Уилбура, когда из тьмы возник тоненький голосок, которого он дотоле не слышал, и был он тихим и приятным.
— Ты хочешь друга, Уилбур? — спросил голосок. — Я стану твоим другом, я смотрела на тебя весь день, и ты мне очень нравишься.
— Но я тебя не вижу! — воскликнул Уилбур, вскочив на ноги. — Где ты, и кто ты?
— Я здесь, — ответил голосок. — Спи. А увидишь ты меня утром.
Ночь, казалось, никогда не кончится. В животе Уилбура было пусто, но зато ум был переполнен всякими мыслями, а когда в животе пусто, а в голове полно — всласть не выспишься.
Раз десять среди ночи Уилбур просыпался и упирался взглядом в чёрную тьму, прислушиваясь к звукам и стараясь понять, который час. В хлеву никогда не бывало совсем тихо, и даже среди ночи что-то где-то шевелилось.
Проснувшись в первый раз, он услышал, как Темплтон прогрызает дырку в ларе с зерном. Зубы Темплтона громко, чуть не с треском, скребли дерево. "Дурная крыса!" — подумал Уилбур. — Чего это он суетится всю ночь, грызёт что ни попадя и портит людское добро? Спал бы как все порядочные звери!"
Проснувшись во второй раз, Уилбур услышал, как гусыня ворочается в своём гнезде и гогочет сама с собой.
— Который час? — спросил Уилбур гусыню.
— На-на-на-верно полдвенадцатого. — ответила гусыня. — Почему тебе не спится.
Уилбур?
— Столько всякого в голове, — ответил Уилбур.
— Ну, — сказала гусыня, — таких бед у меня нет. У меня в голове совсем пусто, зато много всякого у меня под брюхом. Попробовал бы ты посидеть на восьми яичках!
— Надо думать, не очень удобно. А сколько нужно времени, чтобы вылупились гусята?
— Всего-всего кругом-бегом дней-дней тридцать, — ответила гусыня. — Только я немножко хитрю. В тёплые дни я накидываю на яйца соломы и иду гулять.
Уилбур зевнул и снова задремал. Сквозь дрёму он слышал голос: "Я буду твоим другом. Спи, а утром ты увидишь меня."
Примерно за час до рассвета Уилбур проснулся и прислушался. В хлеву было ещё темно. Овцы лежали не шелохнувшись, и даже гусыня успокоилась. Наверху тоже было тихо: коровы отдыхали, а лошади подрёмывали. Темплтон бросил работу и побежал по каким-то делам, и лишь с крыши, где на самом верху то вправо, то влево поворачивался флюгер, доносился лёгкий скрип.
"День близится", — подумал Уилбур.
В окошко забрезжил слабый свет. Одна за другой гасли звёзды. В нескольких шагах от себя он увидел гусыню: она сидела, спрятав голову под крыло. Потом он разглядел овец и ягнят. Небо светлело.
— О прекрасный день, наконец ты наступил. Сегодня я встречу друга!
Уилбур осмотрелся. Прежде всего она тщательно обыскал свой загончик, потом подоконник и уставился на потолок, но ничего нового там не нашёл. Тогда он решил, что ему нужно заговорить первым. Ему не хотелось нарушать восхитительную предрассветную тишину, но как иначе было обнаружить таинственного друга, который нигде не показывался. Уилбур прочистил горло.
— Внимание! — произнёс он громким и твёрдым голосом. — Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, обнаружить себя, подав надлежащий знак.
Уилбур остановился и прислушался. Все животные подняли головы и уставились на него. Уилбур покраснел, но твёрдо решил вступить в контакт с неизвестным другом.
— Внимание! — сказал он. — Повторяю объявление. Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, назвать себя, если оно действительно является моим другом!
Овцы с негодованием переглянулись.
— Не говори глупостей, Уилбур, — сказала овца-бабушка. — Если у тебя появился новый друг, ты, наверно, мешаешь ему отдыхать, а самый верный способ разрушить всякую дружбу, это разбудить своего друга рано утром, когда у него самый крепкий сон. Ты уверен, что твой друг встаёт спозаранку?
— Простите все меня, пожалуйста, — прошептал Уилбур, — я не хотел никому мешать.
Как побитый, он улёгся в навоз мордой к двери, не догадываясь, что его друг совсем близко, а овца-бабушка была права: он ещё не проснулся.
Вскоре появился Лэрви с пойлом на завтрак. Уилбур выскочил, жадно и быстро всё выхлебал и вылизал лохань. Овцы двинулись вниз по лугу, а за ними вперевалку шествовал гусак, пощипывая траву. И вот, когда Уилбур приготовился уже было к утренней дрёме, он вновь услышал тот самый голосок, который обратился к нему накануне вечером.
— Привечай, друг!
— Что за чай вдруг? — встрепенулся со сна Уилбур. — Ты где?
— "Привечай"- значит "встречай гостя", — я так люблю говорить вместо «здравствуй» или "с добрым утром". Глупое, вообще говоря, словечко, сама не знаю, как оно ко мне прилипло. А где я нахожусь, так это совсем просто. Посмотри вверх на угол двери. Я здесь. Видишь, я пряду!
Наконец, Уилбур заметил созданьице, так мило обратившееся к нему. Прямо над верхом двери была растянута большая паутина, а в ней вниз головой в верхнем углу висела громадная серая паучиха. Размером она была с каплю смолы. У неё было восемь ног, и одной из них она помахивала Уилбуру в знак дружеского приветствия.
— Теперь ты видишь меня? — спросила она.
— Ну да! — воскликнул Уилбур. — Как поживаешь? С добрым утром! Привечаю! Рад тебя видеть! Как тебя зовут? Не могла бы ты сообщить мне своё имя?
— Я — Шар-лотта, — сказала паучиха.
— Чей ты шар? — удивился Уилбур.
— Не шар, а Шарлотта А. Каватика, но для тебя — я — просто Шарлотта.
— Ты, наверно, очень красивая, — сказал Уилбур.
— Ещё какая! — согласилась паучиха. — В чём в чём, а в этом мне не откажешь.
Пауки вообще все такие милые. Я, пожалуй, не такая дородная, как некоторые, но с меня хватит. Ах, если бы я могла видеть тебя, Уилбур, так ясно, как ты видишь меня!
— А почему ты меня не видишь? Я весь тут.
— Да, ты весь тут, только я очень близорукая. Я всю жизнь была близорукой.
Иногда это хорошо, а иногда — очень плохо. Смотри, как я сейчас запеленаю эту муху.
Муха, тихо ползавшая по лоханке Уилбура, вдруг взлетела и запуталась с маху в липких нитях паутины. Она яростно била крыльями, пытаясь освободиться.
— Сперва, — сказала Шарлотта, — я на неё спикирую.
И она бросилась вниз головой прямо на муху, а пока Шарлотта падала, сзади у неё разматывалась тоненькая ниточка.
— Теперь я её закутаю. — И она ухватила муху, обмотала вокруг неё несколько витков шелка и перевернула несколько раз, чтобы та совсем не могла двигаться.
Уилбур с ужасом наблюдал эту сцену. Он едва верил своим глазам, и хотя мух он, вообще-то, недолюбливал, ему было жаль застрявшую бедняжку.
— Ну, — сказала Шарлотта, — сейчас я выпущу из неё дух, что бы ей было спокойнее, — и она укусила муху. — Теперь она уже больше ничего не почувствует.
Чудный какой у меня завтрак! И аппетит сегодня отменный!
— Ты что, ешь мух? — раскрыл пасть от удивления Уилбур.
— А как же! И мух, и жучков, и кузнечиков, моль и бабочек, таракашечек и козявочек, долгоносиков, клопов, комариков и сверчков, сороконожек и мошек-крошек — всех, кто по неосторожности запутается в мой паутине. Должна же я как-то добывать себе пропитание?
— Конечно, — согласился Уилбур. — А они вкусные?
— Восхитительные! Я, конечно, на самом деле их не ем: я их выпиваю. Я пью их кровь. Какая она вкусная! — сказала Шарлотта, и её милый голосок стал ещё тоньше и милее.
— Не смей говорить такие вещи! — простонал Уилбур. — Пожалуйста, больше не говори такого никогда!
— А почему? Это правда, и я должна говорить правду. Не то чтобы я была очень счастлива от того, что питаюсь мухами и мошками, но такой меня сделала природа.
Должен ведь паук как-то существовать: я вот — ткачиха-круглопрялка. Я плету паутину и охочусь на мух и других насекомых. И моя мама была охотницей. И мама её мамы. И всё наше семейство этим промышляет. Тысячи тысяч лет мы, пауки, ставим ловушки мошками и мушкам.
— Несчастная наследственность, — мрачно сказал Уилбур. На сердце у него было тяжело, потому что его новая подруга оказалась такой кровожадной.
— Да, так оно и есть, — согласилась Шарлотта. — А что я могу поделать? Я не знаю, как первому пауку в первые дни творения пришло в голову прясть паутину, но он занялся этим и поступил очень разумно. С тех пор все пауки должны делать то же самое. Впрочем, не так уж плоха эта доля.
— Это жестоко! — не сдавался Уилбур.
— Хорошо тебе рассуждать! — возмутилась Шарлотта. — Тебе-то еду приносят в ведёрке, а меня никто не кормит. Я сама себя обеспечиваю и живу своим умом. Я быстро соображаю, а то померла бы с голоду. Я сама должна всё рассчитывать, ловить, что ловится и хватать, что попадается. И такая уж моя судьба, дружок, что попадаются мне мушки и мошки. А, кроме того, — выразительно подчеркнула она. — разве ты не понимаешь, что если бы я не ловила мух, они расплодились бы так, что сожрали бы на земле всё живое и саму землю в придачу?
