Герман заплакал, тихо-тихо. В эту минуту он был бы рад оказаться рядом с папой и мамой, и даже общество маленькой Клары не казалось ему сейчас таким уж унылым. Ах, если бы ему только удалось отсюда выбраться, он немедленно пошел бы домой. Или поехал бы на метро, смотря по тому, насколько далеко он забрался. В кармане у него была кое-какая мелочь. И тогда он бы во всем сознался родителям, честное слово.
Автомобиль внезапно остановился, задняя дверь открылась, и из кузова начали выгружать товар. Как нарочно, Герман в этот момент не удержался и громко чихнул.
На секунду воцарилась тишина, потом чья-то длинная рука раздвинула платья и костюмы, и Герман увидел изумленную физиономию пожилого толстяка.
— Вот так дела… — произнес он, — Ты как здесь оказался, парень?
Мгновенно приняв решение, Герман, ни слова не говоря, выскочил из своего укрытия, отпихнул мужчину в сторону, спрыгнул на землю и припустил наутек. На бегу он оглянулся и увидел, что мужчина уронил на дорогу, прямо в лужу, всю одежду, которую держал в руках. Лицо у него стало пунцовым, он погрозил улепетывающему Герману кулаком и что-то прокричал ему вслед.
«Мне очень жаль, — подумал Герман, — но таков закон Дикого Запада. Или он, или я. И я оказался проворней. Я вообще самый быстрый, поэтому навожу трепет и ужас на все штаты от Аляски до Мексики».
Между тем он перешел на галоп. Цоканье копыт его вороного жеребца Вихря гулким эхом отдавалось в прериях. Герман чувствовал себя свободным, радость захлестывала его, и он выразил свое отношение к миру ликующим «Йохо-хо-о!». Он опять ускользнул от своих преследователей!
Вскоре он достиг подножия Голубых гор. Именно там был проход в тайный каньон, о котором знал только он. Ни один охотник за преступниками теперь не нашел бы его, ни один не заработал бы за его поимку сто тысяч долларов. Эту позорную награду сулили за голову Германа, защитника униженных и оскорбленных по прозвищу Герми, бесчисленные объявления, расклеенные по всему Дикому Западу. Ничто не могло помешать ему расквитаться с богатыми и могущественными негодяями, будь то хоть бургомистр, шериф или судья. Никто не уйдет от справедливой кары за то зло, которое они причинили ему. Вопиющая несправедливость будет отомщена.
Герман, защитник бесправных, резко натянул поводья — от неожиданности лошадь встала на дыбы. Герман хотел спокойно обдумать, в чем же заключалась вопиющая несправедливость. Но когда он орлиным взором окинул окрестности, улыбка гордого презрения, игравшая на его губах, медленно погасла, уступив место растерянности.
Он, очевидно, находился на одном из верхних этажей дома, предназначенного для сноса, и никак не мог взять в толк, как он здесь оказался.
Герман стоял в пустой комнате, стекла в окнах были выбиты, со стен свисали лохмотья обоев и обрывки электрических проводов, в потолке зияли дыры, а пол был усыпан обломками. Двери вовсе отсутствовали.
Герман заглянул в другие комнаты. В одной недоставало наружной стены, так что можно было выглянуть во двор, где среди гор строительного мусора и луж неподвижно стоял большой экскаватор — наверное, рабочие решили сделать перерыв из-за дождя, который лил не переставая.
Герман подошел к дыре в стене и посмотрел вниз. Комната * находилась на третьем этаже. Когда пол под его ногами предательски заскрипел, а на втором этаже с грохотом обвалился кусок штукатурки, он быстро отступил вглубь помещения.
Перила на лестничной клетке не уцелели, но Герман все же поднялся наверх. Правда, не нашел там ничего интересного: все квартиры были пусты. Лишь осмотрев, наконец, кладовки на чердаке, он обнаружил там два старых, наполовину покрытых плесенью чемодана.
Ледяной ветер дул в распахнутые слуховые окна, и Герман начал чуть слышно стучать зубами. Несмотря на это, уходить ему не хотелось. Таинственные находки притягивали его.
Внутренний голос подсказывал ему, что в чемоданах спрятаны сокровища. Да иначе ведь и быть не могло. От волнения сердце у мальчика заколотилось как бешеное.
Когда-то давным-давно в этом доме инкогнито, под совершенно обычным именем, вроде Ганс или Йоган, жил индийский магараджа, который хранил все свои сокровища здесь, на чердаке. Почему-то он не смог забрать их. Или, еще лучше, это был пират. Да, речь шла о всемирно известном морском разбойнике. Он был схвачен и повешен еще сто лет назад, однако отыскать его сокровища так никому и не удалось. Все были уверены, что они спрятаны в укромном месте на диком скалистом побережье или на богом забытом острове — только не здесь, на чердаке обычного многоквартирного дома. Для этого нужно было иметь безошибочное чутье, каким мог похвастаться только Герман.
Если он сейчас откроет чемоданы, то на сверкающей груде золотых монет, среди нитей жемчуга и россыпи драгоценных камней увидит старинный пергамент, на котором будет написано приблизительно следующее:
Я, Джонатан Якоб Блейк капитан пиратского судна «Шквал», наводящего страх и ужас на все семь Морей, завещаю эти добытые грабежом и убийствами сокровища тому, кто их обнаружит, кем бы тот ни был, с одним-единственным условием — употребить их во благо человека и животного, чтобы моя заслужившая адские муки душа могла обрести мир и покой. Но если он не сделает этого, я буду являться ему в облике призрака и уготовлю ему мучительный конец.
И внизу была бы пририсована мертвая голова с двумя костями крест-накрест.
Герман несколько раз подряд отчаянно чихнул. Он извлек было из кармана носовой платок, но тот был насквозь мокрым. Сунув его обратно, он вытер нос рукавом куртки. Затем нагнулся, чтобы открыть чемодан.
— Внутри пусто, — вдруг громко и отчетливо произнес ворох газетной бумаги в углу чердака, — я туда уже заглядывал.
Герман настолько оторопел от неожиданности, что в первое мгновение не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он ощутил, как кожа у него на голове начала зудеть, словно от уколов тысяч иголок. Он пережил чувство, которое обычно испытывают герои иных жутких историй, когда говорится, что у человека волосы встали дыбом.
Ворох газетной бумаги зашевелился, и из-под него выбрался пожилой мужчина, одетый в рваное пальто, засаленную шляпу и меховые наушники, и церемонно надел очки. У него был красный нос картошкой, а подбородок украшала седая колючая бородка. Он посмотрел на гостя лукавыми, чуть воспаленными глазками.
— Привет, коллега, — хрипло произнес он и помахал Герману рукой в знак приветствия. — Доброе утро или добрый вечер, в зависимости от того, что сейчас за окном.
Герман чуть успокоился: старик выглядел не слишком опасно. Мальчик тоже поднял руку и почти беззвучно сказал:
— Привет!
— Что в мире новенького? — поинтересовался старик. — Он еще существует или уже провалился в тартарары?
Герман не знал, что ответить, и только пожал плечами.
— Ибо я проспал приблизительно лет сто, — продолжал старик, поднимаясь на ноги. — Не веришь? Тогда оставим это, еще будет возможность проверить. Время, знаешь ли, вещь относительная. Для одного оно течет быстро, а для другого ползет улиткой. Это очень затрудняет общение. Как можно разговаривать друг с другом, если тебя прямо на ходу обгоняют. Что за день был вчера, коллега?
— Воскресенье, — ответил Герман. — Так, во всяком случае, все утверждают.
Старик бросил на него быстрый взгляд, затем согласно кивнул:
— Вот видишь. Что я тебе говорил. — Он потянулся и широко зевнул. — Пойдем поглядим, коллега, не найдем ли мы чего-нибудь на завтрак.
Герман прошел за мужчиной в другую комнату. Он был польщен обращением «коллега», хотя оно показалось ему не совсем точным. Да, конечно, он был в каком-то смысле бродягой, но разве таким, как этот старик?
В углу лежали и стояли бутылки разной формы; на донышке некоторых из них еще оставалась капля-другая вина, в других плескались остатки пива. Старик опорожнял все по очереди. Герман молча наблюдал за ним.
— Как тебя, собственно, зовут? — утолив жажду, спросил старик.
— Герман.
— А мое имя Альберт, но тебе нет нужды его запоминать. Все кличут меня Эйнштейн, даже в полиции. Если я кому понадоблюсь, нужно только спросить Эйнштейна. Не желаешь глоточек?
Герман покачал головой.
Эйнштейн смерил его сквозь очки оценивающим взглядом.
— Верно, полагаешь, что ты еще слишком молод для порядочного глотка, а? Позволь сказать тебе одну вещь, Герман. Я не намного старше тебя, спорим? Сколько тебе лет?
— Девять, — ответил Герман, что не совсем соответствовало истине.
— Ну вот, что я тебе говорил. — Эйнштейн глубокомысленно кивнул. — А мне в действительности только восемнадцать, я еще молодой парень. По мне этого не скажешь, потому что… Просто я жил быстрее, понимаешь, коллега? Гораздо быстрее. Время ведь относительно.
