— Зачем пожаловал, братец? — отозвался волшебник.
— Мне ничего не надо. Чего ещё желать? Но вот моя жена, вопреки всем милостям, которыми вы нас осыпали, извела меня, днём и ночью пристаёт с тем, чтобы я вновь обратился к вам с просьбой — против моей воли.
— Хо-хо, — пробухал рак, — выходит, ты рассказал ей о нашей тайне. Теперь можешь забыть о домашнем спокойствии. Чего же просит прекрасная дама на сей раз — после того как решила, что я в её власти?
— Замок, добрый волшебник, самый что ни на есть скромный малюсенький замок. Ей надо, чтобы дом сочетался с подаренными вами нарядами. Сделайте Мазикас баронессой, и она будет так счастлива, что больше нам не останется желать чего-либо ещё.
— Братец, — торжественно ответил рак, — да исполнится желание твоей жены.
Лоппи с трудом отыскал дорогу домой. Вокруг сплошные петэемены — раскинулись хорошо возделанные поля и зелёные пастбища, кишевшие скотом. За ними вознёсся замок. Лоппи уставился на него с восторгом и недоумением. А по ступенькам замка уже спускалась разнаряженная дама. Странно, она улыбнулась Лоппи и протянула ему руку. Да это же Мазикас!
— Наконец-то все мои желания исполнились! — воскликнула она, — Поцелуй меня, дорогой Лоппи. Благодарю тебя. И доброго вошебника.
Простодушного дровосека переполнило блаженство. Такое не снилось ему в самых сладких снах. За один час перенестись из нищеты в богатство, из ничтожества — в благородное звание; поселиться в замке с грациозной милой женщиной, которая толь-ко тобой и живёт, — ну как тут не расплакаться от радости?
К сожалению, за самым сладким сном всё равно следует пробуждение…
Мазикас насладилась всеми выгодами богатства и благородного звания. Окрестные бароны и баронессы состязались за честь нанести ей визит или принять её у себя, сам губернатор припадал к её ногам, а её дом, наряды и поместье беспрестанно обсуждались всей округой. Разве её скакуны ке самые резвые в стране? А что за прелесть английские коровы — рогов почти нет, а молока и того меньше. Чудо как хороши и английские куры — редко кладут яйца, зато красивы и пугливы словно фазаны. Что уж говорить про английских свиней — таких жирных, что ни головы, ни хвоста, ни ног но различить.
Чего же не хватало Мазикас, чтобм чувствовать себя счастливейшей из женщин? Увы, слишком уж хорошо всё для неё складывалось! Она решила, что рождена править, и не стала скрывать от мужа это открытие. Знатная дама возжелала сделаться королевой.
— Неужели ты не видишь, — говорил: она Лоппи, — с каким почтением все ко мне относятся? Потому что я всегда оказываюсь права. Даже ты, упрямый как осёл, да нет, упрямее осла, даже ты но можешь не признать — я никогда не ошибаюсь. Я рождена быть королевой! Чует моё сердце…
Лоппи изумлённо вскрикнул. В ответ ему было заявлено, что он самый что ни на есть простофиля. Разве его заставляют снова обратиться к раку? Нет, но Лоппи должен понимать и свою выгоду — он станет королём и будет обязан короной жене.
А Лоппи совсем не хотелось царствовать. Он сытно завтракал и обедал, и дальше этого его желания не шли. Сильнее же всего Лоппи жаждал покоя. Но хорошо понимал, что покоя ему не видать, если не подчинится капризам своей прекрасной половины. Почесал Лоппи голову, повздыхал, даже, говорят, поворчал немного, но всё же отправился в путь. Придя к пруду, он ласково позвал друга.
Высунулась из воды чёрная клешня и послышался голос: „Зачем пожаловал, братец?“, а Лоппи стоял и молчал, устрашённый дерзостью просьбы. Наконец ответил:
— Мне-то ничего не надо. Чего мне желать? А вот жена тяготится положением баронессы…
— Чего же: ей надо?
— Ах, она хочет быть королевой, — пробормотал Лоппи.
— Хо-хо, — затрясся рак. — Вам с ней повезло, что ты спас мне жизнь. Потому я выполню её желание. Приветствую тебя, супруг королевы! Да преисполнится радостью твоя жизнь!
Вернулся Лоппи домой и вместо замка увидел дворец. Лакеи, камергеры и пажи мчались во все стороны, торопясь исполнить повеления своей владычицы.
— Благодарение Богу! — сказал дровосек. — Наконец-то я найду покой! Мазикас забралась на самый верх, выше карабкаться некуда, вокруг неё полно народу в услужении, значит, я могу спокойно почивать и не бояться, что она меня разбудит.
Нет ничего более хрупкого, чем счастье королей. И королев тоже. Едва прошло два месяца, и Мазикас посетил новый каприз. Она послала за Лоппи.
— Я устала быть королевой, — сказала она. — Мне до смерти надоели глупые комплименты придворных. Я хочу править свободными людьми. В последний раз ступай к волшебнику и заставь его выполнить моё желание.
— Если корона тебя не устраивает, то что же?! — вскричал Лоппи. — Неужели ты желаешь быть самим Богом?
— Почему бы и нет? — холодно отозвалась Мазикас. — Разве от этого мир будет хуже управляем?
Услышав такое богохульство, Лоппи в ужасе уставился на жену. Бедная женщина, очевидно, выжила из ума. Он пожал плечами.
— Как ты: ни настаивай, — отрезал Лоппи, — я не потревожу волшебника этой глупостью.
— Посмотрим, — Королева разъярилась. — Ты забыл, кто я такая? Немедленно повинуйся или тебе отрубят голову.
— Сейчас же побегу со всех ног, — заверил её дровосек, а про себя подумал: „Какая разница от кого принимать смерть — от жены или от волшебника? К тому же волшебник ещё, может, и смилостивится“.
Он пошёл, шатаясь словно пьяный, и сам не понял, как добрёл до берега. Помедля, Лоппи прокричал в отчаянии:
Рак, мой друг, прошу — не спите,
Умоляю — помогите!
Ответа не последовало. Пруд оставался недвижим. Тишина… Даже мух не слышно. Вторично позвал Лоппи — на сей раз и эхо не откликнулось. Охваченный ужасом, Лоппи крикнул в третий раз.
— Зачем пожаловал? — резанул голос.
— Мне-то ничего не надо. Чего мне желать? Это королева, моя жена, заставила меня.
— И чего ещё ей нужно?
Лоппи упал на колени.
— Простите меня, в том нет моей вины! Она пожелала быть Богом.
Рак наполовину вылез из воды и, грозя Лоппи клешнёй, прогремел:
— Твою жену следовало бы посадить в тюрьму, а тебя, дурня, — повесить. Жёны творят глупости благодаря трусливым мужьям. Убирайся в свою конуру, босяк, в конуру!
И в такой ярости нырнул рак в воду, что она зашипела, точно в неё погрузили раскалённую сталь.
Лоппи упал лицом на землю, словно поражённый молнией. Потом, опустив голову, побрёл домой, и до чего же знакомой показалась дорога — лесной опушкой мимо чахлых берёзок, по жухлому мху, между обмелевших прудов со стоячей водой. А вот и знакомая лачуга, и была она куда более убогой, чем прежде.
Что теперь сказать Мазикас и чем её утешить? Но не долго Лоппи предавался грустным мыслям — из лачуга выскочила сущая ведьма в отрепьях о бросилась ему на шею, стремясь задушить его.
— Ага, заявился, изверг! — вопила Мазикас. — Это по твоей тупости мы разорились. Это ты рассердил своего проклятого рака. Так и должно было случиться — ты никогда меня не любил ничего для меня не сделал, ты — себялюбивый негодяй! Умри же!
И она бы выцарапала Лопни глаза, не сумей он с превеликим трудом удержать её руки.
— Осторожнее, Мазикас, успокойся. Не изводи себя.
Но было поздно — внезапно у Мазикас вздулись вены на шее, побагровело лицо, она отпрянула назад, вскинула руки и рухнула на землю. Её убил гнев.
Лоппи оплакал жену, как и полагается всякому порядочному супругу. Он схоронил её под величавой елью. Над могилой поставил камень и обнёс место изгородью, чтобы звери не потревожили прах. Выполнив печальный долг, Лоппи вернулся домой и постарался обрести прежний покой.
Но его охватило отчаяние, он не мог жить один.
— Что мне делать? Что со мною станется? — причитал Лоппи. — Вот он я, одинокий, покинутый, сам себе в тягость. Кто будет за меня думать, решать, говорить и делать, как поступала моя любимая жена? Кто разбудит меня десять раз за ночь и напомнит, чем я завтра должен заняться? Я лишь тень без души, живой труп. Жизнь моя отлетела вместе с возлюбленной Мазикас. Мне остаётся только умереть.
Слова его оправдались, В начале зимы проходивший лесом крестьянин увидел лежавшего на снегу человека. То был Лоппи. Он уже неделю как умер — от холода, голода и горя. Поблизости не оказалось ни друга, ни соседа, чтобы закрыть ему глаза. Закоченевшие пальцы сжимали шило — им Лоппи процарапал на камне последние слова, обращённые к той, кто была усладой его жизни:.
САМОЙ ЛУЧШЕЙ
ИЗ ЖЁН ОТ
САМОГО БЕЗУТЕШНОГО
ИЗ МУЖЕЙ
Новая волшебная сказка Лабулэ[12]
Г. Эдуард Лабулэ достаточно известен как французской, так и нашей читающей публике в качестве даровитого профессора и блестящего публициста либеральной орлеанистской оппозиции, Лекции его живы, остроумны и эффектны; журнальные статьи бойки и дельны; но лучше лекций и статей, лучше серьёзных сочинений и лёгких политических брошюр ему удаются произведения совершенно особого рода, того рода, который можно назвать политическою сказкою. У Лабулэ хватает фантазии и творческой силы как раз настолько, насколько это нужно, чтобы набросать вереницу лёгких, живых и ярких, пёстрых и разнообразных арабесков, в которые облекается задорная мысль автора и из-за которых она с полным успехом бьёт в глаза самым недогадливым и смиренным читателям.
