Стали Маха и Вика помогать яблоньке розовобокие яблочки её снимать. Указала им яблонька под пригорком ямку, куда яблочки они и складывали. Как собрали все, глядь, а яблочек-то и след простыл! Не иначе ямка волшебная. Вик головой покачал только: не понял, видимо, до конца. А Маха спросила у яблоньки, яблоньки им и говорит: «Это Невидимка там трудится, да относит яблочки далеко…». «Невидимка!», Вик ни с чего себя хвать по лбу – озарение: «Точно! Стелс-транспортёр!». Маха только два вопроса в глазах вместо звёздочек. «Маха, это просто!», ей Вик объяснил, «Здесь точка-станция молекулярной стелс-транспортировки!». Маха поняла. Что дальше лучше не спрашивать. Вновь вернулись на место в глазах её звёздочки.
Поблагодарила их яблонька на дорожку, обняла. Поцеловали они её в розовые щёчки-яблочки и отправились Маха с Викою дальше в путь.
Котенька
И вот идут они всё дальше и дальше, стало снова понемногу вечереть. Темнеет лес, да всё гуще и гуще становится. Выбирает клубок золотой тропинку едва, да чуть светится. А деревья такие высокие вокруг стоят, что от неба вверху лишь клочки полутёмные. И не попадается уже по пути ни полянок, ни даже прогалинки малой какой. Идёт Вика и думает – надо Маханьку взять, да спросить, что же делать в ночь. Когда глядь: едет Маханька на коте верхом. Кот чёрный, большой, словно небо ночное льётся под ней. Сила лапами переливается, а лапы – мягкие; глаза то прикроются, то сверкнут, а в глазах – огонь. Едет Маханька на шёрстке искрами – позабыла всё, только жмурится блаженно, сжимает в своих кулачках уши котеньке, да улыбка по губкам её чуть проскальзывает в том полузабытьи. Обернулся Вика вперёд и дальше пошёл – нет вопросов у него больше к Махоньке… «Я вас к печеньке отведу…», вдруг мурлыкнул кот Вике на ушко, Вика и успокоился. «Она, печенька – добрая… И тепло будет вам с ней, и светло… Вика, мур-р-ррр!..» Словно вдруг обожгло легко: языком горячим от коленки до попы Вику лизнул и дальше рядом идёт – Маху-Маханьку надо везти… Маханька же от котика потеряла дар речи уже, прилегла по спинке к нему, в ушко шепчет ему чудо-песенку: слов в ней нет, а понятна та песенка котику, котик жмурится, да трётся с Маханькой Вике о бок… Вика чувствует, будто и у него уже от того котика дыханье захватывает, а только стало недосуг: чуть рассвело впереди и видит Вика – печка-красавица… Формы белые, пышные, печёт пирожки, да вся светится. Обернулся Вика и… «Маха, где же коток?» «Какой коток, Виканька?» Веселится Маха вовсю: вот и к тёте печке пришли, и Вике что-то уже померещилось к вечеру! Не успел, одним словом, Вика и выяснить ничего – было некогда. Маха крепко кувшинчик прижала к себе и к печке побежала времени не тратя. Вика за ней.
– Добрый вечер, тётенька печка! Ой, как тепло! – это Маха скорее обрадовалась.
– Здравствуйте, мои дорогие! Только какой же вечер, когда уже добрая ночь! Это ж где вы так долго задержались, мои хорошие? – печка в ответ улыбается уже с Махаю на руках.
– Котик Маханьку вёз… – подобрался и Вика под другую тёплую руку тёти печеньки, под мягкий бок.
– Ах, котик! Котенька-коток? Ну, это понятно тогда. Котенька-друг покатать, что и не спрашивай… А сестрёнка-яблонька мне уж давно прислала с голубкой весть, что идут Маха с Викою… Так я уж жду-жду…
Очень вкусно от тёти печки пахло хлебушком свежевыпеченным, Вика и не удержался – кусь тётю печку за мягкий бочок. Рассмеялась тётя печенька, чуть охнула: «Виконька! Больно-щекотно же! Ну, как? Вкусная?» Да захлопотала тут же: «Вы мои же голодные! Забирайтесь наверх, там тепло. Вот я вам сейчас выну уже пирожки!» Забрались на печку вдвоём, тётя-печенька вынула пирожки, да тоже к ним. Осторожно у Махи из рук кринку-кувшинчик взяла, приоткрыла, а там сметанки не почат край. Вот что котенька-друг учудил им в подарок, оказывается! Звёзды в небе смеялись над ними уже вовсю, а они всё сидели, облизывались от тех вкусных печкиных пирожков, да от сметанки чудесной котиковой…
Тётенька Печка
А на залакомку вкусную себе Маха устроилась у тёти печеньки между мягких ног. Лизнула один раз, другой, вся зажмурилась: так понравилось... И давай тётю печку лизать. Вика смеётся над Махой: «Маха балованая!» А тётя печка вздыхает чуть слышно и спиной льнёт к печной трубе, опирается. Вика гладил-гладил, касаясь лишь чуть, по головушке свою Маханьку, да оставил потом, обнял-охватил руками тётеньку печку и спрашивает тихо на ушко у неё: «Тётя печка, можно я сисю у вас пососу?» «Можно, конечно же, Виконька!», тётя печка улыбнулась тепло, в неге вся исходясь, коснулась разрумянившейся щёчки Викиной губами и скинула с плеча белого, сдобного, рукав лёгкой расшитой рубахи своей… Вика слегка ошалел: грудь молочная, белая, мало не с его буйну головушку величиной!.. Взял руками, потрогал – мягкая. Тёплая, приподнял чуть в ладошках – какая пышная, а не тяжела… Да под сподом уж как горяча! Вот, оказывается, как выпекается хлебушка… Очень нравилось Вике всё целовать, а горячий сосок… Вот очень крупна в этот год клубника была… Что не каждую и в рот положить удавалось… Многие в ловкости соревновались: чтобы в рот положить, а сок не упал!.. Вот такой был клубникой горячий алый тёти печки сосок… Спел, да надут млечным соком… Вика даже и пальцем притронуться побоялся: вдруг как не убережёт – брызнет сок. Или не убережется сам, ещё палец внечай обожжёт! Взглянул Вика на чуть слышно охающую, да тепло улыбающуюся тётю печку и взял в рот, не мешкая, сразу целиком этот клубничный сосок. Брызнуло, потекло тонкой струйкой молоко тёти печкиной нежности. Получилась клубника со сливками: эх, облизнуться бы! Да никак – полон рот… Тем же временем Маханьке тоже немножко капнуло с губок на губки, да не в первый раз уже – Маха очень старалась, стремилась, чтобы тётеньке печке охать уже быстрей… Тётя печенька не знала уже куда себя и девать: улыбалась бы шире-теплей, да уж некуда!.. Только ножки белые в стороны, да Махоньку по головке успевала чуть… Вика выпустил изо рта им помятый сосок, как младенец сердито обслюнявил весь: «Больше всё! Не хочу!..» И вытер его всем собой уже, когда потянулся всем телом по тётеньке печке… И на ушко ей что-то лизать, осторожно, самым кончиком язычка, очень ласково… Тётя печенька и не выдержала… Доигралась, Маха, в чаёк?!. Доигралась, конечно… Ворвались горячие ручейки Маханьке в ротик – держись, Маханька!.. «У-умм!», заворчала Маханька: пить хочется, а не хочется тётю печеньку отпускать, так бы и уснула с ней… Бедная тётя печенька! Наулыбалась им с Викою: вот вырвался глубокий вздох и слезинка блеснула в глазах… «Тётя печенька! Тётенька печка! Не плачь!», утешает уж Вика, целуя тётеньку печку в ротик, «Я сейчас этой Махе скажу, чтоб не мучила! Маха, ты что?!!» Рассмеялась тётя печенька и Вику в ответ прямо в рот – чтобы знал, как потешаться над девочками!..
Поостыла чуть печенька в полумрак. Улеглись, наконец, Вика с Махонькой под тёплые бока тёти печки, да и уснули накрепко. Только Маха всю ночь нарушала покой: выбирала где место получше. Искала-искала, а лучшее место казалось всё чуть в стороне. Уже и с одной стороны у тёти печки Маха была, перелезла и на другой оказалась, между Викой и тётей печенькой, и обратно, да наоборот. Да всё никак, провозилась-промешкала почти до утра. Уже стало светать еле, когда Маха себя обнаружила между Викой и тётенькой печкой ногами вверх. На ту пору же, как по-утреннему, караулил Вику штык-часовой. Ходил, раскачиваясь, в своём глухом капюшоне прямо перед Махиным носом. Тогда только Маханька и успокоилась. Взяла его как себе детскую соску в рот, пососала чуть-чуть и заснула уже глубоко, позабыв про всё…
Проснулись Вика и тётя печенька, когда высоко забралось в небе солнышко, глянули, и давай потихоньку над Маханькой улыбаться: будить не решаются, а ведь вид у Махи смешной до невозможного! Спит, прижалась к Вике маленьким носиком, и не выпускает Вику, а только причмокивает сладко во сне… Смехом смех, а Вика долго не выдержал, задрожал чуть в ногах… «Ты что, Виканька?», тётя печка встревожилась за него, «Не простыл, часом, спать на краю?» И поцеловала Вику губами мягкими в лоб. Вика больше не вытерпел это всё! Напилась Маха утреннего молочка и проснулась. Потянулась, хотела им доброе утро сказать скорей, и вдруг чувствует, а у неё во рту вместо одного – два языка! «Доболталась!», подумала Маха с ужасом, но тут Вика её спас-выручил – забрал один себе…
Насмеялись потом от души. На дорожку тётя печка расцеловала их всех, накормила пирожками, и побежали Маха с Викою дальше путеводный клубок нагонять.
Леший
Нынче после полудня ладилось. Леший был наряден и чист. Рваный клифт в разводах листвы не в счёт. Да такие же ещё, правда, штаны, что и штанами трудно назвать, так – межсезонье с прорехами. Но зато босиком, на крепких дубовых ногах. Руки ветви из силы, да сплошной покров цвета смугло-красного дерева. Леший очень себе таким нравился. Оттого из чащи ушёл, вышел к озеру, в отражение глянуть, а там – волна. Небольшая рябь, да нет зеркала. И совсем не беда, когда умеешь с собою дружить, то и сам себе зеркало – лучше нет. Леший сел на тропинке под деревом и внимательно замер, тихо любуясь собой. Ноги – стать, руки – стать. Из ладоней, когда отряхнуть песок – идёт чистый огонь. Леший нежно подул на ладонь. Песок ссыпался и полыхнул огонёк. Притушил чуть до времени, да взглянул на прореху штанов, что расползлась по колену и кстати так: очень сильно колено понравилось, сила верного механизма в нём – умеет ходить по земле. Не удержался леший-то далее, скинул клифт с плеч и с бёдер штаны – всё и так полежит, не соскучится! Сам же вернулся под дерево, а увидев себя без всего чуть ли не зарычал осторожно… Коснулся ладонями стоп, по полированной коже провёл – сжались в узлы напряжённые смуглые мускулы… Словно одеревенел, стал как сам под животом крепкий сук… Леший коснулся ладонью, чуть не обжёгся… Да вспомнил вовремя – воспламенил в силу ладонь… Огонь по огню… Иссечение… Стало время терять величину… Видит леший себя словно целого всего – и с лица, и со спины – от востока небесного сил земных чуть не захлёбывается… А ток идёт от горячей ладони, иссекающей искры почти, через каменный сук по стволу спины… Стало спину лешему выгибать – землю рвёт из-под него… Заскрипел леший, будто в бурю граб молнией раненный… Бросил взгляд уже сверху почти вдоль всей линии тела выгнутого своего – стал натянут и больше невыносим, словно лук… Тетивой отпустил стрелу из себя – лети, ты моё ненаглядное в небо сокровище!.. Только в небе уже обернулся, собрался, стал строг и – застыл… Волны бились калёною магмою из недр земли… Дрожало дерево, о которое леший спиной сидел… В небе одинокая тучка рассеялась… Вернувшись с неба, леший критически осмотрел своё сильное тело и бросил себе с суровою нежностью: «Умница! Удержал!..» Сук, не обронивший и капли достоинства, превратился постепенно из камня в дерево… Дальше, правда, сдавать не хотел, ну да лешему уже было некогда – пить хотел. Встал, неспешно штаны нацепил, клифт накинул, достал берестяной туесок с хрустальной водичкою. А водичка – калёная! Такая студь, зубы ломит на первом глотке! Леший пьёт – что забыл и себя… Да на ту беду штаны ветхие… Качнуло их ветром чуть, они и слетели вниз… Всё ничего, леший и думать не стал те штаны замечать – воду ведь пьёт!..
