— Твоё слово для меня закон, — поспешно ответил Хоттабыч, очень довольный, что так дёшево отделался. — Мне будет вполне достаточно, если ты мне изредка будешь своими словами рассказывать о футбольных состязаниях.
И они продолжали путь прежними друзьями.
Недалеко от Волькиного дома они услышали шум, крики, чей-то плач.
— Начинается! — сказал Волька. — Опять Серёжка Хряк даёт гастроли.
— Гастроли? — спросил Хоттабыч. — Он лицедей?
— Он хулиган, — ответил Волька. — От него ребятишкам прямо спасу нет.
Минут через десять в комнату дежурного по отделению милиции вошли, крепко держась за руки, пятеро мальчишек в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет.
— Кто здесь будет дежурный? — спросил старший, по прозвищу Серёжка Хряк.
— Я дежурный, — ответил младший лейтенант милиции, сидевший за деревянным барьером. — В чём дело?
— Мы как раз к вам, товарищ младший лейтенант, — сказал убитым голосом Серёжка, волоча за собой всю цепочку ребят. — Составьте на нас, пожалуйста, протокол.
— Что-о?.. Протокол?.. За что мне прикажете составлять на вас протокол?
— За хулиганство, товарищ младший лейтенант, — ответили в один голос ребята, продолжая держаться за руки, как в хороводе.
— Идите отсюда! — досадливо замахал на них дежурный. — Не мешайте работать! Тоже шуточку выдумали! Вот возьму и на самом деле составлю протокол!
— Мы вас, товарищ дежурный, как раз об этом и просим. Честное слово, мы хулиганили.
— Такого ещё не бывало, чтобы озорники сами проявляли такую высокую сознательность! — рассмеялся дежурный. — А ну, идите подобру-поздорову.
— Да мы вовсе не высокосознательные. Мы не по своей воле пришли. Нас один старичок прислал. Нам обязательно требуется, чтобы вы на нас составили протокол, а то нам так и придётся всю жизнь держать друг дружку за руки.
— Это вам кто сказал? — фыркнул дежурный.
— А тот самый старичок и сказал.
— А ну, разнимите-ка руки, ребята! — строго приказал им младший лейтенант.
— Мы не можем, товарищ дежурный, — печально ответил за всех Серёжка Хряк. — Мы уже пробовали — не получается. Нам и этот старичок сказал, что пока на нас не составят протокол, у нас руки будут вроде как склеенные. И когда мы будем снова хулиганить, у нас снова будут склеиваться руки. Он сначала сказал, чтобы мы не баловались, а мы над ним стали смеяться.
— Стыдно смеяться над стариками, — заметил дежурный.
— Ага… Вот он нам и приказал, чтобы мы сами пошли заявить о себе в милицию, а то ему с нами идти некогда. Мы и пришли.
— Ну что же… — промолвил, всё ещё недоверчиво улыбаясь дежурный и по всей форме, как полагается, составил протокол. Расписался.
— Всё! Разнимайте руки!
— Нет ещё, товарищ младший лейтенант. Наверно, ещё не всё, — сказал Серёжка. — Вы, видимо, что-то забыли сделать.
— А верно! — удивлённо согласился дежурный. — Я забыл поставить точку.
Он поставил за своей подписью жирную точку, и ребята облегчённо вздохнули: наконец их руки расклеились!
— Скажите родителям, чтобы завтра обязательно пришли сюда.
— Хорошо, — буркнул Серёжка. — Не маленькие, сами знают. Им не впервой.
— Да, кстати, как зовут этого старичка? — крикнул ему вдогонку дежурный.
— Не знаю. Он не с нашей улицы. С ним был один мальчик, так тот его называл каким-то чудным именем… что-то вроде Потапыч, но только не Потапыч…
— Золотой старичок! — промолвил дежурный и мечтательно затянулся папироской. — Побольше бы таких Потапычей!..
Никто не мог бы, посмотрев на цветущую физиономию Хоттабыча, подумать, что ещё так недавно он был очень болен.
Неяркий, но ровный стариковский румянец покрывал его смуглые щёки, шаг его был по-прежнему лёгок и быстр, широкая улыбка озаряла его открытое и простодушное лицо. И только хорошо изучивший Хоттабыча Волька мог заметить, что какая-то затаённая дума всё время тревожит старого джинна. Хоттабыч часто вздыхал, задумчиво ерошил бороду, и крупная слеза нет-нет, да и покатится из его честных и приветливых глаз.
Волька прикидывался, будто ничего не замечает, и не расстраивал старика бестактными вопросами. Он был убеждён, что в конце концов Хоттабыч обязательно сам заговорит об этом. Так оно и случилось.
— Печаль и тоска терзают моё старое сердце, о благородный спаситель джиннов, — тихо произнёс как-то Хоттабыч, когда величественный закат окрасил в ровный розовый цвет тихие вечерние воды Москвы-реки. — Мне не дают покоя мысли о моём бедном пропавшем брате, об ужасной и безвыходной его судьбе. И чем больше я думаю о нём, тем больше я склоняюсь к тому, чтобы как можно скорее отправиться на его поиски. Как ты смотришь на это, о мудрый Волька ибн Алёша? И если ты к этому моему решению относишься благосклонно, то не угодно ли будет тебе осчастливить меня и разделить все радости и невзгоды этих поисков?
— А где ты собираешься искать своего брата? — деловито осведомился Волька, привыкший уже спокойно относиться ко всяким, самым неожиданным, предложениям Хоттабыча.
— Помнишь ли ты, о Волька, я уже рассказывал тебе на самой заре нашего столь счастливого знакомства, что Сулеймановы джинны бросили его, заточённого в медный сосуд, в одно из южных морей. Там, у берегов знойных стран, и надлежит, конечно, искать Омара Юсуфа.
Возможность отправиться в путешествие по южным морям пришлась Вольке по душе.
— Ну что ж, — сказал он, — я согласен. Я с тобой обязательно поеду. Куда ты, туда, как говорится, и я… Хорошо бы ещё… — Тут Волька замялся.
Но повеселевший Хоттабыч подсказал ему:
— …захватить с собою нашего превосходного друга Женю ибн Колю? Так ли я тебя понял, о добрый мой Волька ибн Алёша?
— Угу!
— В этом не могло быть и тени сомнения, — сказал Хоттабыч.
И тут же было решено, что экспедиция по розыскам несчастного брата старика Хоттабыча отправится в путь не позже чем через два дня.
Но если вопрос о сроках отбытия в путь не вызвал споров, то совершенно неожиданно обнаружились довольно серьёзные разногласия по вопросу о том, какими средствами передвижения пользоваться во время экспедиции.
— Полетим на ковре-самолёте, — предложил Хоттабыч. — Мы все на нём прекрасно уместимся.
— Не-е-ет, — решительно возразил Волька, — на ковре-самолёте я больше не ездок. Слуга покорный! С меня за глаза хватит полёта в Бенэм. Не хочу я больше мёрзнуть, как собака!
— Я обеспечу вас тёплой одеждой, о благословенный Волька. А если вам будет угодно, посреди ковра будет всё время гореть неугасимый большой костёр, и мы сможем греться у него во время полёта.
— Нет, нет, нет! — отрезал Волька. — О ковре-самолёте не может быть и речи. Давай лучше поедем до Одессы поездом, а из Одессы…
И Волька развил свой план поездки, безропотно принятый Хоттабычем и с восторгом одобренный Женей, которому он через какие-нибудь полчаса был изложен во всех необходимых подробностях.
На вокзал наши путешественники прибыли почти без приключений. А если не считать того, что произошло при посадке в автобус, то и вовсе без приключений.
Случилось же при посадке в автобус вот что. Уже и Волька и Женя с трудом, правда, но влезли в переполненный автобус, уже Хоттабыч занёс ногу на подножку автобуса, чтобы последовать за ними, когда из раскрытого окошка высунулся кондуктор и властным голосом произнёс:
— Граждане, мест больше нет! Автобус отправляется!
Так как его слова не произвели никакого впечатления на старичка в канотье, то он специально для старичка в канотье добавил:
— Давайте останемся, гражданин!
Старичок посмотрел на кондуктора с изумлением, убрал ногу с подножки и растроганно промолвил:
— Если тебе это доставит удовольствие, о господин мой, то я это только сочту за честь, хотя и очень спешу на розыски моего несчастного брата.
Кондуктор, успевший к этому времени дать сигнал отправления, вдруг совершенно непонятным образом очутился на мостовой рядом с учтиво поклонившимся ему стариком в канотье и с ошарашенным видом проводил глазами автобус, быстро скрывшийся за воротами.
— Я осмеливаюсь выразить глубочайшее убеждение, о почтеннейший незнакомец, что мы с тобой чудесно проведём здесь время, пока прибудет следующий автобус, — вежливо обратился Хоттабыч к оцепеневшему кондуктору.
Но тут кондуктор опомнился и с пронзительными воплями ринулся вслед за своей осиротевшей машиной.
— Остановите! — кричал он, проворно семеня ногами и придерживая рукой бренчащую серебром и медяками тяжёлую сумку. — Остановите автобус, граждане!..
