Аксинья Потаповна только и успевала, что радоваться, глядя на учеников. И тихонько декламировала берложное заклинание. Многие молодые медведи полагают это предрассудком, но Аксинья Потаповна была уверена, что без колдовства берлога будет не та:
Я берлогу строю, строю,
Под кустами рою, рою,
Ветки, листья и траву
Для подстилки рву, рву.
Пусть гуляет завируха,
Будет мне тепло и сухо,
Буду спать и видеть сны
До весны.
Коала никакого участия в строительстве не принимала, только забралась на вершину дерева и следила, не шпионит ли кто. Не надо каждому знать, где спит зимой медведь.
К слову сказать, у коал вообще не бывает никакого домика. Ни норы, ни дупла, ни гнезда. Весь огромный эвкалипт — их семейная «берлога». Даже в проливной дождь сидят коалы на ветке, друг к дружке прижмутся, уши опустят, чтобы вода с них стекала, безропотно ждут сухой погоды. Только детёнышам хорошо у мамы в сумке…
В общем, — Аксинья Потаповна своим глазам не верила, — уже на второй день нора была готова. Так же быстро соорудили и подстилку, передавая из лап в лапы охапки веток и ворохи рыжей листвы. Теперь в начале «конвейера» стояла Панда — уж очень хорошо и аккуратно умела она обкусывать с деревьев ветки.
Наконец вожатая залезла внутрь, всё ещё недоверчиво огляделась и улеглась на пружинистую подстилку — ну здорово! Ну мастера! Хоть открывай с ними фирму «Камчатберлогстрой». От клиентов отбою не будет.
— Полезайте все сюда, — позвала она.
Поместились все! Даже бабушка Коала покинула свой дозорный пост. Тесновато, да и ладно, не танцевать же в берлоге.
— А сон-траву будем в подстилку класть? — спросил Тедди.
— Сон-трава ни к чему, — улыбнулась вожатая. — Цветки пижмы положим, чтобы блохи не кусали, вот и будет сладкий сон. Рассказывают, если человек-охотник зимой залезет в берлогу, тоже заснёт до весны.
— Вот ещё, с Кочкоголовым в обнимку спать! — хмыкнул Умка. — А есть заклинание, чтобы отвадить людей от берлоги?
— Есть-то есть… Заколдуешь — ни одна собака не найдёт. Только… забыла я его.
— А вы вспомните, вспомните! — стали просить медвежата.
— Ну, пойдёмте побродим вокруг, чем-нибудь подкрепимся, — может, и вспомнится…
Однако напрасно Аксинья Потаповна тёрла затылок, хмурила брови, закатывала глаза и шевелила губами.
— Что-то там «эни-бени-ри-ки-таки…» Или «брыки-шмяки…» В общем-то, бессмысленные слова, даром что волшебные.
— Ну, давайте сами досочиним, — предложила Панда.
В самом деле, почему бы и нет? Кто-то же сочиняет заклинания, а мы чем хуже?
И вот что у них получилось:
Эни-бени-рики-таки,
Турба-урба-сентябряки,
Буги-вуги, бумеранг,
Чау-чау, Бируанг,
Чандра, тундра, саламандра,
Шмякс!
Отличное заклинание — никакому охотнику ни за что не угадать! Медвежата хором произнесли его три раза и трижды обошли свою новостройку.
И тут послышался ехидный-преехидный голос:
— А я всё видела! А я всё слышала! А я всё про вас расскажу!
Ну конечно! Росомаха, кто же ещё!
Что же теперь делать? Новую берлогу строить, что ли?
— Ах ты, скунс злопакостный! — рассвирепел Тедди. — Ну, готовься к смертному бою!
— Погоди, погоди, — остановила его Панда. — А пусть-ка она повторит наше заклинание.
Росомаха приняла вызывающую позу:
— Да пожалуйста! Пусть все знают! Эники-беники… Э-э-э… Какие-то вареники… И, в общем, шмякс!
Медвежата облегчённо рассмеялись: ничего, кроме «шмякс», лохматая вреднюга не запомнила. Да и откуда ей знать, что такое «бумеранг» и кто такой Бируанг? Учиться надо!
Вдобавок ко всему Панда Пай Сюн сложила правой лапкой заковыристую фигу и показала Росомахе. Та никогда прежде такой фигуры не видела, но догадалась, что это что-то обидное. И потом весь вечер в тихом уголке леса тренировалась переплетать пальцы. Но это уж, извините, не всякому зверю дано.
Эх! Конечно, вредная Росомаха, жадная Росомаха, коварная Росомаха. А всё-таки придёт зима, пионеры уедут, камчатские медведи залягут по берлогам сны смотреть — а она, как сиротливая шатунья, будет лазить по сугробам, выискивать, кем бы поживиться…
«Да ну их, этих пингвинов…»
За лето медвежата подросли по-разному. Больше всех прибавил в росте и силе северянин Умка. Чёрный Тедди пытался одолеть его наскоком, быстротой натиска.
— Давай бороться! — кричал Тедди и тут же налетал на Умку сбоку.
Иной раз ему удавалось повалить белого медвежонка и тут же провозгласить свою победу. Но если нет, то барибал вскоре оказывался на лопатках и просил у «бледнолицего брата» мира. А потом отряхивался и бормотал вполголоса:
— Ладно-ладно, Америка за меня отомстит.
Умка добродушно пожимал плечами: он сомневался, что вот сей час из-за куста выйдет разгневанная Америка.
Что же касается рыжего Бхалу, то с ним бороться следовало осторожно. Хоть и был он ростом поменьше, но мог впасть в боевое неистовство: вскочить с рёвом на задние лапы и хлестать вокруг себя страшными когтями, не глядя куда, забыв, что это не битва с тиграми, а медвежоночья игра.
Панда редко вплеталась в мальчишескую кучу-малу. А Коала так и вовсе никогда.
(Нельзя сказать, что коалы вообще не дерутся, бывают и схватки — но то молодые парни спорят за прекрасную сумчатую невесту, а ведь не бабушки же.)
Но за поединками Коала наблюдала с интересом и всегда болела за Умку. А сильный Умка чаще других возил на себе бабушку — добрую, тёплую и мягкую.
Иногда Аксинья Потаповна отправлялась купаться и оставляла Коалу под защитой полярного медвежонка. Тогда Бхалу и Тедди играли без него, а Умка с Коалой вели неспешную беседу.
Пролетали с севера на юг гуси, выстроившись в небе уголком.
— Наши, — сказал Умка. — Говорят, будто гуси на зиму уводят солнце на юг. А весной гонят его обратно.
— А я знаю, где зимует солнце, — сказала Коала. — Далеко-далеко, дальше самой Австралии, есть южный полярный край — Антарктида. Там всегда холодно, вечные толстые льды. Как раз в декабре, когда у вас на севере ночь, над Антарктидой солнце вообще не заходит. И на прибрежном льду толпятся пингвины.
— Какие они из себя, пингвины?
Толстые птицы с чёрными спинами, летать вообще не умеют, крылышки короткие. Зато хорошо плавают, ныряют в море за рыбой.
— А как же они улетают на зимовку? — спросил Умка.
— Они не летают, — повторила Коала. — Большие пингвины прямо в Антарктиде зимуют, а маленькие плывут зимовать к нам, в Австралию. От них я всё и знаю.
— А в той Антарктиде медведи водятся?
— Нет, никаких зверей, — покачала головой Коала. — Только пингвины.
— Эх, мне бы туда, в Антарктиду, — мечтательно вздохнул Умка. — На пингвинов поохотиться.
Коала засмеялась:
— Нет, наш мир специально так устроен: умки отдельно, пингвины отдельно. Или остались бы от пингвинов пух да перья. А ведь они такие симпатяги.
Умка прикрыл глаза — пусть нельзя попасть в Антарктиду, но помечтать-то никто не запретит.
И тут внезапный сильный толчок опрокинул мечтателя на траву. «Тедди!» — сообразил Умка. А это был не Тедди! Вскочив, Умка увидел на дереве большущую лохматую зверюгу, а выше — уже почти на самой верхушке берёзы — маленькую серую Коалу. И как ей хватило проворства так быстро взобраться наверх!
— Держись, бабуля! — рявкнул Умка и высоко подпрыгнул, стараясь ухватить Росомаху за хвост.
Та лишь подобрала хвост и усмехнулась:
— Учись по деревьям лазить, белый врангелевец!
Тут она была до обидного права: Умка совсем не умел карабкаться по деревьям. Он допрыгивал до нижней ветки, нелепо болтался, обдирая кору задними когтями, потом неизбежно срывался и падал в траву. А Росомаха знай поднималась всё выше и выше.
— Мечта сбывается, — приговаривала она, облизываясь. — Австралийская дичь с доставкой на дом!
Бабушка Коала съёжилась комочком на тонкой ветке и ничего не отвечала. В Австралии нет хищников, которые лазили бы по деревьям, и защиты против них у коал не предусмотрено.
— Держись крепче, бабуля, — снова крикнул Умка и принялся изо всех медвежьих сил трясти берёзу.
Дерево закачалось, зашумело вянущей листвой. Росомаха судорожно вцепилась в ветви:
— Ну ты, медведь, потише, баб-ку уронишь!
Как бы не так! Бабушка Коала выбрала момент — и невиданным прыжком перескочила на другую берёзу!
На шум подоспели Тедди и Бхалу. Они очень удивились: никто и не знал, что росомахи могут лазить по деревьям.
— А может, ну её? — спросил Тедди.
