Поезд остановился на какой-то станции, и в вагон вошло трое пассажиров. Поэтому до самого конца поездки мы не проронили больше ни слова.
По приезде в Эльфстон леди охотно приняла мое предложение прогуляться пешком, и мы, отправив багаж: ее — со слугой, встречавшим леди на станции, а мой — с одним из носильщиков, — зашагали по знакомым улочкам, воскрешавшим в моей памяти столько приятных воспоминаний. Леди Мюриэл предложила вернуться к нашему разговору — к тому самому моменту, когда нам пришлось прервать его.
— Вам, конечно, известно о моей помолвке с кузеном Эриком. А вы слышали?..
— Да-да, — прервал я ее, чтобы избавить от страданий, которые мог причинить ей рассказ о печальных подробностях этого дела. — Я слышал, что с этим все кончено.
— Мне хотелось бы рассказать, как было дело, — заметила леди, — поскольку это и есть та самая тема, о которой я хотела бы с вами посоветоваться. Я давно заметила, что мы расходимся с ним во взглядах на религиозную жизнь. Его христианские идеалы слишком туманны, да и само бытие Божие он относит куда-то к области грез и фантазий. Но на его жизни это никак не сказывалось! Я убедилась, что даже полный атеист, вслепую блуждающий по свету, может вести самую чистую и благородную жизнь. А если вспомнить, что добрые дела… — Тут она резко умолкла и порывисто отвернулась.
— Абсолютно с вами согласен, — проговорил я. — Разве мы не помним обетование Спасителя о том, что такая жизнь непременно приведет к свету?
— Да-да, я помню об этом, — упавшим голосом отвечала леди, по-прежнему отвернувшись от меня. — Я говорила ему об этом. А он отвечал, что готов уверовать ради меня. Да, ради меня он пытался смотреть на вещи моими глазами. Но все это ложь! — взволнованно продолжала она. — Бог не принимает подобных побуждений! И все же причиной разрыва была не я. Я знала, что он любит меня, я дала обещание, и вот…
— Так, значит, он сам пошел на разрыв?
— Он освободил меня от обещания. — Леди повернулась ко мне; к ней опять вернулось ее привычное спокойствие.
— Тогда в чем же трудность?
— В том, что он, как мне кажется, сделал это не по доброй воле. Допустим, он поступил не по своей воле, а лишь для того, чтобы развеять мои сомнения. Разве в таком случае не остаются в силе все его претензии ко мне? А мое обещание? Оно ведь тоже сохраняет всю свою силу! Правда, отец говорит, что нет; но я никак не могу избавиться от мысли, что он сказал это только из любви ко мне. А больше спросить мне просто некого. О, у меня полно приятелей и подруг, с которыми так весело прогуляться в солнечную погоду; но нет друзей на пасмурные дни, нет старых друзей — таких, как вы!
— Позвольте мне подумать, — проговорил я. Несколько минут мы шли молча. Я, чувствуя, что мое сердце переполнено состраданием к этой чистой и благородной душе, никак не мог разобраться в путанице самых противоречивых порывов.
«Если она действительно любит его (наконец-то мне удалось найти ключ к этой злосчастной теме), почему же она не слышит в этом глас Божий? Может, она не верит, что послана ему, как был послан Анания слепцу Саулу, чтобы послужить ему очами». Мне опять показалось, что я слышу шепот Артура: «Что знаешь ты, о женщина, что думаешь спасти мужа своего?» И я прервал молчание теми же самыми словами: «Если вы действительно его любите…»
— Увы, нет! — взволнованно прервала она меня. — Во всяком случае — не в такой мере. Когда я давала ему обещание, мне казалось, что люблю; но я была тогда слишком молода и не умела разобраться в собственных чувствах. А теперь во мне всякое чувство к нему умерло. Так что Любовь можно считать причиной нашего сближения только с его стороны; с моей же — всего лишь Долг!
Опять наступило долгое, томительное молчание. Мои мысли окончательно запутались. Тем временем леди сама нарушила молчание:
— Только не поймите меня превратно! — сказала она. — Если я говорю, что мое сердце не принадлежит ему, это не значит, что я отдала его кому-то еще! Пока еще я ощущаю себя связанной с ним, но, когда почувствую, что совершенно свободна пред очами Божьими и могу полюбить другого мужчину, я никогда больше не погляжу ни на кого — в этом смысле, разумеется. Нет, я скорее умру! — Я с удивлением взглянул на нее, не подозревая, что в душе моей приятельницы могут кипеть столь бурные страсти.
Я счел за благо промолчать, и мы подошли к воротам Дворца. Чем дольше я размышлял, тем яснее мне становилось, что никакой зов Долга не стоит такой жертвы — а речь шла о счастье всей жизни, — которую она готова была принести. Я попытался донести эту мысль до ее сознания, добавив несколько предостережений о тех опасностях, которые угрожают брачному союзу, лишенному взаимной любви.
— На мой взгляд, единственный серьезный аргумент, на который стоит обращать внимание, — заметил я, — это его нежелание сразу же освободить вас от данного обещания. Я долго размышлял над этим аргументом и пришел к выводу, что он никак не влияет на окончательное решение вашего кузена. Я убежден, что вы совершенно свободны и вправе поступать как вам угодно.
— Весьма вам признательна, — серьезным тоном произнесла леди. — Поверьте, я говорю искренне! Мне никак не удавалось найти точные слова! — И тема, по обоюдному согласию, была снята с повестки дня. И лишь через какое-то время я понял, что эта беседа помогла леди окончательно развеять сомнения, так долго мучившие ее.
У ворот мы простились, и я отправился к Артуру, с нетерпением ожидавшему моего возвращения. А вечером, что называется на сон грядущий, я узнал все подробности этой истории: как он со дня на день откладывал свой отъезд, инстинктивно чувствуя, что просто не может уехать отсюда до тех пор, пока судьба не решит окончательно вопрос о свадьбе; как велись приготовления к свадьбе, и испытал неизъяснимое волнение, когда все вдруг прекратилось и он узнал (кстати сказать, от самого майора Линдона, пожелавшего проститься с ним), что помолвка по обоюдному согласию расторгнута; как он тотчас отказался от всех своих планов уехать на край света и решил остаться в Эльфстоне на год-другой, пока не исполнятся или не развеются окончательно его новые надежды; и как он с того самого достопамятного дня решил избегать всяких встреч с леди Мюриэл, опасаясь задеть ее чувства, пока не получит доказательства того, что она с уважением относится к нему.
— С тех пор прошло уже около шести недель, — заметил он в заключение, — и мы начали встречаться и видеться как прежде, избегая мучительных воспоминаний. Я все собирался написать тебе, но откладывал, со дня на день ожидая ответа, чтобы рассказать о более важных новостях!
— Да откуда же им взяться, более важным, болван ты этакий, — проворчал я, — если ты даже не повидался с ней? Ты что, приглашения от нее ожидал, что ли?
Артур смущенно улыбнулся.
— Да нет, конечно, — отвечал он. — Этого ожидать я не вправе. Просто я безнадежный трус, ты ведь знаешь!
— И что же ты слышал насчет причин расторжения помолвки?
— Да причины самые разные, — отвечал Артур, загибая пальцы на руке. — Во-первых, оказалось, что она красится чем-то таким; и помолвку расторг он. Затем выяснилось, что он тоже красится… чем-то другим; и от помолвки отказалась она. Потом обнаружилось, что майор — завзятый картежник, и помолвку расторг уже Граф. Затем Граф чем-то обидел или даже оскорбил его, и от помолвки отказался сам майор. Главное, что она расторгнута, а все остальное — чепуха!
— Надеюсь, ты узнал об этом из надежного источника, не так ли?
— О да, разумеется! Я узнал это под строжайшим секретом! Если эльфстонское общество и страдает от недостатка чего-то, то уж никак не от недостатка скандальных слухов!
— Да и не от скрытности тоже. Нет, если говорить всерьез, тебе действительно известны настоящие причины разрыва?
— Нет конечно. Я могу лишь догадываться.
Я почувствовал себя не вправе делиться секретами с ним и счел за благо переменить тему, заведя речь о том, где мне достать хорошего молока. Мы решили, что завтра мне надо сходить на ферму к Хантерам. Артур обещал проводить меня: ему, видите ли, по пути. А потом он опять займется своими будничными делами.
Следующий день выдался теплым и солнечным, и мы, встав пораньше, отправились на прогулку, чтобы насладиться дружеской беседой, пока дела не заставили Артура покинуть меня.
— Право, эти соседи — нечто большее, чем просто воплощение самой бедности, — заметил я, когда мы проходили мимо скопления полуразвалившихся лачуг, не заслуживающих названия коттеджей.
