— Пака-пака, пака-пака!
— Ой! Сампэй-тян! — опомнившись, окликает его мама. И, прижав к себе, плачет.
«Что бы ни случилось, я не оставлю своего мальчика», — думает она.
Мама поплакала немного, обняв Сампэя, сидящего верхом на перилах моста, и сказала:
— Пойдем скорее, нас ведь Дзэнта ждет.
Она взяла Сампэя за руку, и они поспешили к дому. Когда они прошли немного, Сампэй заговорил:
— Мама, как ты думаешь, что лучше: пойти к дядюшке Укаи или не ходить?
— Ты же сам знаешь, что лучше, — сказала мама.
— Тогда я пойду.
— Правда?
— Ну да.
Мама засмеялась сквозь слезы.
— Вот и хорошо. А ты не будешь там озорничать?
— Нет. На деревья не стану лазать, к озеру и на реку ходить не буду. А зачем мне река? Лучше сидеть дома и читать книжки.
— Вот-вот. Будешь тихим и послушным мальчиком. Да?
— Приеду к Укаи, сразу тетушке поклонюсь и скажу:
«Я больше не буду безобразничать». Потом все время стану учить уроки, и сразу сделаюсь первым учеником в классе. И даже старостой.
— Правда?
— Ага! А потом пойду учиться в среднюю школу, а там и в университет поступлю. А когда кончу… — Тут Сампэй умолк. — Мама, а кем я сделаюсь тогда, ты не знаешь?
Он задумался. Маме не нужно было теперь ни о чем беспокоиться. Все складывалось хорошо, лишь бы Сампэй уехал завтра к дядюшке Укаи, а они с Дзэнтой стали бы служить в городской больнице.
— Пойдем, пойдем! Дзэнта ждет, — торопила она Сампэя, радуясь тому, что все обошлось благополучно.
Иногда она даже пускалась бежать трусцой и, войдя в дом, бодро и ласково спросила грустного Дзэнту:
— Заждался нас, малыш?
Дзэнта кивнул.
— Никто не приходил?
— Нет.
Мама устало опустилась у столика в столовой, чтобы перевести дух.
— Сейчас я сварю рис. Наверно, проголодался? — сказала она.
И тут ее внимание привлекла старая тетрадка, которая лежала на столике — на чистых ее листах Дзэнта от нечего делать рисовал в их отсутствие рожицы. На обложке тетрадки ничего не было написано, но мама, взяв ее в руки, сразу же поняла, что это был старый дневник ее мужа. Он был мелко исписан карандашом. «… Год Сёва»[39], — прочитала мама. Прошло, стало быть, десять лет. Пытаясь разобраться в записях, она обнаружила в тетрадке листок плотной бумаги, сложенный вчетверо. На одной стороне было написано:
РАСПИСКА
Капитал в сумме восьмидесяти тысяч иен, принадлежащий артели «Мицува», передаю акционерному обществу «Мицува», о чем и свидетельствую:
Председатель артели «Мицува» Аояма Итиро (личная печать) Года… месяца… числа…
На другой стороне листка стояло:
РАСПИСКА
Капитал в сумме восьмидесяти тысяч иен, принадлежащий артели «Мицува», получаю от имени акционерного общества «Мицува», о чем и свидетельствую:
Председатель акционерного общества «Мицува» Нагао Бундзо (личная печать) Года… месяца… числа…
Прочтя эти строки, мама переменилась в лице. Это был тот самый документ, в подлоге которого обвинялся ее муж.
Итак, она нашла документ, отсутствие которого обвинение предъявляло, как свидетельство вины ее мужа. Сначала она даже не поверила своим глазам. Взглянула на запись, сделанную в дневнике: «… месяца… числа».
Да, ее муж не воспользовался документом, который в свое время заставил его сочинить Акадзава. Теперь можно будет опровергнуть обвинение.
Руки ее дрожали, из глаз текли слезы, хотя она изо всех сил старалась сдержать их. Она склонилась к столику на рукав кимоно и заплакала. А когда подняла голову, увидела, что Дзэнта и Сампэй сидят по бокам и тревожно глядят на нее. Она улыбнулась им, не вытирая слез.
— Не волнуйтесь. Это я от счастья. Теперь все обойдется: я нашла вот эту бумагу. Отец может вернуться из полиции хоть завтра.
Мальчики, хлопая глазами, молча смотрели на мать. Все это было так неожиданно, что они ничего не могли понять. Мама хотела объяснить им все, но не могла теперь усидеть и минуты на месте.
— Побудьте оба дома, — сказала она. — Я схожу к Оми-сан. Скоро вернусь. Как знать, может быть, и вместе с папой.
Не успели они опомниться, как мама засунула документ и дневник за пазуху и ушла в темноту, в город. Лишь громко хлопнула калитка в воротах.
Некоторое время мальчики сидели молча у столика друг против друга. За эти десять дней их жизнь так часто менялась, что казалось, прошел уже год. В головах у них теснилось множество мыслей.
— Значит, папа вернется, — вымолвил наконец Сампэй.
— Мама говорит: вернется, — сказал Дзэнта.
— А когда?
— Может, сегодня или завтра утром.
Радость наполнила их до краев. Но тут Сампэй опустил голову и сказал тихо:
— Папа вернется, а я сплю. Что же делать, Дзэнта? А? Пожалуй, сегодня я не буду ложиться спать.
— Сегодня вечером он не вернется, — здраво, как всегда, рассудил Дзэнта.
— Почему ты так думаешь?
— А он не сможет так быстро прийти.
— Почему же? Ведь папа в городском полицейском участке. Он может и пешком дойти.
— Из полиции так скоро не отпускают.
— А… Наверно, полицейских много, и они должны посоветоваться друг с другом. Один говорит: «Можно отпустить», другой: «Нельзя». И таких, которые говорят: «Нельзя!» — я ненавижу.
Дзэнта невольно улыбнулся. А Сампэй продолжал:
— А ты знаешь, Дзэнта, что скажет папа перво-наперво, когда придет домой? Он скажет: «Как ты вырос, Сампэй!» Обязательно скажет, вот увидишь!
Наконец наступил день возвращения отца. Мама с утра прибрала в доме, а дядюшка Укаи и адвокат Оми-сан пошли в полицию встречать его. Мальчики не знали, чем бы заняться. Мама велела им переодеться и идти на дорогу, чтобы там встретить отца. Но они почему-то застеснялись и не пошли.
— Как быть? — спросил Сампэй у брата.
Они посоветовались и решили укрепить на верхушке хурмы новый флажок с красным кругом посередине и, как только папа войдет во двор, прокричать с дерева: «Бандзай!»[40]
Сразу стало очень некогда. Они срезали бамбуковую ветку, приклеили к ней рисовым клейстером бумагу, и снова на вершине хурмы заколыхался на ветру белый флажок с красным солнцем посередине. Затем они залезли на дерево и заранее уселись там, ожидая прихода отца. Несколько раз они прокричали громко «Бандзай!» для тренировки, после чего похлопали в ладоши. Уже миновало девять часов утра и десять, а папы все не было.
— Наверно, сегодня не придет, — вздохнул Сампэй, и в это время из-за фабрики показалась машина. Сверкающая, черная машина, похожая на жука-носорога. Она направлялась к их дому.
— Кто же это может быть? Зачем?
Им и в голову не пришло, что это приехал отец. Но автомобиль остановился у ворот их дома. Вышел дядюшка Укаи, за ним — адвокат Оми-сан. Последним появился небритый человек с заспанным лицом в свободно болтающемся кимоно, похожем на нэмаки[41]. Это был отец. Все трое молча прошли в дом. Кричать «Бандзай!» почему-то не захотелось. Мальчикам стало сразу тоскливо. Притихшие, они молча сидели на дереве. А рядом на палке колыхался флажок с красным солнцем посередине. Тем временем из дома послышались оживленные голоса и смех. Тут уж ни Дзэнта, ни Сампэй не могли спокойно усидеть на месте. Им захотелось сделать так, чтобы все знали, где они.
— Дзэнта, крикни: «Бандзай!»
— Ну вот еще! Кричи сам.
— Бандзай! — тихонько пискнул Сампэй.
Отчего-то у них обоих не хватало смелости крикнуть громко.
Тогда они решили покататься на качелях. Разогнали их чуть ли не до неба. Но отец не обратил на это никакого внимания. Делать нечего, мальчики притаились в тени веранды, у гостиной, и, пригнувшись, тихонечко позвали:
— Папа! Папа!
Видимо, отец не услышал. Тогда они заорали, что было мочи:
— Па-па!
Убежали к прихожей и там спрятались. Посидели немного, вылезли из укрытия и снова притаились у веранды. Опять крикнули: «Папа!» — и удрали. Однако и на этот раз их никто не заметил. В гостиной продолжался разговор, слышался смех. Придется отважиться на что-нибудь дерзкое. Сампэй выскочил из-под веранды и не пригибаясь побежал мимо гостиной к черному выходу, вопя на ходу:
— Папа!
Дзэнта тоже не заставил себя ждать. Трижды выкрикнув скороговоркой: «Папа! Папа! Папа!», он промчался мимо веранды к Сампэю. Встретившись у черного входа, они расхохотались, подпрыгивая на месте, — игра им нравилась.
А отец в это время рассказывал в гостиной:
— Да, здорово мне навредил этот Акадзава. Припрятал подлинный документ, а меня заставил написать новый. Я сказал в полиции, что написать-то я написал, но не воспользовался им. Однако у меня не было доказательств, что документ, выданный им за фальшивый, в действительности — подлинный. Очень натерпелся я из-за этого Акадзавы.
