– Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом; утро вечера мудренее.
Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
– Гей, мы, муравьи ползучие! Сколько вас на белом свете ни есть – все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто.
Поутру зовет морской царь Ивана-царевича:
– Сослужил ли службу?
– Сослужил, ваше величество!
– Пойдем, посмотрим.
Пришли на гумно – все скирды стоят нетронуты, пришли в житницы – все закрома полнехоньки зерном.
– Спасибо тебе, брат! – сказал морской царь. – Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтоб к рассвету была готова: это будет твоя последняя служба.
Опять идет Иван-царевич по двору и слезами умывается.
– О чем горько плачешь? – спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.
– Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.
– Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать; утро вечера мудренее.
Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
– Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть – все летите сюда и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру была готова.
Поутру встал Иван-царевич, глянул – стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.
– Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня не было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства оберегателем; выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.
Иван-царевич выбрал Василису Премудрую; тотчас их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.
Ни много, ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.
– Что так грустен, Иван-царевич?
– Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.
– Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая; царь морской разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!
Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Иваном-царевичем на святую Русь.
На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя – молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:
– Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.
– Еще рано, мы не выспались; приходите после! – отвечает одна слюнка.
Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся:
– Не пора-время спать, пора-время вставать!
– Погодите немного; встанем, оденемся! – отвечает вторая слюнка.
В третий раз приходят посланные: царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются.
– Сейчас будем! – отвечает третья слюнка.
Подождали-подождали посланные и давай опять стучаться: нет отклика, нет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто.
Доложили царю, что молодые убежали; озлобился он и послал за ними погоню великую.
А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.
– Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
– Слышу я людскую молвь и конский топ!
– Это за нами гонят! – сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.
Наезжает погоня:
– Эй, старичок! Не видал ли ты – не проскакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?
– Нет, люди добрые, не видал, – отвечает Иван-царевич, – сорок лет как пасу на этом месте – ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Воротилась погоня назад:
– Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видели только: пастух овечку пасет.
– Что ж не хватали? Ведь это они были! – закричал морской царь и послал новую погоню.
А Иван-царевич с Василисою Премудрою давным-давно скачут на борзых конях.
– Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
– Слышу я людскую молвь и конский топ.
– Это за нами гонят! – сказала Василиса Премудрая; сама сделалась церквою, Ивана-царевича обратила стареньким попом, лошадей деревьями.
Наезжает погоня:
– Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?
– Нет, люди добрые, не видал; сорок лет тружусь в этой церкве – ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Повернула погоня назад:
– Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха совечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.
– Что ж вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! – закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою. А они далеко уехали.
Опять говорит Василиса Премудрая:
– Иван-царевич! Припади к сырой земле – не слыхать ли погони?
Слез царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
– Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.
– Это сам царь скачет.
Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича селезнем, а сама сделалась уткою.
Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень; ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху… вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился-бился, так ничего и не смог сделать.
Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.
И. Билибин. Иллюстрация, к сказке «Морской царь и Василиса Премудрая»
Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.
– Подожди меня в этом лесочке, – говорит царевич Василисе Премудрой, – я пойду, доложусь наперед отцу, матери.
– Ты меня забудешь, Иван-царевич!
– Нет, не забуду.
– Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, как станут два голубка в окна биться!
Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его; на радостях позабыл Иван-царевич про Василису Пре мудрую.
Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься на какой-то королевне.
Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить; она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.
– Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков?
– А что будет? Съедим их – вот и все!
– Нет, не угадала!
Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно – и в ту ж минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.
Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.
Встары годы, в старопрежни, у одного царя было три сына – все они на возрасте. Царь и говорит:
– Дети! Сделайте себе по самострелу и стреляйте: кака женщина принесет стрелу, та и невеста; ежели никто не принесет, тому, значит, не жениться.
Большой сын стрелил, принесла стрелу княжеска дочь; средний стрелил, стрелу принесла генеральска дочь; а малому Ивану-царевичу принесла стрелу из болота лягуша в зубах. Те братья были веселы и радостны, а Иван-царевич призадумался, заплакал:
– Как я стану жить с лягушей? Век жить – не реку перебрести или не поле перейти!
Поплакал-поплакал, да нечего делать – взял в жены лягушу. Их всех обвенчали по ихнему там обряду; лягушу держали на блюде.
Вот живут они. Царь захотел одиножды посмотреть от невесток дары, котора из них лучше мастерица. Отдал приказ. Иван-царевич опять призадумался, плачет:
– Чего у меня сделат лягуша! Все станут смеяться.
Лягуша ползат по полу, только квакат. Как уснул Иван-царевич, она вышла на улицу, сбросила кожух[41], сделалась красной девицей и крикнула:
– Няньки-маньки! Сделайте то-то!
Няньки-маньки тотчас принесли рубашку самой лучшей работы. Она взяла ее, свернула и положила возле Ивана-царевича, а сама обернулась опять лягушей, будто ни в чем не бывала!
Иван-царевич проснулся, обрадовался, взял рубашку и понес к царю.
Царь принял ее, посмотрел:
