Это действительно было так, потому что тени от деревьев поехали в другую сторону, откуда позже приходит ночь.
«Пора возвращаться, — подумал Бориска. — Папа, должно быть, уже пришел с рыбалки, узнал, что я куда-то делся, и решил, будто со мной случилось несчастье. Наверное, они вместе с мамой сейчас бегают от одних наших знакомых к другим, а потом совсем испугаются и начнут вспоминать, кто и когда утонул».
— Мне пора уходить, — сказал он друзьям.
— Так рано? — удивился Бук. — Но ведь мы не нашли еще место, где росла рябина с пушистыми цветами.
— Неужели ты не можешь еще чуть-чуть задержаться? — спросила Сорока.
— Не могу, — сказал Бориска. — Знаешь, как тяжело бывает слушать, когда мама начинает выкрикивать: «Этот непослушный ребенок сведет меня в могилу» или: «В нашей семье растет не мальчишка, а какой-то жестокий эгоист! Он никогда не думает о родителях, всегда только о себе, о себе!» А папа! Он в таких случаях всегда принимает мамину сторону.
— …Хм… — сказал Бук. — Трудно тебе живется. Но поскольку ты все равно уже опоздал, можешь побыть с друзьями лишний час. Тем более что мы встречаемся не каждый день.
— Что ж, — вздохнул Бориска, — я, пожалуй, еще побуду с вами. Бук прав: неизвестно, когда нам снова удастся встретиться…
— Ура! — сказала Сорока. — Мы очень приятно проведем время, и Бориска не будет жалеть о том, что опоздал, даже если ему двадцать раз подряд придется услышать, что раньше дети были куда лучше, чем сейчас. И обязательно найдем родину рябины и поляну, где ночует солнце.
— За свою жизнь я видел очень много рябин, — сказал Бук. — И все они — с пушистыми цветами. Но Бориска говорит, что его рябина росла на склоне… Это, наверное, за третьим брусничником — в нашем лесу есть только один склон… Сейчас мы пойдем туда. Только вы немного подождете меня возле скрипящей пихты — я забегу в дупло за часами. Я выменял их у старой вороны на двух дохлых ершей.
И друзья отправились на родину рябины с пушистыми цветами. Впереди шел знающий дорогу Бук, за ним Бориска, сзади — Машенька. А Сорока то перелетала с дерева на дерево и поджидала друзей, то порхала над ними и стрекотала, стрекотала, стрекотала…
Около скрипящей пихты Бук сказал:
— Пожалуйста, подождите меня одну минутку.
Было бы вернее, если бы он сказал: «десять минут», потому что вернулся Бук далеко не сразу.
— Вот! — гордо сказал он, подволакивая часы к Бориске. — Заводи — и они пойдут, как новенькие! Правда, когда мне удалось заполучить их, они уже не чакали. Но ворона клялась своим прадедушкой и своей прабабушкой, что часы в порядке. Да и вообще, много ли стоят два дохлых ерша, которых я нашел на берегу…
— Бук, — сказал Бориска, поднимая принесенную вещь, — это не часы.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Бук. — Может быть, ты скажешь, что — трактор?
— Нет, не трактор, а компас.
— Что?
— Компас.
— А стрелки? — спросил Бук, ловко вскарабкавшись Бориске на плечо. — Зачем тогда сделаны стрелки?
— Так и должно быть. Синяя показывает, где север, а красная смотрит на юг. По ним человек сразу узнает, куда ему надо идти.
— Значит, теперь, посмотрев на стрелки, ты знаешь, в какую сторону нам надо идти, чтобы отыскать склон, где росла рябина с пушистыми цветами.
— Нет, — сказал Бориска. — Для этого сначала надо знать, где находится склон.
— Я так и подумал, — сказал Бук, спрыгнув с Борискиного плеча на землю. — Старая ворона подсунула мне заведомо негодную вещь. Ведь если ты знаешь, куда идти, то эта штука не нужна. Теперь остается только трахнуть ее об сосну так, чтобы стрелки и стекло разлетелись в разные стороны. Ты, Бориска, сильнее. Доставь мне, пожалуйста, такое удовольствие.
— Не горячись, — Бориска ласково погладил друга по спине, — компас нам пригодится.
— Возьми его себе, — сказал Бук. — А я больше не хочу и смотреть на такую дрянь, хотя и отдал за нее всего двух дохлых ершей.
— А скоро мы дойдем до склона? — спросил Бориска, стараясь отвлечь Бука.
— Скоро, если ты пореже будешь об этом спрашивать, — буркнул Бук и так заспешил, что Бориска вынужден был почти побежать за ним.
Из травы выскакивали кузнечики, вылетали бабочки. Толстая синица, заснувшая после обеда, вспорхнула и чуть не столкнулась с летевшей Сорокой.
— Кто, цвень-цвень-цвень? — испуганно закричала она.
— Осторожнее, — предупредил Бук, — мы подходим к маленькой речке.
Действительно, почти сейчас же под ногами захлюпало и стало слышно, как шумит вода.
А еще через секунду вся компания оказалась около ручья, через который было переброшено бревнышко.
— Вперед! — сказал Бук и перебежал по бревнышку на другую сторону.
— Ухх! — сказала Машенька и, прыгнув с берега, улеглась поперек ручья.
Вода накатилась на Машеньку, приостановилась, приподнялась и, рассерженная, отпрянула назад.
— Хорошо! — довольно проворчала Машенька.
— Что, остановка? — спросила Сорока. — Вы решили сделать небольшой привал?
— Не мешайте! — попросил Бориска.
Он, не разуваясь, зашел в ручей и, приподняв полы курточки, вглядывался в воду.
— Что ты ищешь? — спросил с берега Бук.
— Я смотрю, живет ли в этом ручье рыба.
— Ну и что, живет?
— Кажется, нет…
— Конечно, — сказал Бук. — Ведь это — маленькая речка. Она здесь вовсе не для того, чтобы по ней гуляла рыба, а для того, чтобы из нее пить вкусную воду.
— В прошлом году, когда я был маленький, — не согласился Бориска, — почти в таком ручье мы с папой видели плотвичку.
— Ерунда, — сказал Бук. — Этого не могло быть.
— Нет, — сказал Бориска, — надо все-таки внимательней посмотреть. Машенька так взбаламутила воду, что ничего не видно. Я пройду по ручью подальше, поищу место, где вода прозрачная.
И Бориска пошел медленно против течения.
— Ох-ох-ох! — сказал Бук и зевнул. — Поспать пока, что ли?
— А я не хочу спать, — сказала Машенька. — Мне хотелось бы узнать: в ручье отражаются ночью звезды?
— Отражаются, — сказала Сорока. — Иначе и быть не может.
— В маленькой речке звезды никак не могут отразиться, — возразил Бук. — Ведь звезды живут далеко-предалеко. И когда они оттуда смотрят на лес, то даже не могут увидеть такую маленькую речку. Звездам нужна широкая река, — убежденно закончил он.
— Но если моя мама стала звездой, — задумчиво, как бы разговаривая сама с собой, сказала Машенька, — то она, наверное, не забыла про этот ручей — мы часто с ней пили здесь. Мне кажется, что мама сможет увидеть его, когда будет смотреть на лес даже оттуда, издалека…
— Поймал, поймал! — закричал Бориска. — Вот, посмотрите, здесь живет рыба! — он подбежал, разбрызгивая воду, и протянул друзьям ведерко, на дне которого что-то плавало.
— Головастик, что ли? — спросил, глянув одним глазом Бук.
— Соринка какая-то, — сказала Сорока.
— Пескарь! — пояснил Бориска. — Только еще совсем маленький.
— Он сверкучий, — сказала Машенька, — как далекая звездочка. Теперь я знаю, что звезды заглядывают и в этот ручей. Выпусти, пусть пескарь живет! — попросила она Бориску.
— Ладно, — согласился Бориска, — пусть плавает.
— Пошли, пошли, — заторопила Сорока. — Если мы станем повсюду ловить разных малявок, а потом выпускать их, то и к ночи не дойдем, куда нам хочется. Смотрите, день-то уже скоро сойдется с вечером.
Кто помнит рябину с пушистыми цветами?
Бориска, например, помнил всех, с кем ему приходилось встречаться.
Первым — это было давным-давно, когда Бориске только-только исполнилось четыре года, — появился доктор.
Появился почти сразу после того, как Бориска сунул руку в кастрюлю с булькающей манной кашей. Если вспоминать точнее — доктор пришел, а Бориска, откричав: «Ой, что я наделал!» и «Ой, что теперь будет!», молча сидел на коленях у мамы, раскачивая больную руку.
— Молодой человек любит манную кашу? — спросил доктор, забинтовывая Борискину руку.
— Не-е… — выдавил из себя Бориска и кончиком языка слизнул подкатившуюся к губе слезинку.
— А плакать мы перестанем, — сказал доктор. — Нам, мужчинам, стыдно плакать.
— Угу, — нахмурившись, согласился Бориска.
С тех пор прошло так много времени, что можно бы и забыть о докторе, но Бориска до сих пор помнит даже то, как тот уходил, на ходу надевая шляпу.
Гораздо позже доктора в гости к ним приехала бабушка, папина мама. Она жила в деревне — но не в той, где была их дача, а в другой.
— Наконец-то собралась проведать вас, — сказала бабушка, остановившись в коридоре, чтобы отдышаться. — Высоко живете, — пожаловалась она, — пятый этаж не для моих годов. А где же внучек, Бориска?
