Эти утки опять ответили:
Здесь нет королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки.
Летела третья стая уток:
Вы уточки, вы крякушки, вы крякушки!
Нет ли пани-королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки?
Дитя плачет, кушать хочет.
Опустилась эта Эляните, сбросила перья, покормила дитя. Барашек взял ребенка, а она опять улетела вместе с теми утками. Барашек принес ребенка: пока он не хочет кушать — молчит, смеется, веселый. Когда хочет кушать, опять плачет, никто не может его успокоить. Барашек опять сказал:
— Дайте мне снова поносить это дитя.
Снова он прибежал к морю, опять принес этого ребенка. Летела стая уток, барашек снова причитывал:
Вы уточки, вы крякушки, вы крякушки!
Нет ли пани-королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки?
Дитя плачет, кушать хочет.
Утки снова ответили:
Здесь нет королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки.
Другая стая уток летела. Он сказал:
Вы уточки, вы крякушки, вы крякушки!
Нет ли пани-королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки?
Дитя плачет, кушать хочет.
[Утки] улетели. Третья стая уток летела. Он опять причитывал, тот барашек:
Вы уточки, вы крякушки, вы крякушки!
Нет ли пани-королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки?
Дитя плачет, кушать хочет.
Ну, и Эляните опустилась, перья сбросила, покормила дитя. Барашек принес [его] домой. Когда дитя не хочет кушать, оно спокойное. Когда хочет кушать, снова начинает плакать. А ведьма догадалась, что он относит дитя к морю и [мать] его кормит. Ведьма стала требовать, чтобы зарезали барашка: она покушает мяса и станет здоровой. Королю жалко: такой красивый барашек. Но [ведьма] захотела зарезать. Она велела мыть корыта, поточить острый нож для барашка. А барашек стал плакать. Он сказал:
— Дайте мне поносить дитя в последний разочек.
Барашек взял ребенка. А король думает, что тут такое, что дитя перестает плакать, когда барашек его берет, а когда не берет, дитя снова плачет. Король решил последить за барашком.
Барашек взял дитя, отнес к морю и снова стал причитывать. Летела стая уток, он снова звал:
Вы уточки, вы крякушки, вы крякушки!
Нет ли пани-королевы, королевы,
Этого дитя матушки, матушки?
Дитя плачет, кушать хочет.
Он причитывал снова и снова. Ну, Эляните опустилась, стала кормить [дитя]. Он сказал:
Эляна, сестра, Эляните, Эляните.
Иди скорей — дитя плачет, дитя плачет!
Кушать хочет, кушать хочет!
Пан собрался меня зарезать, меня зарезать:
Слуги уже моют корыта, моют корыта,
Прислужники ножи точат, ножи точат.
Она ответила:
Скажи пану королевичу, королевичу,
Пускай свяжут шелков невод, шелков невод,
Пусть поймают белу рыбу, белу рыбу!
Она станет королевой, королевой
Деточки матушкой, матушкой!
Король услышал, что так причитывают, связал шелков невод, пошли в море ловить, поймали белую рыбу.
Он пригрозил ведьме и велел превратить ее [рыбу] в человека. Ведьма превращала [ее] и в кошку, и в собаку, и в свинью. А король пригрозил:
— Сейчас срублю голову, если не превратишь в такую, какая была!
Ну, она превратила [рыбу] в Эляните, а барашка — в Йонукаса.
Король велел намазать жеребца дегтем. Намазали, привели. Ну, король сказал:
— Пойдем, посмотрим — купили молодого жеребца — красивый или нет.
Она вышла.
— Погладь, нежна ли шерсть.
Как только [она] погладила — и прилипла.
Сказал:
— Ударь второй рукой — отстанет!
Ударила второй рукой — и вторая прилипла. Ударила ногами — и ноги пристали. Король сказал:
— Беги, вороной, на куски разорви [ее], в реке искупайся, на красивом лугу поваляйся и прибеги!
Жеребец убежал, разорвал [ведьму], искупался, повалялся и прибежал.
Король жил с Эляните и с Йонелисом; все [жили] хорошо.
К 1.2.1.8. + 1.2.1.12. / AT 450 + 405. Эляна Казюнене, волость и уезд Биржай. Зап. Эляна Каралюте, 1950. LTR 2787/149/.
Сюжет о жене, превратившейся в утку, бытует самостоятельно (записано 9 вариантов) и в соединениях с сюжетами, в которых изображается преследуемая падчерица. К сюжету о брате-барашке он присоединен в 13 вариантах. В них брат-барашек занял место слуги, который обычно носит дитя к матери.
144. Невестка превратилась в уточку
Были пан, пани и мачеха. Бог дал пану сыночка. Они жили [вместе] некоторое время. Однажды пани велела слугам истопить баню. А мачеха говорит:
— Они еще будут терять время! Я истоплю баню.
Она топила, топила и выкопала под порогом очень глубокую яму, насыпала горящих углей и камней. Она пришла:
— Пойдем, уже баня готова.
И она сказала пани:
— Ты иди первой, ты иди первой!
Она [пани] шла впереди, упала в яму и сгорела. Подул ветерок и унес ее волосок в море. Он превратился в уточку. А эта мачеха пришла домой.
— А где же пани?
Нет ее. Ждал, ждал, ждал, ждал — и день, и другой и третий — нет пани. И он не дождался.
Утром слуги отвели к морю коней поить. А эта уточка все крякает в море:
Кря-кря-кря, сожгла,
Кря-кря-кря, спалила
Кря-кря-кря, ведьма-мачеха.
Кря-кря-кря, вылетел волосочек.
Кря-кря-кря, тот волосочек
Кря-кря-кря, превратился
Кря-кря-кря, в уточку,
Кря-кря-кря, она плавает
Кря-кря-кря, по морюшку.
А кто же здесь поет? Никогда птица так не пела, а теперь так красиво поет, что нельзя наслушаться!
Они отвели коней поить и на другое утро. И в другой раз уточка крякает:
Кря-кря-кря, сожгла,
Кря-кря-кря, спалила
Кря-кря-кря, ведьма-мачеха.
Кря-кря-кря, вылетел волосочек.
Кря-кря-кря, тот волосочек
Кря-кря-кря, превратился
Кря-кря-кря, в уточку,
Кря-кря-кря, она плавает
Кря-кря-кря, по морюшку.
Они пришли домой и говорят пану:
— Так и так. Даже плакать хочется, как поет какая-то птица!
На третье утро уже пан поднялся, взял ружье и идет смотреть. Она опять:
Кря-кря-кря, не плачет ли
Кря-кря-кря, мое дитятко?
Кря-кря-кря, не грустный ли
Кря-кря-кря, мой паночек?
Кря-кря-кря, не ржут ли
Кря-кря-кря, мои кони?
Кря-кря-кря, не мычат ли
Кря-кря-кря, мои коровки?
Кря-кря-кря, не блеют ли
Кря-кря-кря, мои овечки?
Кря кря кря, не гогочут ли
Кря-кря-кря, мои гусята?
Кря-кря-кря, не крякают ли
Кря-кря-кря, мои утушки?
Кря-кря-кря, не куркают ли
Кря-кря-кря, мои курочки?
Уже пан и догадался: как раз ему напела. Пан велел рыбакам, чтобы сделали разные силки. Рыбаки обложили [уточку] силками — ни выбежать, ни вылететь. Пан в лодке, а слуги загоняют, загоняют. Догонят до лодки, так она, Боженьки, и опять уплывает. Ее совсем замучили; уже, Боженьки, она устала. Подгонят к пану, так она опять:
Кря-кря-кря, сунула бы ногу —
Кря-кря-кря, чтобы не сломала.
Кря-кря-кря, сунула бы крыло —
Кря-кря-кря, чтобы не сломала.
Кря-кря-кря, сунула бы клювик —
Кря-кря-кря, чтобы не оторвала.
Пан хоп! — и поймал [ее], вынес на берег. Он перебросил уточку через одно плечо — половина пани, перебросил через другое — и вся пани. Так пошли домой. Смотрит — ее дитятко закормленное (поят, поят молоком), желудочек набитый. Так эту ведьму прикрепили к хвосту жеребца. Жеребец разбежался, а она и семенит за хвостом.
К 1.2.1.12. / АТ 405. К. Пундене, 95 лет, деревня Бобенай, приход Тверячюс, уезд Швянченис. Зап. Юозас Айдулис, 1935. LTR 2441/651/. Перевод на немецкий язык KLV 47.
См. № 143.
Были братец и сестра. Их мать умерла, а отец женился на ведьме. Она часто била, бранила братца и сестру, не давала им есть. Тогда они ушли [из дома]. Ведьма заколдовала все речки, чтобы они не могли напиться. Сестрица сказала:
— Видишь, братец, после того как мама умерла, мы не слышим ни доброго слова, ни поесть нам не дает, бросает крохи под стол, как собачкам.
