Рекой быть проще, чем камнем.
Возвращаюсь как-то вечером голодный, спасу нет. Под ноги не смотрю, на окна глазею. Вижу вместо окон тарелки. Одни на борщ смахивают, другие на солянку, третьи на суп грибной. Знал бы, ложку с собой прихватил огромную, в четверть окна, вот бы налопался вдоволь.
Помню, математичка всё удивлялась мне. Я дальше 2359 считать отказывался, как ни вынуждала, двойками ни запугивала. Зауважала она это число, когда с папашей моим познакомилась, он у меня часовых дел мастер.
– Ты пойми, время и то после числа этого опять с нуля начинает, а ты детишкам головы морочишь.
Бабочкам, листьям, облакам, птицам, ветру виза не требуется. Я – не они.
Во мне нескольких страниц не хватает, поэтому не понимают, и не поймут.
Планеты всякими бывают. Есть рыжие, там ни дня, ни ночи, одни восходы с закатами. На планетах-брюнетках ночи без границ. Солнце не садится на блондинках. На шатенках пасмурно. На крашеных маляры ни сна, ни отдыха не знают.
На власть у Бога вещества не хватило.
Он ее из античастиц лепил.
Сказки больше похожи на воздушные шарики, чем на птиц. Я это к тому, что им не нужны крылья.
Мои сказки порой принимают за правду. Обыскивают, заводят уголовные дела. Но и там они продолжают оставаться сказками.
Однажды за одну из сказок влепили выговор. Я украсил его рамкой и повесил на стену.
Вчера его забрали обратно вместе с рамкой.
Все, кто вверху, сдали меня со всеми потрохами.
Так узнал, что Бог не там, а рядом.
У следующих строк не будет страха.
– Где твоя улыбка?
– В Одессе.
– А песни?
– В Тбилиси.
Их садят и садят, а они памятниками вырастают.
– Скажи, сколько у тебя пальцев, и я скажу, кто ты.
– Двадцать восемь.
– Февраль.
Память – это полет обратно.
Большинство живет на берегах струй. А тех, кто выбивается из строя, отправляют служить цветами в радугу.
Если бы Господь дал разума, силы и воли Минздраву, тогда бы под запрет попали не только алкоголь и наркотики, но и люди, чьи поступки, слова много страшнее любой отравы.
После Божьего Дара все другие награды —
от его сиятельства дьявола.
Приснился сон – я сын. Так я и остался с ним.
Виноват. За то меня – ветки по лицу. Виноват. За то меня – ветер по морде.
Так уж повелось: если не осужден и не сбежал – то Чехов, а дальше черти, черви и черта.
Длинный шаг, да он и не шаг уже, а почти полет.
Долго бежал по туннелю… Первое, что помню, – хлопок. Потом завизжал и зажил. Птицей не был, пулей летел. Была ли цель, попал ли, не знаю…
Второй раз не заряжают. Пороха на вторую жизнь не хватает. Пуль много, вещества серого мало.
Хотите прижаться, но в тамбурах электричек и поездов кто-то лихо пишет: «Не прислоняться!» Понимаю, при жизни не прижмешься, цензура не пропустит.
Меня медленно убивают, требуя при этом молчать, не то хуже будет. В чудо не верю. Молчать не могу: во мне плоти нет, я из слов слеплен.
Попал во щи, не хочу быть ни мясом, ни капустой, ни картошкой, ни луком, ни морковью.
Согласен на роль перца, на крупинку его.
Сочиняю и хожу. Если шаги кому-то по нраву, можете к ним и ноги, и руки, и сердце, и даже голову приделать.
Хотя ступней вполне хватает.
Болел, сдавался на доживание. Спасибо провокаторам, прокурорам, следователям, судьям.
Братцы, вам в медики пора.
Он у меня один – сердце. Если выдюжит, буду жить, а нет – значит смертной казни достоин.
Не цветами, слезами приходите.
Цветы сами вырастут.
Когда загоняют в угол, можно стать биссектрисой, опуститься до медианы, веря в то, что третьего не дано.
А оно есть, и имя его – высота.
Я не хочу быть ангелом. Пороки – мои костыли.
Тесто – тело. Я – пирог. Нутро мне неведомо. Я всякий раз его сочиняю заново. Порою сладкое из яблок сада, из ягод леса. Порой из огорода: картофель, лук, капуста, щавель. Надкусывайте и ешьте: глазами, языком, губами. Тесто – тело. Я – начинка.
Когда Шариковы поссорились с Подшипниковыми, страна распалась.
И у земного шара есть шея. Зовут ее Ось земная. Эта шея еще та шея, из разряда моржей. В Северном Ледовитом океане купается. И не чихает она, и не кашляет.
Прошлое – перо, настоящее – лист, будущее – письма. Самому себе нездешнему.
То, что люди принимают за крылья, на самом деле улыбка. Лица людей к полетам, увы, не готовы.
По Шаламову, «фраза должна быть хлесткой, как пощечина». А сказка не на сон, а на пробуждение, может играть роль пощечины?
Как останусь с собой, так руки соберу, ноги… Пусть голосуют. Голову во главу угла ставить или сердце? Локти сбегут. Пальцы к голове потянутся, ладони сердцу ближе. Ноги? Всё дело в ногах, кого они выберут, так и будет. Пятки, те тоже сбегут. Колени? Два осколка, когда-то сердце билось в них. А как молиться начал, поднялось выше. Голову, ту молитвой не поднять. Руки, опять руки. Если их вытянуть… А ноги? Ноги соединить. А голову? Не опускать!
Тогда и сердцу выбирать не придется.
Список авторов хороших сказок
Кошки, ветры, бабушки, подушки, дожди, коленки…
Город, в котором живу, промашку дал. Я ему не по размеру. Трещит по швам.
Давление замучило, обратился к доктору. Тот повертел. В уши заглянул, в глаза. Пульс пощупал. В итоге выдал:
– Вас удивление подводит, вот верхнее давление и растет.
– А что делать, доктор?
– Сбрить.
– Усы?
– Нет, брови.
Сказка о ходиках с кукушкой
В семь вечера родился мой дед. В четыре минуты восьмого – бабушка. В семнадцать минут восьмого произошла революция. В двадцать три минуты восьмого дали пропуск на жизнь моим родителям, маме в Европе, папе – в Азии. Без пятнадцати восемь моя страна победила в великой войне. Без одиннадцати восемь я появился на свет. Без четырех минут восемь пошел в школу. Без трех минут восемь моя Родина запустила в космос первый искусственный спутник Земли. Потом в памяти наступил провал. В восемь узнал, что я директор школы. Сейчас тринадцать минут девятого. Сколько жизни осталось, не знаю.
Хорошо бы еще минут десять.
– Кукушка, кукушка…
У нас сегодня солнце застряло между ветвей. Утру пора в день перекатываться, а оно запуталось и сидит там, как Жар-птица в гнезде. Горожанам бы радоваться, что утро пришло, а они давай в МЧС названивать. Приехали с пилами, с вышкой, в костюмах жарозащитных. И давай ветки вокруг солнца опиливать. А солнышко, как от пут освободилось, время в себе не состыковало и к вечеру пошло. И так ему понравилось восходить и закатываться, что у нас с тех пор ни ночи, ни дня. Знаете, люди лучше стали, моются чаще, гостят и грустят по-настоящему.
Ладони – циферблат. Мизинец секунды отсчитывает, безымянный – минуты, средний – за часы отвечает, указательный – за годы, большой – за века.
Господь часы каждому в руку дал.
Ни запятых, ни пауз. Затих за так. За не так заткнулся.
Гадаю, негодую. Ты где?
Между пальцами восемь просветов. Там недели обитель: понедельники, вторники, среды, четверги, пятницы, субботы, воскресенья. И восьмой, святой просвет. Редкий, високосный день. Имя ему каждый сам дает.
А нет имени, значит понедельник опять.
Совершенен лишь февраль, и то лишь
на семьдесят пять процентов.
То, что до сих пор живу, – сказка. То, что до сих пор работаю, – сказка. То, что до сих пор не сижу, – сказка. Всё – сказка. Что не сказка, того и нет на белом свете.
И Земля когда-то была кубом. Люди слишком часто играли в кости и перешли дозволенные грани.
