Да, это было очень странное чувство. Когда читаешь о бандитах на Сицилии, об их кровавых стычках между собой и о том, как они мстят за свою поруганную честь, думаешь: ну и что, они же совсем другие, эти южане, они куда более страстные, чем мы, швейцарцы. Мы, пожалуй, чересчур флегматичны и такого никогда себе не позволим. А потом вдруг вспоминаешь: ведь и Вильгельм Телль тоже был швейцарцем, а как смело и мужественно себя повел, когда, заложив за пояс вторую стрелу, решил убить ненавистного тирана Геслера, если промахнется и своей первой стрелой убьет собственного сына[8]. А может, думала я, мы не такие уж и флегматичные? И в наших душах тоже могут бушевать страсти, особенно если нас как следует раскачать? Уж меня-то, во всяком случае, достаточно раскачали! Я еще не решила, как поступлю дальше, но была твердо намерена ни в коем случае не опускать руки. Ведь граф Карлштайн такой же негодяй, как Геслер, если не хуже, и пора кому-то сказать ему об этом. Так что я направилась в замок.
Я не очень хорошо помню, как поднималась туда. Впрочем, это не слишком удивительно — я столько раз ходила по этой дороге, что могла бы отыскать замок даже с закрытыми глазами и при этом не упасть в пропасть. Единственное, что я помню отчетливо, — это ощущение того, что в душе у меня гремят громы и сверкают молнии. Меня душил гнев. Мне было жарко и холодно одновременно, голова кружилась от усталости… По-моему, я была чуточку не в себе. Мне показалось, что не прошло и нескольких минут, как я уже стояла перед воротами замка. Первым делом я посмотрела на окна графского кабинета в башне. Окна были темны. Ну что ж, если Генриха Карлштайна там нет, я, возможно, успею пробраться туда первой и приготовить ему один сюрприз. Я очень осторожно, стараясь не шуметь и держаться в тени, проскользнула в ворота и обошла замок вокруг вдоль ограды. Одна или две сторожевые собаки подняли было голову, и сердце у меня екнуло, но ведь собаки не знают, уволили тебя или нет. Видимо, они все еще считали меня здешней служанкой, потому что сразу же успокоились.
Когда я добралась до конюшни, часы на башне пробили восемь. Отодвинув засов, я вошла внутрь и в темноте стал а на ощупь искать одну дверь в стене, за которой в маленькой комнатке хранились скребницы, щетки, мыло для лошадей, а также свечи. Порывшись в ящиках, я отыскала свечу и двинулась дальше, к черной лестнице. Я редко ею пользовалась, поскольку горничная с конюшней обычно никак не связана, но дорогу знала достаточно хорошо. Черная лестница в замке довольно узкая, крутая и ужасно грязная. А уж темно там было — хоть глаз выколи! На каждой площадке, правда, имеется узенькое окошко, но стена замка с этой стороны почти всегда находится в тени, так что снаружи на лестницу проникает очень мало света, да и тот отраженный и весьма тусклый.
Затем мне пришлось долго красться по низкому коридору под самыми чердачными балками и спускаться в вестибюль по другой лестнице. Это была самая опасная часть моих странствий по замку. Спустившись, я минутку выждала и, затаив дыхание, бросилась к огню, горевшему в камине, потом зажгла свою свечу и сразу же нырнула под каменную арку на лестницу, ведущую в башню и в кабинет графа. Прикрывая ладонью пламя свечи, чтоб ее не задули сквозняки, точно призрачные флаги реявшие на верхних этажах старой башни, я осторожно поднималась со ступеньки на ступеньку и пыталась угадать, сколько времени потребуется графу, чтобы вернуться из лесу, после того как он оставит девочек в охотничьем домике. Он наверняка взял с собой Снивельвурста, что несколько замедлит его возвращение, но теперь они, должно быть, уже подъезжают к замку. Впрочем, граф вряд ли сразу же поднимется в кабинет. Сперва он, наверное, захочет поесть и согреться.
Я добралась до верхней площадки, того самого узенького пространства с окошком-бойницей, где впервые услышала об ужасных планах графа, и остановилась. Что дальше? В кабинет! Я быстро вошла, закрыла за собой дверь и с огромным любопытством огляделась: никогда еще я не была в кабинете графа Карлштайна.
Это было просторное помещение, занимавшее почти весь этаж, если не считать лестницы и лестничной площадки. В углу я заметила деревянную лесенку и над ней в потолке люк, — очевидно, там был выход на крышу. Три стены кабинета были сплошь заняты книжными полками, на которых тесными рядами стояли тома в кожаных переплетах. Центром комнаты был огромный письменный стол, заваленный рукописями и документами, а у свободной стены высился обширный дубовый шкаф.
В комнату вдруг проник сильный сквозняк, и я невольно повернула голову в сторону окна в форме многоугольника. «А неплохо было бы сейчас задернуть поплотнее шторы», — решила я, усаживаясь в кресло — глубокое, удобное, с бархатной обивкой и широкими мягкими подлокотниками. Я откинулась на спинку и подумала: «Как все-таки приятно быть богатым, иметь такие вот удобные кресла и много свободного времени, чтобы в этих креслах сидеть…» Погрузившись в мечты, я и не заметила, как уснула.
Проснулась я внезапно, как от толчка. Свеча моя догорела и погасла, оставив запах дыма и лужицу растаявшего воска на блестящей коже, которой был обит письменный стол. Должно быть, именно то, что свеча погасла, меня и разбудило.
Но сколько же времени я проспала? В кабинете было не очень темно — в щель между небрежно задернутыми шторами падал лунный свет. Я резко выпрямилась, сердце мое громко стучало в груди. Я затаила дыхание и услышала тот характерный скрип, который всегда издают часы на башне замка, перед тем как отбить очередной час. Через несколько мгновений часы пробили один раз. Как же так! Неужели уже час ночи? А может, часы просто отбивают половину какого-то другого часа? Мне становилось все страшнее, куда страшнее, чем прежде…
Но думать и гадать времени не было: снизу уже доносились голоса…
Я поспешно вскочила. Все мои храбрые мысли о мести, о том, что нужно противостоять злу, похоже, расползлись в разные стороны, пока я спала. Теперь же душа моя была объята настоящим ужасом. Где же мне спрятаться? Интересно, а за тем дубовым шкафом, что стоит возле лесенки, ведущей на крышу, для меня местечка не найдется? К счастью, щель за шкафом оказалась достаточно просторной. Я заползла туда, прижимаясь к задней стенке шкафа и к полу, и затаилась… И почти сразу дверь отворилась, и вошел граф.
Я прислушалась. Он был не один и с кем-то разговаривал, но сперва я не могла расслышать, что он говорит следовавшему за ним по лестнице человеку. Затем он захлопнул дверь, и голоса собеседников стали мне слышны гораздо лучше.
— Ах, ваша милость, даже поэт Байрон не сумел бы выразить это лучше! — послышался чей-то льстивый, точно маслом смазанный голос. Разумеется, это был Снивельвурст! — Я всегда придерживался того мнения, что если бы вы, ваша милость, при всех ваших талантах обратили свой взор в сторону драмы или, скажем… аапчхи!.. поэзии, то стали бы самым выдающимся поэтом нашей эпохи. Мне доставляет огромное удовольствие слушать ваши речи, уважаемый граф, поверьте!
Я, конечно, не могла видеть ни графа, ни Снивельвурста, но голоса их слышала прекрасно. Граф Карлштайн, стоя возле моего шкафа, сказал:
— Боже, какой дурак! — и бросил на дверцу что-то мягкое, отчасти закрыв и ту щель, где скрючилась я.
За шкафом стало совсем темно. Оказалось, это был плащ графа. А потом я услышала, как граф принюхался и спросил:
— Что-то горит? Вы не чувствуете?
— Увы! Я ничего не чувствую, ваша милость… аапчхи!.. Но… Господи помилуй! Посмотрите-ка сюда, на ваш письменный стол! Кто-то был здесь со свечой!
«Ну все, мне конец, — решила я. — Теперь они обыщут всю комнату, найдут меня и бросят в один из донжонов или же просто пристрелят на месте».
Но граф Карлштайн рассмеялся и успокоил Снивельвурста:
— Я полагаю, фрау Мюллер взяла наконец новую горничную. Давно пора было это сделать. Та неряха, что ногу сломала, только и делает, что валяется в постели да ест в три пуза, хотя ни гроша с тех пор не заработала. А вторая, эта девчонка из таверны, тоже никуда не годилась: неуклюжая, противная, вечно во все свой нос совала. Налейте-ка мне бренди, Снивельвурст.
«Ага, это хорошо!» — подумала я, услышав, что граф плюхнулся в свое кресло и, похоже, положил ноги на письменный стол. Затем звякнул бокал, и послышался нежный звук льющейся жидкости.
— И себе тоже налейте. И дайте мне сигару вон из той шкатулки, — сказал граф.
— Вы очень добры, ваша милость. Я за честь почту…
Некоторое время они молчали, затем до моей щели за шкафом донесся запах сигарного дыма.
— Знаете, Снивельвурст, — сказал граф задумчиво, — я не чувствовал себя в безопасности лет… десять, а может, и больше. Странное ощущение. Даже не знаю, как его и описать.
— Я весь внимание, ваша милость.
— Хм-м-м… Впрочем, когда рискуешь, нужно быть готовым к опасности, хоть я и не уверен, что смогу снова решиться на такое… Имейте это в виду, Снивельвурст.
