Как только последняя, самая маленькая зеленая тля скрылась за окном, бутоны красной герани щелкнули и медленно раскрылись. За ними выпустила бутоны синяя фиалка. И, немного подумав, зацвела белая роза.
— Как красиво! — закружилась на месте Анютка.
— Какая гадошть! — скривился шишига. Давно поджидал его Кузька. Сидел он на своем шестке, все ждал, когда шишига появится. И дождался. Выполз шишига из своей норки — и сразу к цветам. Сначала всю воду из земли высосал, потом пылью листы присыпал и только тут заметил, что не ползают по листьям вредители, а бутоны подняли свои головки и цветут всеми цветами радуги.
— Мерзошть, мерзошть, — топает ногами и плюется от ярости шишига, — я вам покажу как цвести! Я вам покажу, как хорошеть!
Плюется, а сам ручонками своими тонким на всякий случай прикрывается. Как ни безобидны цветы, а хлестнуть веткой или кольнуть шипом ой как больно могут!
Странное дело! Цветы, которые до того всегда пытались защититься от шишиги, стоят, не шелохнуться. Только еще сильнее расточают свой аромат, только еще больше раскрывают свои соцветия. Даже у самой маленькой, совсем юной еще гераньки налились бутоны, вот-вот раскроются!
Подскочил шишига к этой гераньке, топнул ногой:
— Не шмей цвешти, не шмей!
А та натужилась да и раскрыла лепестки. А лепестки необычные, белоснежные, с ярко-алой каймой. Удивился Вреднючка: никогда раньше он такой герани не видел! А цветку того и надо: не успел шишига опомниться, как скинула геранька самый красивый бутон и мягко опустила на лохматую голову шишиге. Лежит бутон на грязной головке негодника, как шапочка. Красивая такая шапочка, яркая, ароматная.
— Это тебе, — только и шепнула юная геранька.
Совсем опешил бедный шишига. Колоть шипами его кололи, хлестать ветками — хлестали, нос пыльцой пачкать — пачкали. А вот шапочки дарить — никогда. Постоял он немного, как вкопанный, скинул с головы подарок и шмыгнул в свою норку. Так растерялся бедный, что и пакостить в эту ночь забыл.
Но к рассвету вернулся. Тихо, оглядываясь, подполз к брошенному бутону, спрятал его за рваный ворот замусоленной рубахи и уполз опять. Видать, по сердцу пришелся подарок. Видать, никто до того шапочек ему не дарил.
* * *
— Спасибо, спасибо, — мягко захлопали цветы своими листочками, — ты спас нас!
— Да ладно уж, чего там, — совсем смутился Кузька. — Вы сами все сделали, а я только в засаде с дрыном стоял.
Дрын Кузька приготовил на тот случай, если бы его план не сработал. Душа шишиги — загадка. Он мог на ласку цветов разозлиться еще больше, тогда из своей засады выскочил бы домовенок с дрыном. Шишига понял бы, что Кузька — это не цветочек, у него и дрын, и голос в полном порядке. И убежал бы. Но к крайним мерам прибегать не пришлось. Цветы сделали все, как надо.
Раскланялся Кузька с цветами и юркнул в мышиную норку. В ту самую, в которую убежал шишига. Надо же было ему узнать, где прячется от дневного света маленький негодник!
Мышиные ходы Кузька знал прекрасно… Скоро пробежался он по всем развилкам и тупикам и вышел в новый тупик, вырытый совсем недавно.
Тихо, темно было в тупике. Да домовые в темноте лучше кошек видят, а в тишине лучше рыб слышат. Присмотрелся, прислушался Кузька и видит: лежит в самом углу маленький шишига. Умаялся. Шапочку из цветка герани за спинку спрятал, мордочкой в тряпочку замызганную зарылся, носиком посапывает, губами причмокивает, тоненькими ручками к себе большую деревянную ложку прижимает. Старая ложка, некрасивая, мышами погрызенная, в грязи вывалянная, смотреть противно. А шишига ее вроде любит.
Глава 8. ПЕРИНКА ДЛЯ ВРЕДНЮЧКИ
Анютка утром проснулась и увидела Кузьку, да не одного, а с коробочкой. В этой коробочке она хранила лоскутки разноцветные, один другого краше — и зеленые с ромашками белыми, и красные в белый горох, и шелковые голубые, совсем без рисунка, но с переливами.
— Как ты коробочку мою на кровать поднял? Она же для тебя большая и тяжелая?
— И не то поднимешь, когда дите пропадает! Вставай скорее, вдевай иголку в нитку.
— Зачем?
— Постельку будешь шишиге шить. Как у куклы твоей и даже краше. С оборками. Я для подушки уже и пуха гусиного собрал.
Не стала Анютка медлить. А иголка не слушается, пальцы колет, материю сборит, никак не получается красивая постелька для шишиги. Да тут еще Кузька. Каждые пять минут высовывается из-за печки и кричит:
— Готова постелька? Нет? Поторапливайся, поторапливайся!
Чуть не плачет Анютка. Для ее-то куклы все бабушка Настасья сшила.
— Вот тетеха-недотеха-неумеха! — вывернулся из-под лавки Кузька. — Ничего ей и поручить нельзя. Двигайся, сам шить буду.
Сел он рядом с девочкой, схватил иголку, воткнул ее в шелк, да как закричит, как запрыгает, как завертится! Портной из него некудышный оказался. Еще хуже, чем из Анютки.
Подошла к ним бабушка Настасья. Лицо серьезное, а глаза смеются. Не спрашивает, зачем им постельку шить понадобилось. Бабушки — они такие. Ничего не спрашивают, а все знают.
— Это все иголка виновата, — говорит, — неумеха, а не иголка вам попалась. Возьмите мою!
Села рядом с внучкой, показала ей, как стежки делать надо. И скоро постелька для шишиги была готова. Да какая! Середка синяя, как васильки, краешки белые, как тополиный пух, а оборка голубая, переливчатая.
Кузьке даже стало немножко жалко отдавать такую постельку шишиге. Но он эту жалость поборол. Все есть у Кузьки — и друзья, и дом, и пироги в печке. А у шишиги-вреднючки этого нет ничего, кроме уже увядшей шапочки из цветка герани и грязной деревянной ложки.
С трудом дождался Кузька ночи, когда люди уснут. Это только домовые и днем могут по избе шнырять, а шишиги больше по ночам шалят. Притаился Кузька, смотрит, шишига в первую очередь к цветочкам направился. Но воду из земли пить не стал.
— Цветете? — спрашивает. — Зеленеете? Шмотрите у меня. Только попробуйте жавянуть. Я вам покажу!
И кулачками своими махонькими грозит. Потом еще рядом покрутился, смахнул пылинку с листа фикуса, набрал полные щеки воды и прыснул на цветы. Смешно им, приятно, думают цветы, что это дождик. А шишига знай старается: вроде и баловство это, а его новым друзьям нравится.
Пока он так забавлялся, шмыгнул Кузька в мышиную нору и дотащил до угла шишиги постельку. Постелил, как мог, оборочки расправил — и бегом обратно. Да вовремя. Шишига шапочку свою забыл, за ней вернулся. Увидел, что кто-то в его углу хозяйничал, разозлился, плюется, шипит, ногами топает. Схватил постельку и поволок по мышиным ходам обратно. А Кузя в норе затаился. И интересно ему, что шишига делать собрался.
А негодник и рад стараться: постельку в печку закинул и давай безобразничать! В сундуке бабушкином все переворошил, пыль за щеками вдвое больше с улицы принес, Фенечке хвост дверью прищемил, паутиной все углы завесил. Только цветы не тронул. И довольный в свой угол спать пошел. Проходит мимо Кузьки и бормочет себе под нос:
— Я им покажу, как мне гадошти делать! Шами шапочку мою скрасть хотели, а поштельку швою нечаянно оштавили! Пушть теперь только шунутся! Я им покажу!
Что собирался показать шишига «им», Кузька так и не понял. Но когда он выполз из мышиной норки, волосы его встали дыбом. Если бы он видел, какой разгром учинил шишига, он забыл бы о перевоспитании, а победил бы его дрыном и кулаками. А сейчас уже было некогда. Петух первый раз кричать собрался, до третьего крика надо было в доме порядок навести.
Умаялся Кузька, но успел. Пока хозяева спят, побежал в конюшню лошадке Марсику гриву в косички заплетать. Убежал и не видел, как выполз из норы заспанный шишига, залез в печку, нашел там свою новую постельку и уволок ее обратно, в свой угол. Шишига был, конечно, гордый. Но гордости у него было много, а такой красивой и мягкой постельки было мало. Точнее, никогда не было.
Глава 9. ЛОЖКА — БЫСТРЫЕ НОЖКИ
— Все, — ругается Кузька, — нервов моих больше нету. Не буду больше перевоспитывать шишигу. Сяду сегодня ночью в засаду и жваркну его! Пусть дряпает!
— И жваркни, — поддерживает его Анютка.
— А еще кулак покажу, — не совсем уверенно продолжает домовенок.
— И кулак покажи, — разрешает девочка.
— А еще улюлюкну, — тихо-тихо грозится Кузька и смотрит из-под бровей на подружку.
— А еще улюлюкни, — улыбается она.
— А чего ты меня совсем не отговариваешь? — сердится Кузька. — Ты меня должна отговаривать. Я должен злобиться, а ты мне должна говорить разные жалкие слова: «Он маленький, его никто не любит, его никто в баньке не парит!».
— Ты и сам эти жалкие слова знаешь. Зачем их лишний раз говорить?
— Я так не играю, — продолжает сердиться Кузька, — слишком умная становишься, скоро будешь, как взрослая. Тогда с тобой точно каши не сваришь.
