А уж не показаться ей нам никак невозможно: по самой середине плёса мы… До любого берега или там тресты добрых полкилометра. Никакой гагаре не донырнуть. А у ней ещё крыло подбито.
И кружим мы по плёсу, и кружим, — все глаза проглядели.
Нет гоглюшки!
А ведь и быть того не может, чтобы нигде не было. Врёшь, где-нибудь должна же быть. Глядим.
Ещё время проходит, — её всё нет.
Товарищи мои молчат.
Потом один говорит:
— Давай рассуждать спокойно.
Первое: проглядеть её на такой глади мы, втроём, не могли? Не могли: раньше ведь каждый раз видели, как голову высовывала.
До берега она донырнуть не могла? Не могла.
Утонуть утка, живая или мёртвая, не может? Никогда не тонет. Разве камень ей на шею привязать. Так где ж она?
Другой говорит:
— Дело ясно: стреляли мы в неё, стреляли — и так дробью её начинили, что ко дну пошла. Дробь-то свинцовая — тяжелей камня.
Посмеялись.
Жарко — у меня в горле пересохло.
— Вы, — товарищам говорю, — глаз с воды не спускайте. Я напьюсь только.
Ружьё положил, сам через борт перегнулся.
— Давай, — говорю, — ребятки, греби к берегу. Обманула нас гоглюшка — ушла от троих охотников. Так уж, значит, жить ей да жить.
Куда там! Они, конечное дело, и слышать ничего не желают. Нам, говорят, стыд и срам подранка бросать. Да и нельзя так домой, не узнавши, куда она подевалась. Спать не будем от такого вопроса.
Мне что? Я молчу.
Хватило у них терпенья ещё с полчаса дожидаться.
Наконец, один и говорит:
— Ну, — говорит, — если уж столько времени не показалась, — значит, ушла. А уж как ушла — совершенно даже непонятно.
Меня смех разбирает, только виду не подаю.
— А может, — говорю, — никуда не ушла? Может, ещё покараулить желаете?
— Да нет, — говорят, — чего уж там.
— Домой, куда же больше.
— Так, — говорю, — охотнички дорогие. Выходит, с носом? Переглянулись между собой и в стороны глаза отвели.
— Выходит, что так, — признались.
— Ну, гребите.
У берега подвёл я лодку прямо к тресте.
— Ну, а теперь, — говорю, — глядите, как эта водоплавающая нас, умных, провела.
Сейчас весло кладу, за борт свешиваюсь — и вот вам, пожалуйста: двумя руками поднимаю оттуда живую гоглюшку!
У охотников моих глаза на лоб.
Я гоглюшку всю оглядел, вижу, — крыло у неё маленько только попорчено.
— Ничего, — говорю, — срастётся, только крепче будет. Поживёт ещё, полетает. Нашего брата, охотника, не раз ещё в задор введёт.
И пустил гоглюшку в тресту.
Она — нырк! — и пропала.
Товарищи мои:
— Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?
И за ружья.
Забыли, что ружья-то у них пустые.
Так и ушла гоглюшка в тресту.
Навещал я её после — с неделю прожила тут, пока не зажило крыло.
Тогда улетела.
Сами скажите: ну как такую умницу не пожалеть было, не отпустить на вольную волюшку?
Ведь пока мы её по всему плёсу искали, она сама к нам поднырнула, под бортом притулилась да вместе с нами и плавала. Куда мы, туда и она.
Не наклонись я за борт — воды испить, — так бы нам и не догадаться, где она посреди озера от нас схоронилась.
А и сказал бы кто, — не поверили б, пожалуй.
Да что я всё про птиц да про птиц!
В прятки ведь и зверь рыскучий и гад ползучий умеет играть. Спросите-ка вот нашего Ваню — того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, — он знает.
С того случая, с зайца-то, его девчонки Храбрым Ваней прозвали. Задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, — опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, жёлтые все цветы, — просто сказать — болото. Прозывается — Гаденячье. И не зря: как ни пойдёшь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
Ваня и расхвастался:
— Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
И верно: пошёл. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца — и пошёл.
Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, — только сам я его там и застал.
— Глянь, — говорит, — дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
Правильно: две гадюки у него битые, — перед собой на палочках несёт. Одна серая с чёрной зигзагой на спине, другая как есть вся чёрная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у неё в зубах яд.
— Как же, — говорю, — ты не храбрый, Ваня. Эких страшных забил.
— Я, — говорит, — их прутом, прутом. А они всё шевелятся. Умаялся очень.
— Дак что ж, Ваня, давай сядем, — отдохнёшь. Домой вместе пойдём.
Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.
— А что, — спрашивает, — дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?
— Чтоб умирали у нас, — говорю, — от гадючьего яда — что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, — это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, — сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубам не достать до тела.
— Я, — говорит, — нарочно так, дедушка: пускай все видят, что я не робкого десятка. Я ещё и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.
— Мне что? Я не скажу.
— Штаны, вишь, у меня долгие — до самых пальцев. И толстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмёт?
— Пожалуй, что и не возьмёт. Да ведь снизу может, — под штанину-то.
Не успел я это договорить, гляжу, — что такое с Ваней моим сделалось: разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остекленели, — сейчас закатятся…
Я — к нему. Опустился перед ним на коленки.
— Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мёртвыми губами:
— Мне под… под шта… штан… — выговорить не может. Шепчет: — Склизкий… Гад…
Глянул я ему на ноги, — под одной штаниной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!
Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?
Хватить парнишку палкой по ноге?
Гад его же и куснёт.
За хвост оттудова вытащить?
Хвоста уж и не видно. Уж под коленкой у него топорщится.
— Ваняшка, — кричу, — Вань! Да ты брыкнись что есть силы: может, и вылетит,
Ваня мой ни жив ни мёртв.
— Да ну, Вань! Ну!..
Ваня мой на спину повалился — да как взбрыкнёт!..
Я наклонившись стоял, — отскочить не успел.
И прямо в лицо мне плюхнуло — холодное, мокрое, мягкое!
И отскочило.
Я за щеку схватился.
Глядь, на земле между нами — кто бы вы думали?.. — здоровенная лягушка на спине барахтается.
Ах, чтоб тебе неладно было!
И вот, — хотите верьте, хотите нет, — перевернулась на брюхо, прыг-прыг — да прямо Ване на босу ногу — и опять под штанину хочет: так вверх и лезет!
Тут уж Ваня опомнился, — как поддаст её! Кувырком через кочки улетела.
И, скажи ты на милость, — не иначе это, как от нас же она и отправилась. Нашла норку.
Так вот какие прятки на свете бывают.
Из прибрежных кустов высунулась толстая звериная башка, в лохматой шерсти блеснули зелёные глазки.
— Медведь! Медведь идёт! — закричали перепуганные ласточки-береговушки, стремительно проносясь над рекой.
Но они ошиблись: это был всего только медвежонок. Ещё прошлым летом он вприскочку бегал за матерью-медведицей, а этой весной стал жить сам по себе, своим умом: решил, что он уже большой.
Но стоило ему только выйти из кустов — и всем стало видно, что большая у него только голова — настоящая толстая лохматая медвежья башка, а сам-то он ещё маленький — с новорождённого телёнка, да смешной такой: на коротких косолапых лапах, хвостишко куцый.
В этот знойный летний день в лесу было душно, парно. Он и вышел на бережок: так приятно тут обдувал свежий ветер.
Мишка уселся на траве, сложил передние лапы на круглом брюшке. Человечком сидел и степенно поглядывал по сторонам.
Но ненадолго хватило у него степенности: он увидел под собой весёлую, быструю речку, перекувырнулся через голову и на собственных салазках ловко съехал с крутого бережка. Там стал на четвереньки — и давай лакать прохладную воду. Напился всласть — и вразвалочку, не спеша закосолапил вдоль берега. А зелёные глазёнки так и сверкают из шерсти: где бы чего напроказить?
Чем дальше он подвигался, тем выше и круче становился берег. Всё громче и тревожнее кричали над ним ласточки. Некоторые из них проносились мимо самого его носа с такой быстротой, что он не успевал разглядеть их, кто такие, и только слышал жужжание их крылышек.
«Ишь их тут сколько! — подумал Мишка, остановившись и поглядев вверх, — что пчёл у дупла».
И сразу вспомнил, как прошлым летом мать-медведица подвела его с сестрёнкой к пчелиному дуплу. Дупло было не очень высоко, и медвежата почуяли чудесный запах мёда. Вперегонки полезли на дерево.
