни меня». Гудбранд рассудил справедливо. Нет животного смирнее овцы. У нее не было причуд, она не бодалась, но и не двигалась вперед, а все время блеяла. Разлученная со своими сестрами, она хотела вернуться к ним и, чем больше Гудбранд тянул ее, тем жалобнее она блеяла.
— Ну ее совсем, эту глупую скотину! — вскрикнул Гудбранд. — Она упряма и плаксива, точь в точь, как жена моего соседа! Кто освободит меня от этого блеющего, плачущего, вопящего животного? Во что бы то ни стало я отделаюсь от нее!
— По рукам, если так, приятель, — сказал проходивший мимо крестьянин. — Бери этого жирного, славного гуся, он куда лучше твоей дурной овцы, которая, того и гляди, через час околеет.
— Ладно! — сказал Гудбранд. — Живой гусь лучше дохлой овцы.
И он взял себе гуся.
Дело оказалось нелегкое. Гусь был плохим спутником. Не чувствуя под лапами земли, он стал отбиваться клювом, лапами и крыльями. Борьба вскоре утомила Гудбранда.
— Фу! — сказал он. — Гусь — дрянная птица, жена никогда не хотела держать в доме гусей.
И вот, на первой же ферме, он обменял гуся на красивого петуха с богатым оперением и с длинными шпорами. На этот раз он был удовлетворен. Петух, правда, кричал временами голосом, слишком хриплым для того, чтобы восхитить нежные уши, но ему связали лапы и держали его головой вниз, и он вскоре примирился со своей участью. Единственная неприятность состояла в том, что день клонился к закату. Гудбранд, вышедший с рассветом, целый день ничего не ел и не имел гроша в кармане. Путь предстоял еще порядочный — фермер чувствовал, что его ноги слабеют, а желудок требует пищи, приходилось принять героическое решение. В первом же кабачке Гудбранд продал своего петуха за одну крону и истратил ее до последнего гроша на утоление голода. «В самом деле, — размышлял он, — зачем мне петух, если бы я умер с голоду?»
Приближаясь к дому, владелец фермы на косогоре стал размышлять о том странном обороте, который приняло его путешествие.
Перед тем, как пойти к себе, он остановился перед домом своего соседа Петра, по прозвищу Седая Борода.
— Ну что, кум, — спросил Седая Борода, — как ты провел время в городе?
— Так себе, — ответил Гудбранд, — не могу сказать, что мне очень посчастливилось, но не могу и пожаловаться.
И он рассказал обо всем, что с ним случилось.
— Ну, сосед, — сказал Петр, — натворил же ты дел! Хорошо же встретит тебя хозяйка! Да поможет тебе бог! Я и за десять крон не хотел бы быть на твоем месте.
— Хорошо ещё, что так, — сказал Гудбранд с косогора, — дело могло принять для меня гораздо худший оборот, но сейчас я спокоен, душа моя безмятежна. Прав я или нет, моя жена так добра, что ни слова не скажет мне, узнав, что я сделал.
— Слушаю я тебя, сосед, и удивляюсь. Как ни велико мое уважение к тебе, я не верю тому, что ты говоришь.
— Давай побьемся об заклад, — предложил Гудбранд с косогора. — У меня есть сто крон в ящике, я ставлю из них двадцать, ставь со своей стороны столько же.
— Идет, — сказал Петр, — и не будем откладывать дела.
Ударив по рукам, оба друга вошли в дом Гудбранда. Петр остался за дверью, чтобы слышать разговор супругов.
— Добрый вечер, моя старушка, — сказал Гудбранд.
— Добрый вечер, — отвечала добрая жена. — Это ты, мой друг? Слава богу! Как ты провел день?
— Так себе. Придя в город, я не нашел покупателя на нашу корову, поэтому я обменял ее на коня.
— На коня! — воскликнула жена. — Это великолепно! Я благодарю тебя от всего сердца. Теперь мы будем ездить в церковь в повозке, как те господа, которые до сих пор смотрели на нас свысока, а сами-то вовсе не лучше нас с тобою. Если нам хочется держать коня и есть, чем кормить его, то, полагаю, мы имеем на это полное право. Мы никого и спрашивать не станем. Где же конь? Нужно поставить его в конюшню.
— Я не довел его до дома, — сказал Гудбранд. — По дороге я передумал и обменял коня на свинью.
— Видишь ли, — сказала жена, — это как раз то, что я сделала бы на твоем месте. Спасибо, сто раз спасибо! Теперь, когда соседи придут к нам в гости, у меня, как и у других людей, найдется для угощения кусочек ветчины. На что нам конь? Еще стали бы говорить: «Смотрите на гордецов! Уж слишком важными считают себя для того, чтобы идти в церковь пешком». Нужно отвести свинью под навес.
— Я не привел свинью, — сказал Гудбранд. — По дороге я обменял ее на козу.
— Замечательно! Какой же ты, однако, умный и смышленый человек! Если поразмыслить немного, что стала бы я делать со свиньей? На нас показывали бы пальцами и говорили: «Поглядите на этих людей, они проедают все, что наживают». А от козы у меня будет молоко, сыр, уж не говоря о козлятах. Скорее веди козу в хлев!
— Я и козы не привел домой, — сказал Гудбранд. — По дороге я обменял ее на овцу.
— Узнаю в этом тебя! — воскликнула хозяйка. — Это ты сделал для меня! Разве можно в мои годы бегать по холмам и лугам за козою? А овечка даст мне свою шерсть и свое молоко. Отведи ее в хлев!
— Я и овцы не привел домой, — сказал Гудбранд. — По дороге я обменял ее на гуся.
— Спасибо! От всего сердца спасибо! — сказала добрая жена. — Что стала бы я делать с овцой? У меня нет ни прялки, ни станка. Ткать — тяжелый труд, а когда кончишь ткать, приходится резать, кроить, шить. Гораздо проще покупать готовые платья, как мы с тобой всегда делали. Но гусь, жирный гусь — это именно то, чего я давно желала. Мне нужен пух для нашего одеяла, и с давних пор я мечтала отведать жареного гуся. Нужно запереть его в птичник!
— Я и его не привел домой, — сказал Гудбранд. — По дороге я обменял его на петуха.
— Друг мой дорогой, — сказала добрая жена, — ты умнее меня. Петух! Да ведь это прелесть! Он куда лучше стенных часов, которые приходится заводить каждую неделю. Петух поет по утрам в четыре часа и напоминает нам о том, что пора, помолившись, приняться за работу. Ну что стали бы мы делать с гусем? Стряпать я не умею, а для моего одеяла, с божьей помощью, найдется и мох, куда нежнее пуха. Скорее веди петуха в птичник!
— Да я и петуха не привел домой, — сказал Гудбранд. — К вечеру я так сильно проголодался, что пришлось мне продать петуха за крону. Иначе я бы умер с голоду.
— Хвала Господу! Это он навел тебя на такую счастливую мысль, — сказала хозяйка. — Все, что ты делаешь, Гудбранд, — все приходится мне по сердцу. На что был бы нам петух? Мы сами себе господа, думается мне, и никто не имеет права давать нам указания. Мы можем лежать в кровати, сколько нашей душе угодно. Ты вернулся, мой дорогой друг, и я счастлива. Ничего иного мне не надо, лишь бы ты был рядом со мной.
Тогда Гудбранд открыл дверь:
— Ну что, сосед Петр, что ты на это скажешь? Ступай за своими двадцатью кронами.
И он поцеловал свою старую жену в обе щеки с таким удовольствием и с такой нежностью, как будто ей было всего двадцать лет.
II
Но рассказ на этом не кончается. У всякой медали есть оборотная сторона. День не казался бы таким прекрасным, если бы его не сменяла ночь. Как бы совершенны и добры ни были все женщины, все-таки среди них есть такие, нрав которых не так доброжелателен, как у жены Гудбранда. Нужно сказать, что вина в этом всецело лежит на мужьях. Если бы они всегда уступали, неужели могли бы существовать какие-либо разногласия? «Уступать?» — спросят некоторые усатые господа. Да, без сомнения, уступать! Иначе, — слушайте, что вам предстоит.
III История соседа Петра, который хотел быть главою в доме
Петр Седая Борода нимало не был похож на своего соседа Гудбранда. Он был упрям, надменен, вспыльчив и отличался терпением собаки, у которой отнимают кость, или кошки, которую душат. Он был поистине несносен, но Бог, в своей благодати, подарил ему достойную супругу. Она была своевольна, придирчива, сварлива, всегда готовая молчать, когда ее муж ничего не говорил, и кричать, лишь только он раскрывал рот. Обладание таким сокровищем было большим счастьем для Седой Бороды. Не будь у него такой жены, он никогда бы не узнал, что кротость представляет собой первую из добродетелей.
В один прекрасный день, во время сенокоса, вернувшись домой после тяжелой пятнадцатичасовой работы злее обыкновенного, он потребовал обед, который был еще не готов, и начал ругаться, беситься и проклинать женщин за их лень.
