— Ну, поросёнок, — сказал мистер Закерман, постукивая по ведру, — иди сюда.
Уилбур шагнул к ведру.
— Не-не-не! — загоготала гусыня. — Старый фокус, Уилбур, не попадайся, не попадайся на него! Он тебя заманит туда-туда в западню! Не слушай брюха, брюха!
Но Уилбуру было всё равно: еда возбуждала аппетит, и он приблизился к ведру еще на шаг.
— Ну, ну, поросёнок, — добродушно сказал Закерман и медленно пошёл к хлеву, совсем не оглядываясь, будто ему было всё равно, идёт ли за ним поросёнок или нет.
— Жаль, жаль, жаль, жаль, жаль, — выкрикивала гусыня.
А Уилбуру было всё равно: она шёл за ведром с пойлом.
— Ты еще пожалеешь о свободе! — продолжала гоготать гусыня. — Час свободы стоит бочки пойла.
Но Уилбуру было всё равно.
Закерман подошёл к загончику, перелез через забор и вылил ведро в лоханку.
Потом он оторвал отставшую доску, чтобы Уилбур смог легко пройти в большую дыру.
— Передумай, передумай! — кричала гусыня.
Уилбур не обращал внимания. Он вошёл во двор, подошёл к лоханке и стал жадно хлебать пойло и пережёвывать оладьи. Как хорошо снова оказаться дома!
Пока Уилбур ел, Лэрви принёс молоток и гвозди и прибил доску на место.
После этого они оба с Закерманом облокотились о забор, и Закерман стал почёсывать Уилбура прутиком.
— Он здорово подрос, — сказал Лэрви.
— Поросёнок что надо, — согласился мистер Закерман.
Уилбур слышал слова похвалы, а в животе у него было тепло от молока.
Прутик приятно почёсывал спину, и было радостно, мирно и сонно. Да в этот день было от чего устать, а ведь всего-то около четырёх часов пополудни.
Уилбуру захотелось лечь. "Я ещё слишком молод, чтобы в одиночку выходить в мир", — подумал он и лёг.
Следующий день был пасмурным и дождливым. Дождь падал на крышу хлева, и с карнизов всё время капало. Дождь падал на двор и стекал кривыми ручейками на лужайку, заросшую чертополохом и амарантом. Струи дождя разбивались о кухонные стекла и лились из водосточных труб. Дождь падал на спины овец на лугу, а когда им совсем надоело так стоять, они медленно пошли вверх по тропинке к навесу.
Дождь нарушил все планы Уилбура, а он решил в тот день выйти во двор и вырыть новую яму. У него были и другие планы, и если все их перечислить, то получилось бы примерно так.
Завтрак в полседьмого. Снятое молоко, хлебные корки, отруби, кусочки пончиков, пшеничный пирог с каплями кленового сиропа, картофельные очистки, остатки крема с изюмом и немного пшеничных пластинок.
Окончание завтрака в семь часов.
С семи до восьми Уилбур наметил поболтать с крысой. Вообще-то говоря, у него под лоханкой жила не крыса, а вреднющий и прожорливый мистер-крыс Темплтон, и разговаривать с ним было совсем не интересно, но уж лучше с ним, чем ни с кем.
С восьми до девяти Уилбур собирался подремать на солнце.
С девяти до одиннадцати надо было вырыть яму или канаву, а может быть, и найти что-то вкусное в грязи.
С одиннадцати до двенадцати следовало стоять тихо и наблюдать за мухами на досках, пчёлами в клевере и ласточками в воздухе.
Двенадцать — время обеда. Отруби, тёплая вода, обрезки яблок, мясной соус, морковные очистки, остатки мяса, скисшая кукурузная каша и сырые корочки. Обед кончался в час.
Потом — сон до двух.
С двух до трёх — почесаться о забор.
С трёх до четырёх — опять стоять неподвижно, размышлять о смысле жизни и ждать Ферн.
В четыре — полдник. Снятое молоко, зерно, остатки бутерброда Лэрви, сливовые шкурочки, малость того-сего, одного-другого, пятого-десятого, жареная картошка, крошки мармелада, огрызок печёного яблока, кусок торта, упавшего на пол кремом вниз.
Размышляя о своих планах, Уилбур заснул, а проснулся в шесть и услышал дождь, и дождь показался ему таким несносным.
"Я всё так хорошо распланировал, а тут, как назло, дождь", — сказал он.
Он уныло постоял в хлеву, а потом подошёл к двери и выглянул. На мордашку упали капли дождя, во дворе было холодно и мокро, а в лоханке набралось на полпальца воды. Темплтона нигде и в помине не было.
— Где ты там, Темплтон? — позвал Уилбур.
Ответа не было, и вдруг Уилбуру стало очень грустно и одиноко.
— Как однообразны дни, — простонал он. — Я молод, но нет у меня настоящего друга, а дождь будет идти всё утро и весь день, и Ферн в такую плохую погоду не придёт. Да, в самом деле, не придёт! — и Уилбур заплакал во второй раз за два дня.
В полседьмого Уилбур услышал звон ведра: Лэрви стоял под дождём и размешивал завтрак.
— Давай сюда, хрюшка! — позвал он.
Уилбур не пошевелился. Лэрви вылил пойло в лохань, выскреб ведро и пошёл прочь. Он заметил, что с поросёнком что-то неладно.
Уилбуру нужна была не еда: он хотел, чтобы его любили. Он хотел друга, с которым можно поиграть. Он сказал об этом гусыне, тихо сидевшей в углу овечьего загончика.
— Пойди поиграй со мной, — попросил он.
— Нет, нет, нет, — отозвалась гусыня, — я-я-я си-жу на яйцах. Восемь яичек.
Они должны быть всегда тёп-тёп-тёп-ленькие. Я-я-я не могу отойти. Я не гу-гу-гу-лёна. Я не могу играть, когда высиживаю яйца. У меня будут гу-гу-гусята.
— А я-то думал, что у тебя вылупятся дроздята, — сострил Уилбур.
Потом он попробовал завести разговор с ягнёнком.
— Поиграешь со мной?
— Нет, конечно, — ответил ягнёнок. — Во-первых, я не могу попасть к тебе в загородку, потому что я ещё не подрос и не умею скакать через заборы, а, во-вторых, я поросятами не интересуюсь. Они для меня — пустое место, и даже меньше.
— Что ты позволил себе сказать: "и даже меньше"! — возмутился Уилбур. — Разве может быть что-то меньше пустого? Пустота ведь предел всему, и если на месте есть что-то, то это место не пусто, иначе что-то не было бы чем-то, ведь что-то всегда остаётся чем-то, даже если его очень мало. Но если пустота действительно пустая, в ней не может быть ничего меньше её самой!
— Ах, успокойся! — ответил ягнёнок. — Иди и играй сам с собой, а я со свиньями не играю.
Уилбур печально улёгся и стал слушать дождь. Скоро он заметил мистера-крыса, который пробирался вниз по наклонной доске, служившей ему лестницей.
— Темплтон, хочешь поиграть со мной? — спросил Уилбур.
— Поиграть? — переспросил Темплтон. — А что это значит?
— Ну, это значит, — сказал Уилбур, — давай повеселимся, поскачем, побегаем и попрыгаем.
— Я никогда не делаю таких вещей, если можно без них обойтись, — кисловато ответил мистер-крыс. — Я лучше поем, погрызу, пошпионю и запрячусь. Я лучше пообедаю, чем побегаю. Вот сейчас я направляюсь к твоей лоханке и съем твой завтрак, потому что у тебя не хватило ума съесть его самому.
Тут Темплтон прошмыгнул вдоль стены и пропал в туннеле, который сам для себя прорыл от двери до лоханки Уилбура во дворе. Темплтон был смекалистый и делал всё так, как ему нужно, а туннель мог служить примером его мастерства и хитрости. Туннель позволял ему добираться от хлева до укрытия под лоханкой, совсем не показываясь на открытом месте. У него были туннели и мостики по всей закермановской ферме, и он мог перебираться с одного места на другое совершенно незаметно. Днем он обычно спал, а отправлялся в странствия с наступлением сумерек.
Уилбур заметил, как он исчез в туннеле, а через мгновенье острый крысиный носик уже высовывался из-под деревянной лоханки. Темплтон осторожно подтянулся к краю лоханки, а этого Уилбур уже не мог вынести: наблюдать, как в дождливый и сумрачный день его завтрак поглощает кто-то другой. Он знал, что Темплтон промок под сильным дождём, но даже это его не утешило. Одинокий, отверженный и голодный, он упал на навоз и зарыдал.
Позднее днём Лэрви подошёл к Закерману и сказал:
— Что-то неладно с вашим поросёнком — он совсем не ел.
— Дай ему две ложки серы и немного патоки, — распорядился Закерман.
Уилбур не мог понять, что происходит, когда Лэрви схватил его и затолкал лекарство прямо в глотку. Это, конечно, был самый плохой день в его жизни, и он сомневался, сможет ли ещё выдержать такое ужасное одиночество.
Сумрак окутал всё вокруг. Скоро остались лишь тени и звуки жевавших жвачку овец, да наверху изредка гремела коровья цепь. Можно вообразить себе удивление.
Уилбура, когда из тьмы возник тоненький голосок, которого он дотоле не слышал, и был он тихим и приятным.
— Ты хочешь друга, Уилбур? — спросил голосок. — Я стану твоим другом, я смотрела на тебя весь день, и ты мне очень нравишься.
— Но я тебя не вижу! — воскликнул Уилбур, вскочив на ноги. — Где ты, и кто ты?
— Я здесь, — ответил голосок. — Спи. А увидишь ты меня утром.
Ночь, казалось, никогда не кончится. В животе Уилбура было пусто, но зато ум был переполнен всякими мыслями, а когда в животе пусто, а в голове полно — всласть не выспишься.
