– …нет в нём никакой магии, – послышался знакомый голос, – Это просто талисман. Символ. Его ещё мой отец носил. И мой дед носил. И прадед… лучшей подмоги нет. Возьми, пусть будет.
Меч вдруг стал невесомым. Руки налились силой. Сердце погнало по венам кровь ровными глубокими толчками.
Зачарованная змея в ореоле голубого пламени уже ринулась с шипением между разбитыми створками окна, когда хрустальное лезвие с яростным гулом обрушилось ей на голову. Архот исступленно захохотал. На месте отсечённой змеиной головы выросли три. Но Рене было уже не остановить. Двуручник взлетал и опускался с такой скоростью, что на мече Архота повисла целая борода из змеиных голов. Колдун яростно сопротивлялся. Но с каждым взмахом хрустального лезвия их становилось больше… больше… больше…
И Архот понял, что проиграл. Оружие целиком скрылось под кожистыми телами. В его руке шевелился целый змеиный рой. Ядовитый ком, который становился тяжелее… тяжелее… тяжелее с каждым ударом Рене. Колдун выронил клинок и упал на колени. Почувствовав свободу, гадины с шипением расползлись в стороны, стремясь укрыться в щелях и норах. Лезвие окуталось туманом и исчезло.
Ар-Рихат, благородное оружие, выкованное когда-то кузнецом из скрытой долины для добра и обращённое колдуном ко злу, перестал существовать.
Словно почувствовав поражение своего главаря, орды разбойников кинулись врассыпную.
– Убей, – закричал Архот, – Что ты ждёшь? Прикончи меня!
– Нет! – качнул головой Рене, – Ты уже мёртв. Может, когда-нибудь ты станешь человеком. Но Архотом ты не будешь уже никогда. Твоим именем будут называть детей. Но не потому, что помнят. Потому что забудут! О тебе не будут слагать песни. Даже глупые маленькие девочки не будут пугать тобой друг дружку. Ты – никто! Всего лишь нищий! Уходи в никуда! Иди и живи, если сможешь!
Поверженный колдун медленно поднялся, грозно сверкнул глазами, втянул голову в плечи и, пошатываясь, медленно побрёл прочь.
– Рене! – девушка бежала к нему, размахивая руками.
Юноша оглянулся и подхватил рукой цепочку, внезапно соскользнувшую с запястья.
– Ирмуна! – Рене вдруг понял, что смертельно устал, – Жива… пойдём, у нас ещё есть дело.
С трудом перебравшись через завал, они подошли к Дику Мартону. Дик был плох. Его маленькие чёрные глаза с тоской смотрели в темнеющее небо.
Юноша опустился на колени.
– Рене… – пролепетал Мартон, – Холодно. Дождь… Мы победили?
– Да, Дик! Да! Мы победили.
– Хорошо… стать человеком… я всю жизнь… как ты… мечтал.
– Ты стал им, Дик, – ответил Рене.
– Нет… Не знаю…
– Ты стал им, Дик, – повторила Ирмуна, едва сдерживая рыдания.
– Ты… плачешь?
– Нет, Дик! Я не плачу.
– Хорошо… плачь, пожалуйста. Эта гадина… ужалила меня… в ногу. Плачь… Пожалуйста, плачь. Человек… прожил зря, если его смерть… не оплачет… ни одна женщина…
– Хорошо, Дик! Я буду плакать…
– У меня… никогда… один… – Дик вдруг забеспокоился, подался, было, вперёд и снова упал навзничь. Затем помолчал, глядя вверх, и произнёс неожиданно чётко, – Всю жизнь… один… всю жизнь… зря… Никого… нет… кроме вас…
Ирмуна разревелась в голос…
Отшумели праздники. Город оправился от ран и оплакал погибших. Пожарища расчистили. Поле брани покрылось тоненькими зелёными травинками. Под ними теснились невзрачные опушённые листочки. Кошачьи лапки. Но этим летом они ещё не расцветут.
Середина лета выдалась сухой и жаркой. Даже ягоды малины засыхали на кустах, так и не успев, как следует, налиться соком. Взрослые изнывали от удушья. Зато дети чувствовали себя привольно. Речка буквально кипела от визга, криков, брызг и шлепков загорелых тел.
Рене стоял на берегу и с завистью смотрел на беззаботное детское веселье. Он злился. С какой радостью он хотел плюхнуться сейчас в воду. Прямо в кучу этих копошащихся малышей. Как они, голышом. Но что-то удерживало его. Странное ощущение чего-то нового. Чего-то хорошего и страшного одновременно.
– Ап! – Ирмуна подкралась сзади и закрыла ему глаза ладошками, – Угадай, кто это?
“Чего гадать-то! Я ж тебя… за сто шагов… не знаю как. По дыханию, по молчанию, по колыханию соломенных волос. Как она выросла! Тонкая, гибкая, как ласка. Тело быстрое, сильное… и красивое. Ах, какое красивое! Чуть прихрамывает, когда бежит. Но тут уж ничего не поделаешь. Приключения не всегда кончаются благополучно, – Рене вдруг понял, что стал плохо соображать. Особенно, когда Ирмуна вот так вот подпрыгивает сзади и вот так вот к нему прикасается… руками… ногами… грудью. Особенно, когда грудью. Едва-едва, – Всё тело покрывается мурашками. Дышит в шею… интересно, а она понимает, что делает?
Не голова, а просто осиный рой какой-то. Всё гудит, и мысли в разные стороны… попробуй, собери!” – почему-то Рене показалось, что она понимает… прекрасно понимает.
– Сайка!
Он знает, что она не терпит этого прозвища. Нет, он не хотел её позлить. Просто голова опять не знает, что творит. Рене развернулся и виновато развёл руками.
– Не угадал, – девушка призывно зажала его лицо в своих ладонях.
“Да она же нарочно!!! Не-ет! Какой мягкий голос… как горят глаза… и платье… тьфу, что за платье, совсем прозрачное… проклятая жара… нет-нет, пусть лучше жара…
О-о! Надо что-то с этим делать!”
– Хочешь ягодку? – откуда она вытащила эту полузасушеную малинину? – На!
Размахнувшись, Ирмуна впечатала ему эту ягоду большим пальцем в лоб. “И зачем только рот открыл? – Сок брызнул во все стороны, попал в глаз. Защипало. Пока оттирал пятно, она уже убежала, – Вон, стоит, смеётся. Даром, что двух пальцев на ноге нет. Попробуй, догони. А вся шантрапа мелкая из воды повылазила и пялится. Глумятся. Обидно…”
Рене вздохнул и поправил тряпки на спине. Сколько раз он хотел снять меч? И каждый раз его что-то останавливало. Наверное, слова учителя. Ну, и осознание ответственности, конечно. Принёс меч – унеси обратно! А куда нести?
Юноша вспомнил вдруг слова женщины, которая сказала, что меч никуда не денется. Что строить им несподручно. Какие люди. Удивительно добрые люди.
Нет! Денется! Рене встречал и других людей! Людей, которые с радостью примут оружие. Тем более, такое оружие. И обратят его на ближнего. На учителя. На эту женщину.
Удивительно, она ведь усыновила их. Точнее, усыновила только его. Ирмуну – удочерила. Давно. И девушка давно зовёт её мамой. Легко и просто. А Рене не может. Никак. Она ведь ждёт, надеется. Каждый раз, когда Рене обращается к ней, ловит каждое слово. А он, среди множества каждых, всё не решается произнести то, единственное.
Мама…
Окинув взглядом смеющуюся малышню, Рене медленно, ни на кого не глядя, побрёл вдоль пляжа, – “Надо что-то делать. Надо решиться. Она сзади. Близко. Сегодня или никогда! Совсем близко…”
– Рене… Рене! – юноша вдруг почувствовал боль в её голосе, – Ну что ты… не надо… остановись… прости… ну, я больше не буду!
Рене остановился. Конечно, он её простил. Он её простил сразу же, уже там. Он знает, что она хотела пошутить, что у неё не получилось… почему-то. Она сделала глупость. Это какая-то странная детская выходка. Может, это просто для того, чтобы спрятать что-то… взрослое, сокровенное. Он понял её. Но сегодня он хотел сказать ей что-то совершенно другое… важное. Гораздо важнее всех этих мелких неприятностей. Поэтому он промолчал.
– Ой, у тебя на лбу ещё капелька сока. Дай, я сотру, – девушка поднялась на цыпочки и лизнула его между глаз, – Легче?
“Да, конечно легче, ещё, пожалуйста… ещё!”
– Скажи, почему ты это сделала?
И в глазах Ирмуны снова промелькнула боль. О, какая боль. Девушка отвернулась. Рене не выдержал.
– Прости, может, я глупо выгляжу, может, несу всякую чушь, но… я люблю тебя…
– Правда?
Рене вздохнул и достал разорванную цепочку с красным камнем. Ярким, как капелька свежей крови.
– Вот… – тихо произнёс он, – Этот амулет даёт силу только влюблённому человеку… А ты?
– Давно…
– Правда?
– Ау, Рене, – девушка с укором посмотрела на него, – Неугасимое Пламя не может жить без любви. Пора бы уже догадаться! Оно во мне… навсегда.
– Сайка, я дурак…
– Я знаю.
Очень хотелось держаться за руки. Идти. Далеко-далеко. Собирать цветы. Говорить. Мечтать. Любить.
– Рене, а помнишь, ты посвятил мне стихи?
– Да.
– А я, глупая, больше всего тогда боялась, что наше приключение кончится.
– Оно не кончится, Сайка. Я напишу ещё стихи. Ещё много-много стихов… Я буду писать их всегда!
– Да, всё только начинается. Знаешь, я раньше очень обижалась, когда ты звал меня Сайкой, а теперь – нет. Мне даже это нравится. Как будто у нас есть какая-то тайна. Ведь это тоже моё имя. Специальное имя. Только для нас двоих.
