– Не наставляй ее на меня! – завизжал, отшатываясь, дядя Альфред. – Наставь на Кона! Она вся в смертных заклятиях!
Странник кивнул, опустив белое лицо. Один раз. Вытянул вперед обе руки. Подхватил дядю Альфреда и прошагал мимо меня, – дядю Альфреда он нес с такой легкостью, будто тот был младенцем. Последнее, что я видел, – дядины ноги в полосатых штанинах пижамы, он отчаянно дрыгал ими, когда его проносили мимо моего правого плеча. А потом и Странник прошел мимо, что-то дернуло меня за шею, ключ-штопор вылетел из моей руки и исчез. В тот же миг ветер стих, и ощущение вечности на горизонте пропало.
Тут Милли и Кристофер снова стали видимыми – они покачивались, и вид у них был совершенно измотанный. А потом Кристофер проговорил своим обычным негромким, рассудительным голосом:
– Что-то не по душе мне оба твоих дядюшки, Грант.
– Знаешь, – произнес у меня за спиной низкий сухой голос, – это, пожалуй, первое твое дельное замечание за много, много месяцев, Кристофер.
Там стоял Габриэль де Витт, серый и суровый; в своем черном сюртуке он казался чуть ли не одного роста со Странником. И он был не один. Тут же толпились все те, кто явился с ним в главный салон, – они теснились у стеллажей и занимали то место, где только что прошел Странник. Был тут и мистер Прендергаст, и Королевский Посланник, и одна из придворных колдуний – мадам Дюпонт, и еще эта жуткая миссис Хейвелок-Хартинг. А рядом с Габриэлем де Виттом стояли мама и Антея, обе измученные и заплаканные. И вот что было интересно: оглядевшись, я понял, что появление Странника потрясло всех не меньше, чем меня. Даже Габриэль де Витт посерел чуть сильнее, чем в Столлери.
Увидев его и всех остальных, Кристофер явно оторопел – таким я его еще никогда не видел. Лицо у него сделалось белым, как у Странника. Он сглотнул и попытался расправить шейный платок, вот только платка на нем не было.
– Я все могу объяснить, – сказал он.
– Я тоже, – прошептала Милли.
Вид у нее был совсем больной.
– С вами обоими я разберусь позднее, – произнес Габриэль де Витт. Прозвучало это крайне зловеще. – А сейчас, – добавил он, – я хочу говорить с Конрадом Тесдиником.
Это прозвучало еще более зловеще.
– И я все могу объяснить, – сказал я. Ноги подкашивались от страха. Было даже страшнее, чем говорить с дядей Альфредом. – Понимаете ли, я родом из семьи преступников, – сказал я. – Оба моих дяди… и еще я уверен, что надо мной все-таки тяготеет Злой Рок, что бы там Кристофер ни говорил.
Антея при этих словах почему-то хихикнула сквозь слезы. А мама вздохнула.
– Мне нужно задать тебе несколько вопросов, – продолжал Габриэль де Витт, будто и не услышав моих слов. Он вытащил из внутреннего кармана своего чернильно-черного сюртука какой-то конверт и протянул его мне. В конверте, судя по всему, были открытки. – Пожалуйста, просмотри эти изображения и скажи, что ты там видишь.
Убейте меня, но я не мог сообразить, с чего бы это Габриэль де Витт заинтересовался открытками. Я полез в конверт и вытащил их оттуда.
– Ой, – вырвалось у меня.
Это были отпечатки снимков, которые я сделал на двойной винтовой лестнице, где мы встретились с Милли. На одной была просто лестница, потом на двух – Милли на этой самой лестнице, она что-то кричала Кристоферу – а потом еще одна фотография лестницы – объектив направлен вверх, к грязному стеклу на вершине башни. Вот только что-то со всеми снимками было не так. На заднем плане каждого, зыбкие, но отчетливые, виднелись какие-то другие помещения, десятки помещений. Я видел пыльные коридоры, другие лестницы, комнаты со сводчатыми потолками в самых разных стилях, разрушенные каменные арки, а в нескольких местах какой-то гигантский парник. Все они громоздились слоями одно на другом.
– Кажется, я заправил в аппарат пленку, которую уже кто-то отснял, – сказал я.
Габриэль де Витт ответил:
– Пожалуйста, смотри дальше.
Я просмотрел всю пачку. Вот помещение, куда нас привела двойная лестница; а кто-то другой до меня, похоже, сфотографировал зал, отделанный мрамором, с вроде как бассейном посередине, а за ним – что-то темное, украшенное статуями. На следующем снимке была комната с арфой, но сюда добавились смутные силуэты десятков комнат, размытые очертания бальных зал, столовых, огромных гостиных, а еще комната с бильярдными столами поверх нескольких библиотек. На следующих двух фотографиях были кухни, за ними смутно проступали другие кухни – в том числе и вязанье на стуле, и стол с этим странным журнальчиком. А на следующей…
Я заорал во все горло. Не удержался. Оказалось, что ведьма была куда ближе, чем я думал. Лицо ее вышло плоским, круглым и размытым – так обычно и выходят лица, если поднести фотоаппарат совсем близко. Рот был распялен черным зловещим полумесяцем, плоские глаза злобно сверкали. Она очень напоминала разгневанный блин.
– Я не хотел ее убивать, – сказал я.
– Да ты ее и не убил, – ответил, к моему удивлению, Габриэль де Витт. – Ты просто заловил ее душу. Тело мы нашли в коме в одной из кухонь, когда осматривали альтернативные здания, и вернули его в Седьмой «Д», где, рад тебе сообщить, ее сразу заключили под стражу. Ее давно разыскивали в этом мире за убийство нескольких чародеев с целью завладения их волшебством.
Милли тихонько пискнула.
Кустистая бровь Габриэля де Витта чуть дрогнула в направлении Милли, однако он продолжил:
– Теперь мы, понятное дело, возвратили ее душу в Седьмой «Д», чтобы она могла должным порядком предстать перед судом. Скажи, что еще ты видишь на этих фотографиях?
Я еще раз пересмотрел всю пачку.
– Вот эти две, где Милли на лестнице, вроде бы ничего, – сказал я, – только все эти здания у нее за спиной портят дело.
– А когда ты фотографировал, их там не было? – спросил Габриэль де Витт.
– Разумеется, – ответил я. – Я их вообще никогда раньше не видел.
– Зато мы видели, – вступил в разговор один из спутников Габриэля де Витта, молодой человек с копной кудрявых светлых волос и смуглой кожей. Он подошел ближе и протянул мне пачку фотографий другого размера. – Вот, это то, что я наснимал, пока мы осматривали вероятности в поисках Милли и Кристофера, – пояснил он. – Что скажешь?
На этих фотографиях было два разрушенных замка, мраморная лестница, идущая от какого-то бассейна, бальная зала, огромная теплица и снова – двойная винтовая лестница; а на последней – хлипкая деревянная башня, где мы с Кристофером отыскали Чемпа. Все они были отчетливыми, внятными, хорошо сфокусированными – не то что мой хлам.
– Эти гораздо лучше моих, – признал я.
– Верно, но ты посмотри внимательнее, – настаивал мой собеседник. Он взял мою первую фотографию Милли на лестнице и положил рядом с четырьмя своими. – Посмотри, что на твоей на заднем плане, – сказал он. – У тебя там видны и оба разрушенных замка, и теплица, а вот эта размытая штука за ними, видимо, и есть деревянная башня. А если взять твою фотографию с арфой, на ней сзади совершенно отчетливо видно мою бальную залу. Рассмотрел?
Придворная колдунья изрекла:
– По нашему убеждению, каковое полностью поддерживает миссис Хейвелок-Хартинг, ты, Конрад, обладаешь исключительным талантом фотографировать альтернативные вероятности, не видимые глазу. Так ведь, монсеньор? – обратилась она к Габриэлю де Витту.
Мистер Прендергаст добавил:
– Правда истинная.
Габриэль де Витт забрал у меня мои фотографии и некоторое время стоял, разглядывая их и хмурясь.
– Да, именно так, – произнес он наконец. – Юный господин Тесдиник обладает исключительным, хотя и неразвитым талантом волшебника. Я хотел бы… – теперь он хмурился, обращаясь к маме, – забрать его к себе в Двенадцатые Миры, чтобы дать ему соответствующее образование.
– Ой, не надо! – вскрикнула Антея.
– Полагаю, что выбора у меня нет, – ответствовал Габриэль де Витт. Он все еще хмуро глядел на маму. – Не могу понять, куда вы смотрели, мадам, и почему не обеспечили сыну соответствующего обучения.
Мамины волосы к этому времени рассыпались совсем и смахивали на распотрошенный матрас. Я видел, что ответить Габриэлю де Витту ей нечего. Она лишь возгласила трагическим голосом:
– Вот так, меня окончательно лишили семьи!
Габриэль де Витт распрямился; вид у него сделался даже угрюмее и суровее обычного.
– Этим, мадам, – отчеканил он, – обычно и заканчивается дело, если пренебрегать своими обязанностями в отношении других.
Мама еще не придумала, что ответить, а он продолжил:
– Кстати, если вас это утешит, то же самое в полной мере относится и ко мне. – Он обратил свое угрюмое лицо к Милли. – Ты была совершенно права относительно этой швейцарской школы, моя милая, – сказал он. – Прежде чем сюда отправиться, я съездил туда самолично. А следовало бы сделать это до того, как тебя туда посылать. Школа дрянь. Как вернемся домой, сразу же подыщем тебе другую.
