Евгений пришёл в ярость. Он охотно запустил бы в птиц чем-нибудь увесистым, но ничего, кроме сердца от довоенного утюга, у него не было. Поэтому он взял себя в руки и по книжке в жёлтом переплёте стал изучать польский язык.
В Варшаве на аэродроме Агнешка долго высматривала тётю Гелю (жену дяди Стася — владельца грузовика). Ту самую, которая, по мнению жены доктора Баобаба, одевалась безо всякого вкуса. Евгению было любопытно поглядеть на неё, но увы — на аэродром она не пришла. Агнешка опустила монетку в телефон-автомат и позвонила.
— Тётя Геля?
— Да, это я. И сейчас я очень спешу, потому что бегу к портнихе, Я шью себе фиолетовое плиссированное платье. А кто это говорит?
— Агнешка. Я прилетела из Стокгольма.
— Не может быть. Чудеса, да и только!
— Почему чудеса? Ведь я послала вам, тётя, открытку.
— Ну, знаешь, открытку… Открытка, наверное, за диван завалилась. И вообще неизвестно, когда эти самолёты прибывают.
— Известно, тётя. Надо было позвонить.
— А разве там есть телефон?
— Есть. Конечно, есть.
— Где? В самолётах?
— Нет, на аэродроме.
— Э-э-э, так туда невозможно дозвониться. Впрочем, это неважно. Садись в автобус и приезжай. Дядя будет в половине девятого. Улица Переулок, пятнадцать, не забыла?
— Не забыла, тётя.
И Агнешка с Евгением приехала на улицу Переулок, пятнадцать.
— Красивая птичка, — сказала тётя про Евгения. Она была в шёлковом бледно-зеленом плиссированном платье с розовыми цветами из меха, — Ты привезла что-нибудь?
— Евгения, — сказала Агнешка.
— И больше ничего? — удивилась тётя Геля, — Никаких вещей?
— Никаких, — сказала Агнешка.
— Ты такая же сумасшедшая, как твоя мать! Садись! Дядя Стась придёт в половине девятого, Ты тоже садись! — сказала тётя Евгению и посадила его на рояль.
Там лежали ноты под названием «Шведская полька».
Тётя и Агнешка ужинали.
Скоро наступила половина девятого, потом половина десятого, половина одиннадцатого, а дяди всё не было.
Евгений вспомнил, что в Швеции Привожу-Хлеб рассказывал о больших самолётах, летающих точно по расписанию, и о том, что люди, которым надо прийти куда-нибудь к половине девятого, стараются прийти в двадцать пять минут девятого, то есть на пять минут раньше.
«Тётя Геля и дядя Стась устроены совершенно иначе», — подумал Евгений.
В полночь пришёл дядя Стась и, увидев Агнешку, очень удивился.
— Что ты тут делаешь, детка? — спросил он ласково, И, узнав о большом путешествии Агнешки, огорчённо развёл руками. — Подумать только! Совершенно вылетело из головы! Лучше всего тебе переночевать у нас, а утром — увидим.
— Так вы, дядя, не отвезёте меня домой на своём грузовике? — захныкала Агнешка.
— Может, отвезу, а может, и нет, — таинственно ответил дядя.
— А где же твой грузовик? — поинтересовалась тётя, поправляя бледно-зелёные складочки на платье.
— Я одолжил его приятелю — ему надо было поехать на свадьбу к племяннице в Нижнюю Пщину. Неизвестно, вернётся ли он до понедельника, — сказал дядя Стась, а Евгений подумал, что и дядя Стась, и его приятель удивительно похожи на того самого Пекаря из Долины Сквозняков, который вдруг уехал погостить к своему дяде в Венесуэлу.
Потом Агнешка сыграла на рояле «Шведскую польку», и все до самого утра ели овощной салат.
В шесть часов вошёл слегка запыхавшийся приятель дяди Стася и закричал:
— Поехали в Нижнюю Пщину! Там свадьба, и очень весёлая!
Все быстренько надели шляпы, тётя взяла сладкий пирог, который она испекла к воскресенью, дядя взял рояль (на свадьбе пригодится) — и поехали.
Глава девятая. СВАДЬБА В НИЖНЕЙ ПЩИНЕ
Грузовик подпрыгивал на ухабах. До Нижней Пщины было ещё далеко, Евгений решил посвятить своё новое путешествие изучению польского языка.
— Агнешка, — сказал он, выглянув из-за книжки, — тут какая-то ошибка, Здесь написано: «Жница жнет жито, а в жите жужжит жужелица».
— Никакой ошибки! Так бывает! — энергично вмешался дядя Стась.
— А по-моему, это невозможно! — сказал Евгений.
— Отчего же? — вежливо спросила Агнешка. — Летом жницы жнут, и бывает, что в жито на минутку заглянет жужжащая жужелица.
— Но разве бывает столько жужжащих звуков в одном предложений?
— Бывает и больше. Представь себе, что жницы жнут жито, например, в Косьцежине, Ожише или Кшиже.
— Или в Щебжешине, — для большей точности добавила тётя Геля.
— Просто голова идёт кругом, — сказал Евгений и снова уставился в книжку.
Она была старая и потрёпанная. От жёлтых её страниц пахло табаком, и то и дело попадались разные удивительные фразы, Например:
Господин граф, кони ждут.
Или:
Поверишь ли, маркиза, какой-то человек изобрёл паровоз.
Или:
Карета подана. Увы, мне придётся откланяться.
Одним словом, книжка была куда старше моего дедушки, но Евгений не знал об этом и преспокойно учился, И к тому времени, когда они добрались до Нижней Пщины, он уже многое изучил.
Хату, в которой играли свадьбу, искать не пришлось, Вся она ходуном ходила от песен и плясок.
Свадьба длилась всего лишь две недели, Никто пока не устал, Все танцевали оберек, твист и «два притопа, три прихлопа» (или лет-кисс). У овина стоял милиционер и плакал, Какой-то мужчина играл ему на губной гармонике мелодию под названием «Никогда не гляди на меня таким взглядом».
На подоконнике сидели птицы и клевали крошки, Это были птицы польских полей и лесов. Агнешка поставила Евгения на подоконник и сказала:
— Поиграй тут с товарищами.
Она взяла дядю Стася за руку, и они вместе ушли в хату, ходившую ходуном от песен и плясок. Птицы улетели.
Евгений посидел в одиночестве на подоконнике и стал с грустью вспоминать Привожу-Хлеба.
Но тут рядом с ним села изящная Ласточка в чёрном платьице с белым воротничком. Она сделала два притопа, три прихлопа и спросила:
— Вы, я вижу, издалека?
— Не столько издалека, сколько свысока! Я видел облако так близко, как сейчас вижу тебя. Облако тоже было очень красивое!
— Ах, как интересно! Здешние птицы никогда не говорят мне ничего приятного. Вообще, скажу вам, жизнь в этой Пщине ужасная. Я, например, люблю музыку. Целыми днями готова сидеть на телеграфных проводах к слушать их пение. Но, поверите ли, никто из здешних простофиль не хочет пойти со мной на концерт.
— Я готов хоть каждый день ходить с тобой на концерт! Я готов купить тебе машину для мытья посуды или разделить с тобой своё сердце — выбирай что хочешь!
— Ишь какой! — крикнул вдруг Воробей, который прислушивался к их беседе уже целых пять минут, — Если вы сейчас же не извинитесь перед этой дамой, я сделаю из вас мочёное яблоко! — И он нацелил на Евгения свой острый клюв.
— Мочёное яблоко из меня не выйдет. Самое большее, что можно сделать, это разбить меня вдребезги. Я ведь глиняный, — сказал Евгений. — И вообще что тебе, собственно, надо, мой милый? — продолжал он, ещё не зная, какой у воробьев вздорный характер.
— Довольно! — крикнул Воробей. — Это уж слишком! Мне не нравятся ни заграничные облака, ни чужие края, из которых вы изволили приехать. Я считаю, что этот овин, например, тоже очень красив. Он не хуже всех ваших выдумок! И вообще полагаю невозможным и неуместным ваше обращение ко мне и к этой даме на «ты»! Я пан Воробей, а не просто какой-то воробьишко! Я с вами, сударь, коней не пас!
— В стране, из которой я приехал, многие люди и птицы обращались ко мне на «ты». Кроме одного колибри Лофа, который был ужасно заносчив.
— Мы все здесь колибри! Все! Понятно? — закричал пан Воробей, а Ласточка тихо слушала и с восхищением глядела на него.
Спустя мгновение они улетели, в полном согласии, а к Евгению подсела очень милая, но грустная чёрная птица. Это была галка. Галка, живущая в трубе. Следовало бы, собственно, сказать, что к Евгению подошёл Галок или Галкин, так как это был именно он, пан Галка, но пока ещё такого слова не придумали.
Итак, пан Галка подошёл к Евгению и спросил:
— Как поживаете, пан Евгений?
— Превосходно! А откуда вы знаете моё имя?
— Я знаю всё.
— А как вас зовут?
— Меня зовут Галка. Пан Галка к вашим услугам! Что новенького? Как дела?
— Всё в порядке. Пан Воробей, правда, искал со мной ссоры, и Ласточка почему-то улетела с ним, хотя уславливалась со мной слушать музыку проводов.
— Гм, это очень грустно, — сказал пан Галка, — И я, честно говоря, не вижу выхода. Всё это очень и очень грустно.
— А свадьба?
— Тоже грустная. Бесконечно грустная, — ответил пан Галка.
— Не слушай его, Женя, — закричала вдруг белая Гусыня, до сих пор дремавшая на солнышке, — Наоборот, у нас очень весело. Пан Галка вечно преувеличивает. Иди, я дам тебе сушёную сливу.
