Конечно, когда всё за тебя делают, лень и праздность одолевают, подкрадываясь со всех сторон. Доходит до того, что ленишься почесаться или даже поесть.
Шухлик подрёмывал в золотом шатре. Чёлка красиво разделена на две прядки и завита. Расчёсанный хвост украшен золотыми шариками. Не простой осёл, а какой-то падишах!
Ублажал его пожилой образованный орангутанг, доставленный джинном из цирка. Кормил восточными сладостями – засахаренным миндалём, персиками, начинёнными изюмом, и прочими лакомствами, которые никогда не кончались в расшитом бисером парчовом мешочке. Разминал ноги, шею и спину, почёсывал хвост и копыта, обмахивал страусиным веером.
Шухлика иногда подташнивало от такой жизни, но он терпел, думая, что лучшей быть не может. Куда же лучше, когда есть всё, чего ни пожелаешь?! И полный покой, от которого, вероятно, и тошнит временами.
– Позволение?! – услышал он голос Малая из-за полога шатра.
И промычал изменившимся голосом, как откормленный бык, которому уже пора на бойню:
– Позволение!
– Мой господин, – вздохнул Малай, оглядевшись. – Я в затруднительном положении. Поглядите на мои размеры.
Рыжий ослище с трудом приподнялся на шёлковых пуховых подушках.
– Да ты на меня взгляни! Как говорит мама, – очень возмужал…
– Сущая правда, блаженный повелитель, – поклонился джинн. – Вы так окрепли и поздоровели, что, думаю, в силах исполнить просьбу вашего покорного слуги. Отпустите навестить родственных духов! Нужен отпуск, чтобы прийти в себя! Если ещё хоть чуток подрасту, застряну навеки меж игральных автоматов.
– В общем-то я не против, – замялся Шухлик. – Но всё-таки отпросись у мамы…
– Слушаю и повинуюсь, – понурился Малай и вышел из шатра.
Задача и впрямь была не из лёгких. Куда сложнее, чем строительство метро!
Мама-ослица долго упрямилась – она и представить теперь не могла, как жить без джинна. А вдруг сломается телевизор или застрянет лифт?!
Бедный Малай совсем было отчаялся, но тут-то его и осенило, или озарило, что не так уж часто выпадает даже на долю чистых духов. Он пообещал вырастить в саду Шифо новое дерево, а именно – древо желаний, которое подменит его на время отпуска.
И, не мешкая ни минуты, создал нечто удивительное – великолепную помесь сосны с пальмой. А на макушке – невидимый с земли зелёный глаз, смотрящий в небо.
Этот глаз заглядывал на самое небесное дно, откуда обычно и приходят исполнения желаний.
Мама-ослица, не церемонясь, тут же испытала дерево, превратив для начала рыжую лисоньку Корси в чернобурку.
В общем-то она не для себя старалась, а для своих ближних, хотя её заботы выходили подчас для них боком.
Черепахе Тошбаке заказала золотой панцирь с бриллиантами по краям. Старушка, увидав себя в таком царском наряде, попросила ещё и небольшой трон со скипетром.
Сороке Загизгон достался прекрасный орлиный клюв и пышная разноцветная грудь попугая. А тушканчик Ука стал сумчатым величиной с кенгуру.
Мама-ослица была в восторге.
Раньше ей приходилось обращаться к джинну через сыночка, поскольку Малай только ему подчинялся. Нередко что-нибудь искажалось в её желаниях. Зато теперь она могла командовать деревом самолично, как хотела, без всякого стеснения.
Перед дальней дорогой Малай зашёл проститься со своим господином. Всхлипывая, еле протиснулся в золотой шатёр.
– Пощадите! Чувствую себя кругом виноватым! – воскликнул он.
– Да что такое? – не понял Шухлик. – Гуляй, сколько душа пожелает! Приходи в себя. Ты же оставил нам дерево желаний!
– То-то и оно! Поэтому и говорю – кругом виноват! – И Малай, будто дрессированный слон, упал на колени. – Но, клянусь, всё исправлю!
Уже выходя, не сдержался и заревел, как ребёнок, горючими слезами. Такого с ним отродясь не бывало.
Позабыв о своих возможностях, джинн просто скакал поспешным ослиным галопом на родину, в страну огненных духов по имени Чашма.
И всё же он печалился, хотя всегда, даже томясь в крохотном горшочке, знал, что каждый миг этой жизни – счастье.
«Странный мне джинн достался, – думал Шухлик, задрёмывая среди пушистых ковров и мягчайших подушек. – Впрочем, без него будет, наверное, грустно…»
Он заворочался, ощутив вдруг, как отлетает сонная нега и нарождается невнятное беспокойство, словно чего-то не хватает. Правда, трудно разобраться, чего именно.
От сытой и довольной жизни очень быстро наступает отупение. Иногда быстрее, чем солнце уходит за край земли.
А если благополучие длится бесконечно, от него можно так затосковать – хуже, чем от горькой беды. Если кажется, что всего достиг, всего добился и некуда стремиться, то хоть ложись и помирай или вой с тоски.
Даже не знаешь, чего ещё пожелать. И это так мучительно!
Шухлик уже привык, что всё исполняется само собой, без всяких усилий.
Хочешь золотой шатёр – пожалуйста! Вот тебе и пуховые подушки, и пожилой орангутанг с опахалом из страусиных перьев!
Вообще-то сквернее привычки нет ничего на этом свете! Привычка, как смерть. Она, эта привычка, притупляет и убивает чувства. Не все, конечно.
Есть чувства внешние и чувства внутренние, то есть душевные.
Пять внешних чувств – глаза, уши, нос, язык, да и вся кожа – рассказывают душе об окружающем мире.
Душа раздумывает, осознаёт, где, к примеру, добро, где зло, где радость, а где горе, и выращивает целый сад внутренних чувств. Их множество, и они такие разные, что не перечесть. Вот их-то и губит привычка. Она, как прожорливая гусеница, всё поедает – любовь и ненависть, жалость и сострадание, стыд и раскаяние.
Не остаётся ни удивления, ни сожаления, ни восторга. Никаких порывов и страстей.
Увядает сад чувств. И в душе – болото. В лучшем случае – чертополох, лопухи, сныть, крапива да медвежье ухо. Словом, сорняки.
Если честно, без душевных чувств ты глух, слеп и нем. И, хочется добавить, глуп.
Что-то вроде дождевого червяка. Ползёшь куда-то, набивая брюхо. Вот и вся жизнь!
Хотя для кого-то, возможно, и такая хороша.
Душа засыпает, как сурок дядюшка Амаки в норе. Безучастная, безразличная. Привычная ко всему. А это действительно ужасно!
Тогда и райский сад становится адом.
Ведь ад – это совсем не то место, где мучают и поджаривают на сковородке.
Ад – это такое состояние бесчувственной души, когда всё вокруг растворилось, улетучилось, стало будто бы невидимым.
Как говорил учитель Диван-биби, чувства внешние угождают телу, а чувства внутренние возносят в вечность.
Телу-то, конечно, угодить проще. А вот вознестись да ещё в вечность – очень мудрено!
Увы и ах! – увяли и засохли чувства Шухлика. Иначе говоря, отупели.
По привычке он просыпался, смотрел и дышал. Изредка ходил и часто ел – по привычке. Его давно ничего не трогало и не беспокоило.
Какая там мама? Какие там друзья? Какая Ок-Тава? Он позабыл обо всём на свете.
Словно тучный дождевой червь. Даже рыжая шкура побурела под цвет земли.
К счастью, чувства, как всякое садовое растение, не только умирают, но и возрождаются – побеждают привычку. Хотя это непростое дело. Иногда требуется настоящее чудо, чтобы чувства очнулись. А привычка – коварная особа. Вместе с чувствами губит и чудеса.
Это кажется невозможным, но и к чудесам быстро привыкаешь. Особенно когда они вокруг тебя и повторяются ежедневно.
Все уже давным-давно привыкли к небесам, к звёздам и луне, к цветущим деревьям и к их плодам, к струящейся в реках воде…
Если бы на небе каждый день появлялась, к примеру, дюжина радуг, по которым можно было восходить куда захочешь, и к этому вскоре привыкли бы, найдя научное объяснение. Да к тому же кто-нибудь обязательно купил бы эти радуги и начал билеты на них продавать.
Вот и Шухлик привык к своему райскому саду Шифо, к джинну Малаю и к дереву желаний. Разучился чуять всей душой чудесность. И всё принимал как должное, как само собой разумеющееся, будь то батон из булочной или каша из топора, приготовленная джинном.
Такое, к сожалению, случается очень часто.
Далеко не каждый умеет по-настоящему слышать, ощущать и созерцать. Хотя весь мир вокруг нас – чистое сокровище. На каждом шагу, в каждой ямке от копыта – чудеса! Да только как их разглядишь, когда с чувствами плохо?
Смотришь, а не замечаешь. Слушаешь, а не слышишь. То есть всё кажется понятным и обычным, простым и заурядным, точно из учебника природоведения.
Ну, разумеется, солнце всходит и заходит оттого, что Земля вращается. Ну, конечно, облака над головой собрались потому, что испарения воды поднялись в небо. А когда накопилось слишком много капелек, они, безусловно, не удержатся в воздухе и прольются на землю дождём.
Эка невидаль! Никаких чудес! Одна лишь скучная привычка ко всему – к самой жизни.
И всё-таки любую, самую злокозненную привычку можно одолеть.
Вот теперь что-то растревожило Шухлика и звало, неизвестно куда и зачем. Кряхтя, он поднялся с пуховых подушек и вылез из золотого шатра. Постоял, огляделся. И первым из чувств воскресло удивление.
