Кто такой «он», Эдварду было не вполне понятно. Зато ему было понятно другое: его несут к какому-то ребёнку, у которого недавно разбилась кукла.
Кукла.
Как же Эдвард презирал кукол! Одна мысль о том, что ему предлагают заменить для кого-то куклу, была оскорбительна. Но всё-таки он был вынужден признать, что это куда лучше, чем висеть прибитым за уши к шесту на огороде.
Домик, в котором жили Брайс и Сара-Рут, был такой крошечный и кособокий, что Эдвард сначала даже не поверил, что это настоящий дом. Он принял его за курятник. Внутри стояли две кровати и керосиновая лампа. Вот и всё. Больше там ничего не было. Брайс положил Эдварда в ногах кровати и зажёг лампу.
– Сара, – прошептал Брайс, – Сара-Рут, проснись, солнышко. Я тебе кое-что принёс. – Он достал из кармана губную гармошку и стал наигрывать какую-то простенькую мелодию.
Маленькая девочка села на кровати и сразу закашлялась. Брайс положил руку ей на спину, стал поглаживать и успокаивать.
– Ну ладно, ну ничего страшного, сейчас пройдёт. Она была совсем маленькая, лет, наверное, четырёх, с очень светлыми волосами. Даже при тусклом мерцании керосиновой лампы Эдвард видел, что её карие глаза тоже отливают золотом, как у Брайса.
– Ну, ничего-ничего, – говорил Брайс, – сейчас откашляешься, и всё пройдёт.
Сара-Рут не спорила. Она кашляла, кашляла и кашляла. А на стене домика билась в кашле её тень – такая маленькая, скукоженная. Этот кашель был самым печальным звуком, который Эдвард слышал в своей жизни, печальнее даже, чем крик козодоя. Наконец Сара-Рут перестала кашлять.
– Хочешь посмотреть, что я принёс? – спросил Брайс. Сара-Рут кивнула.
– Тогда закрой глаза. Девочка зажмурилась.
Брайс поднял Эдварда и держал его, чтобы он стоял прямо, как солдат, в изножье кровати.
– Ну ладно, открывай.
Сара-Рут открыла глаза, а Брайс стал двигать фарфоровые лапки Эдварда, словно тот танцевал.
Сара-Рут засмеялась и захлопала в ладоши.
– Кролик, – сказала она.
– Это для тебя, солнышко.
Сара-Рут посмотрела сначала на Эдварда, потом на Брайса, потом снова на Эдварда, глаза её расширились, но она всё ещё не верила.
– Он твой. – Мой?
Как вскоре выяснил Эдвард, Сара-Рут редко произносила больше одного слова. Во всяком случае, если она говорила сразу несколько слов, то тут же начинала кашлять. Поэтому она себя ограничивала, говорила только то, что было совершенно необходимо.
– Он твой, – сказал Брайс. – Я его раздобыл специально для тебя.
Услышав эту новость, Сара-Рут согнулась пополам от кашля. Когда приступ прошёл, она выпрямилась и протянула руки к Эдварду.
– Ну вот и хорошо, – сказал Брайс и отдал ей кролика.
– Малыш, – сказала Сара-Рут.
Она стала укачивать Эдварда как маленького, смотрела на него и улыбалась.
Никогда в жизни с Эдвардом не обращались как с младенцем. Абилин так никогда не делала. Нелли тоже. Ну, а о Быке и говорить нечего. Но сейчас… Сейчас был особый случай. Его держали так нежно и в то же время так отчаянно, на него смотрели с такой любовью, что фарфоровому телу Эдварда вдруг стало тепло-тепло.
– Солнышко, как ты его назовёшь? – спросил Брайс.
– Бубенчик, – сказала Сара-Рут, не сводя глаз с Эдварда.
– Бубенчик? – повторил Брайс. – Хорошее имя, мне нравится.
Брайс погладил Сару-Рут по голове, а она всё не сводила глаз с Эдварда.
– Ну, тихо-тихо, – шепнула она кролику и снова принялась его укачивать.
– Я его как увидел, – сказал Брайс, – сразу понял, что он – для тебя. И я сказал себе: «Этот кролик достанется Cape-Рут, это точно».
– Бубенчик, – пробормотала Сара-Рут.
Снаружи, за дверью хижины, прогремел гром, потом послышался шум ливня, капли застучали по жестяной крыше. Сара-Рут укачивала Эдварда, а Брайс вынул губную гармошку и стал наигрывать, подстраивая свою песню под шум дождя.
У Брайса и Сары-Рут был отец.
На следующее утро, совсем рано, когда свет ещё был тускл и неверен, Сара-Рут села на кровати и закашлялась, и в этот момент домой пришёл отец. Он схватил Эдварда за ухо и сказал:
– Ну не хухры!
– Это кукла такая, – сказал Брайс.
– Да не похоже это ни на какую куклу. Схваченный за ухо Эдвард ужасно перепугался. Он сразу понял, что это тот самый человек, который разбивает головы фарфоровых кукол на тысячи кусочков.
– Его зовут Бубенчик, – сказала Сара-Рут между приступами кашля и потянулась к Эдварду.
– Это её кукла, – сказал Брайс. – Её кролик.
Отец бросил Эдварда на кровать, а Брайс тут же подобрал его и вручил Саре-Рут.
– А… какая разница? – сказал отец. – Вообще всё равно.
– Нет, это очень важно. Это её кролик, – сказал Брайс.
– Не пререкайся. – Отец замахнулся, ударил Брайса по лицу, после чего повернулся и вышел вон.
– Ты его не бойся, – сказал Брайс Эдварду. – Он просто всех пугает. А кроме того, он и дома-то редко появляется.
К счастью, отец в тот день действительно не вернулся. Брайс пошёл на работу, а Сара-Рут осталась в постели. Держа Эдварда на руках, она играла в коробку с пуговицами.
– Красиво, – говорила она Эдварду, выкладывая на кровати разные узоры из пуговиц.
Иногда, когда приступ кашля был особенно сильным, она прижимала к себе Эдварда так крепко, что он боялся, что переломится пополам. А между приступами кашля девочка сосала то одно, то другое ухо Эдварда. Будь на месте Сары-Рут любой другой человек, Эдвард бы ужасно возмутился. Это ж надо! Такая бесцеремонность! Но в Cape-Рут было что-то особенное. Он хотел о ней заботиться. Он готов был отдать ей всё, не только уши.
В конце дня Брайс вернулся с печеньем для Сары-Рут и мотком бечёвки для Эдварда.
Сара-Рут взяла печенье двумя руками и стала откусывать совсем-совсем понемножку, буквально по крошечке.
– Съешь всё целиком, солнышко, а мне давай твоего Бубенчика, я подержу, – сказал Брайс. – У нас с ним есть для тебя сюрприз.
Брайс отнёс Эдварда в дальний угол комнаты, вынул перочинный ножик и отрезал два куска бечёвки. Одним концом он привязал их к лапам Эдварда, а другим – к веточкам.
– Знаешь, я целый день об этом думал, – шепнул кролику Брайс. – И понял, что можно заставить тебя танцевать. Сара-Рут обожает, когда танцуют. Мама когда-то брала её на руки и кружила с ней по всей комнате. Ну как, съела печенье? – спросил Брайс у Сары-Рут.
– Угу, – ответила Сара-Рут.
– Ну тогда смотри, солнышко. У нас для тебя сюрприз. – Брайс выпрямился. – Закрой глаза, – велел он сестре, принёс Эдварда к кровати и сказал: – Всё, можешь открывать.
Сара-Рут открыла глаза.
– А ну-ка потанцуй, Бубенчик. – Дёргая за веточки, привязанные к лапкам Эдварда, Брайс заставил кролика танцевать чуть ли не вприсядку; другой рукой он держал свою губную гармошку и наигрывал какую-то жизнерадостную мелодию.
Девочка засмеялась. Она смеялась, пока не начала кашлять. Тогда Брайс положил Эдварда на кровать, взял Сару-Рут на руки и стал её укачивать, гладить по спине.
– А хочешь на свежий воздух? – спросил он. – Давай-ка вынесем тебя на улицу.
И Брайс вынес девочку на улицу. Эдвард остался лежать на кровати и, глядя в потемневший от копоти потолок, снова подумал, как хорошо иметь крылья. Будь у него крылья, он бы взмыл высоко-высоко в небо и полетел над всем миром туда, где воздух чист, свеж и сладок. И он бы взял с собой Сару-Рут. Он держал бы её на руках. И уж конечно, поднимись они вверх, высоко-высоко над миром, она бы смогла дышать, совсем не кашляя.
Мгновение спустя Брайс вернулся в дом с Сарой-Рут на руках.
– Она хочет и тебя взять на улицу, – сказал он Эдварду.
– Бубенчик, – сказала Сара-Рут и протянула руки. Брайс держал на руках Сару-Рут, Сара-Рут держала Эдварда, и они втроём вышли на улицу. Брайс предложил:
– Давайте смотреть на звёзды. Как увидите падающую звезду, скорее загадывайте желание.
Все трое надолго замолчали, глядя в ночное небо. Сара-Рут перестала кашлять. Эдвард подумал, что она, может быть, заснула.
– Вон, вон звезда! – сказала девочка.
По ночному небу и правда летела звезда.
– Загадай желание, солнышко, – произнёс Брайс неожиданно высоким, напряжённым голосом. – Это твоя звезда. Ты можешь загадать всё что угодно.
И хотя эту звезду заметила Сара-Рут, Эдвард тоже загадал желание.
Дни шли, солнце всходило и заходило, потом снова всходило и снова заходило. Иногда отец являлся домой, а иногда не показывался. Уши у Эдварда стали жёваные, но его это нисколько не беспокоило. Свитер его распустился почти до последней нитки, но это его тоже не беспокоило. Его нещадно тискали и обнимали, но ему это нравилось. А по вечерам, когда Брайс брал в руки веточки, к которым были привязаны куски бечёвки, Эдвард танцевал и танцевал. Без устали.
