– И то, что ты притащила сюда, то, что ты так любезно доставила к моим ногам, действительно кролик, но даже лучший шеф-повар в мире не сможет сделать из него пирог с крольчатиной.
Люси глухо заворчала.
– Эх, глупышка, этот кролик сделан из фарфора. – Великан поднёс Эдварда поближе к глазам. И они посмотрели друг на друга в упор. – Ну что? Ты же правда фарфоровый? – Он шутливо встряхнул Эдварда. – Ты ведь чья-то игрушка, верно? И тебя разлучили с ребёнком, который тебя крепко любит.
Эдвард снова почувствовал острую боль где-то в грудной клетке. И вспомнил об Абилин. Он вспомнил тропинку, которая вела к дому на Египетской улице. Вспомнил, как заходило солнце, сгущались сумерки и Абилин бежала к нему по этой тропинке.
Да, верно, Абилин очень его любила.
– Итак, Малоун, – сказал великан и откашлялся. – Как я разумею, ты потерялся. Мы с Люси тоже потерялись.
Услышав своё имя, Люси тявкнула.
– Ну так, может, ты не против скитаться по миру вместе с нами? – спросил великан. – Я, например, считаю, что намного приятнее потеряться не в одиночку, а с добрыми друзьями. Меня зовут Бык. А Люси, как ты, наверное, уже сообразил, – моя собака. Так ты не против бродяжить в нашей компании?
Бык мгновение подождал, глядя на Эдварда, а потом, всё ещё держа его за талию, большим пальцем наклонил ему голову – будто Эдвард кивнул в знак согласия.
– Гляди-ка, Люси, он говорит «да», – сказал Бык. – Малоун согласился путешествовать с нами. Правда, здорово?
Люси затанцевала у ног Быка, помахивая хвостом и радостно гавкая.
Так Эдвард отправился в путь-дорогу с бродягой и его собакой.
Они путешествовали пешком. А ещё – в пустых железнодорожных вагонах. Они всегда были в пути, всегда куда-то двигались.
– Но, в сущности, – говорил Бык, – мы всё равно никуда не попадём. В этом, друг мой, и заключается ирония нашего постоянного движения.
Эдвард путешествовал в свёрнутом в рулон спальном мешке Быка: оттуда торчали только его голова и уши. Бык всегда перекидывал мешок через плечо так, чтобы кролик смотрел не вниз и не вверх, а назад, на оставшуюся позади дорогу.
Ночевали прямо на земле, глядели на звёзды. Люси, поначалу крепко разочарованная тем, что кролик оказался несъедобен, теперь очень привязалась к Эдварду и спала, свернувшись возле него калачиком; иногда она даже клала морду на его фарфоровый живот, и тогда все звуки, которые она издавала во сне – а она то ворчала, то повизгивала, то глухо рычала, – отзывались внутри Эдварда. И к своему удивлению, он вдруг понял, что в его душе просыпается нежность к этой собаке.
По ночам, когда Бык и Люси спали, Эдвард, не умея сомкнуть глаз, смотрел на созвездия. Он вспоминал их названия, а потом вспоминал имена всех, кто его любил. Начинал он всегда с Абилин, потом называл Нелли и Лоренса, потом – Быка с Люси, а заканчивал снова именем Абилин, и получался такой порядок: Абилин, Нелли, Лоренс, Бык, Люси, Абилин.
«Ну, вот видишь, – говорил Эдвард про себя, обращаясь к Пелегрине, – я совсем не похож на твою принцессу, я знаю, что такое любовь».
Иногда Бык и Люси собирались у большого костра вместе с другими бродягами. Бык хорошо рассказывал разные истории, но ещё лучше пел.
– Спой-ка нам, Бык, – просили его приятели.
Бык садился на землю, Люси прислонялась к его левой ноге, а Эдвард – к правой, и Бык затягивал песню откуда-то из самой глубины своего живота, а может быть, души. И точно так же, как отзывались по ночам в теле Эдварда повизгивания и поскуливания Люси, так и сейчас глубокий, печальный звук песен, которые пел Бык, проникал в его фарфоровое нутро.
Эдварду очень нравилось, когда Бык пел.
А ещё он был очень благодарен Быку, который каким-то образом почуял, что Эдварду не пристало носить платье.
– Послушай, Малоун, – сказал Бык как-то вечером, – я, конечно, не хочу обижать ни тебя, ни твою одежду, но вынужден признаться, что вкус у тебя не ахти. В этом девчачьем платьице ты как бельмо на глазу. Тоже мне принцесса выискалась. Кроме того, опять же не хочу тебя обидеть, но платье твоё приказало долго жить.
Действительно, прекрасное платье, которое сшила когда-то Нелли, не выдержало многодневного пребывания на свалке и дальнейших скитаний с Быком и Люси. Вообще-то оно уже мало походило на платье – такое оно было потёртое, рваное и грязное.
– Я нашёл решение, – сказал Бык, – и надеюсь, ты его одобришь.
Он взял свою вязаную шапку, вырезал в середине дырку побольше, по бокам – две поменьше, а потом снял с Эдварда платье.
– Люси, а ну-ка отвернись, – велел Бык собаке. – Не будем смущать Малоуна и глазеть, когда он голый.
Бык натянул шапку через голову Эдварда, а его лапки просунул в боковые отверстия.
– Вот и прекрасно, – сказал он. – Теперь осталось сварганить тебе какие-нибудь штаны.
Штаны Бык смастерил сам. Разрезав несколько красных носовых платков, он сшил куски так, что получилось пристойное одеяние для длинных лапок Эдварда.
– Теперь ты выглядишь точь-в-точь, как мы. Настоящий бродяга, – сказал Бык, отступив на шаг, чтобы полюбоваться на свою работу. – Самый настоящий беглый кролик.
Поначалу приятели Быка думали, что Эдвард – просто затянувшаяся добрая шутка старого бродяги.
– Опять твой кролик, – посмеивались они. – Давай-ка его заколем да положим в котелок.
А когда Бык усаживал Эдварда к себе на колено, кто-нибудь непременно говорил:
– Ну что, Бык, завёл себе куколку-подружку? Эдвард, конечно, ужасно сердился за то, что его называли куклой. Но Бык никогда не сердился. Он просто сидел, держа Эдварда на коленях, и молчал. Вскоре весь бездомный народ привык к Эдварду, и о нём пошли самые добрые слухи. Стоило Быку с Люси появиться у костра в каком-нибудь новом городе или даже новом штате, короче, в совершенно новом месте, тамошние бродяги сразу понимали: это тот самый кролик. Все были рады его видеть.
– Привет, Малоун! – кричали они хором.
И на душе у Эдварда становилось тепло: его узнают, о нём слышали.
Та перемена, которая стала происходить в нём на кухне у Нелли, его новая способность – странная и непостижимая – сидеть совершенно неподвижно и внимательно слушать чужие рассказы, была поистине бесценным даром у костра бродяг.
– Поглядите-ка на Малоуна, – сказал однажды вечером человек по имени Джек. – Клянусь, он слушает каждое наше слово.
– Ну, разумеется, – подтвердил Бык. – Конечно слушает.
В тот же вечер, попозже, Джек снова пришёл к ним, сел возле Быка и попросил подержать кролика. Ненадолго. Бык дал Эдварда Джеку, и тот, устроив кролика на колене, принялся нашёптывать ему на ухо.
– Хелен, – говорил Джек, – Джек-младший, а ещё Таффи. Она совсем малышка. Так зовут моих детей. Они все в Северной Каролине. Ты когда-нибудь был в Северной Каролине? Это вполне приличный штат. Там-то они все и живут. Хелен, Джек-младший, Таффи. Запомни эти имена. Хорошо, Малоун?
С тех пор, куда бы ни приходили Бык, Люси и Эдвард, кто-нибудь из бродяг непременно сажал кролика себе на колени и шептал ему на ухо имена своих детей. Бетти, Тэд, Нэнси, Уильям, Джимми, Айлин, Скиппер, Фэйт…
Эдвард и сам хорошо знал, как хочется повторять имена тех, кто много значат в твоей жизни.
Абилин, Нелли, Лоренс…
Он познал тоску по любимым людям. Поэтому он слушал бродяг очень внимательно. И сердце его раскрывалось широко, словно объятия. А потом даже шире и шире.
Эдвард скитался с Люси и Быком довольно долго, почти семь лет, и стал за это время настоящим бродягой: он был счастлив только в пути, и ему уже не сиделось на месте. Успокаивал его лишь перестук колёс, он стал для Эдварда самой желанной музыкой. Кролик мог бы ехать по железной дороге без конца. Но однажды ночью в Мемфисе, когда Бык и Люси спали в пустом товарняке, а Эдвард их охранял, пришла беда.
В товарный вагон вошёл какой-то человек, посветил фонариком в лицо Быку, а потом растолкал его пинками.
– Ну ты, жалкий бродяга, – грубо сказал он, – грязный жалкий бродяга. Мне уже опостылело, что ваша братия спит тут повсюду, в каждой щели. Вам тут не мотель.
Бык медленно сел, а Люси залаяла.
– А ну заткнись, шавка, – сказал сторож и пнул Люси ногой в бок. Она даже взвизгнула от неожиданности.
Всю свою жизнь Эдвард прекрасно знал, кто он такой: знал, что он кролик, что сделан он из фарфора, что у него есть руки, ноги и уши, которые гнутся. Ну, впрочем, гнуться сами по себе они не умели, только если он был в руках у какого-нибудь человека. Сам-то он не мог двигаться. И он никогда не сожалел об этом так сильно, как в ту ночь, когда сторож нашёл его, Быка и Люси в пустом товарном вагоне. Эдварду ужасно хотелось защитить Люси. Но он ничего не мог поделать. Он мог только лежать и ждать.
