Коровы как заревут в голос:
«Му-ух-то, мух. Мука да м-му-ука!»
И всё коровье войско как задерёт хвосты метёлками, как помчит по улице вскачь, — за ним пастухи бегом, за пастухами собаки с лаем…
Обернулась Соня на Машину избу: не глядит ли Маша из окошка, как коровье войско бежит!
Не глядит Маша из окошка. Крепко спит.
Под навесом трактор: «Фык-фык-фык! Бах-бах!..»—загрохотал и покатил по улице, а за ним — сенокосилка.
Налетело на него мушиное войско, облепило, — да не тут-то было: железный. Свои жала поломало.
А весёлый тракторист Соне кричит:
— Садись! Фык-фык-фык! Прокачу! Бах-бах.
Обернулась Соня на Машину избу: не выскочила ли Маша на крыльцо?
Не выскочила Маша на крыльцо. Спит.
С песнями за трактором колхозницы пошли. Все с граблями на плечах: в лугу сено ворошить.
И зовут с собой Соню в луг:
— С нами, Сонюшка, с нами! В душистом сене купаться-кувыркаться.
Обернулась Соня на Машину избу: не бежит ли Маша к ней?
Не бежит к ней Маша.
Побежала Соня к Маше: в луг звать.
Жучка на белку в лесу налаялась, кошка с поля живую мышку за шиворот тащит, — просятся с Соней в избу к Маше.
Вошла Соня в избу, а Маша спит себе в кроватке, — только косичка наружу.
Маше сон снится: будто выросла она под одеялом большая-пребольшая — с репку ростом. И будто пошёл дед репку тащить — Машу будить.
Тянет-потянет — вытянуть не может.
Позвал дед бабку, бабка — Соню, Соня — жучку, жучка — кошку, кошка — мышку. Тянут-потянут — вытянуть не могут.
Побежала мышка, хвостиком махнула — Машу по носу задела.
Маша: Ай-яй, — серый волк!
Бабка: До чего доспалась, — все сказки перепутала: серую мышку за серого волка приняла! Соня ты, соня. Живо поднимайся!
Маша: Я разве Соня — не Маша?..
Дед: Ишь заспалась: себя не помнит! Какое весёлое утро проспала. Будешь с солнышком спать ложиться?
Маша: Буду, дедушка, буду!..
Колхозницы Федоры дочурку все Аришкой-Трусишкой звали. До того трусливая была девчонка, — ну, просто ни шагу от матери! И в хозяйстве от неё никакой помощи.
— Слышь, Аришка, — скажет, бывало, мать, — возьми ведёрочко, натаскай из пруда воды в корыто: постираться надо.
Аришка уж губы надула.
— Да-а!.. В пруду — лягушки.
— Ну и пусть лягушки. Тебе что?
— А они прыгучие. Я их боюся.
Натаскает Федора воды сама, бельё постирает.
— Поди, доченька, на чердаке бельё развесь — посушиться.
— Да-а!.. На чердаке — паук.
— Ну и пусть паук.
— Он ползучий. Я его боюся.
Махнёт Федора рукой на дочь, сама на чердак полезет.
— А ты, Аришка, пока хоть в чулан сходи, молока крынку принеси.
— Да-а!.. А в чулане — мыши.
— А хоть бы и так! Не съедят они тебя.
— Они хвостатые. Я их боюся.
Ну, что с такой трусишкой поделаешь?!
Раз летом убирали колхозники сено на дальнем покосе в большом лесу. Аришка от матери ни на шаг, цепляется за юбку, — работать не даёт.
Федора и придумала:
— Ты бы, девушка, в лес сходила по малину. Тут в лесу страсть сколько малины. Хоть лукошко набери.
Аришка — первая в колхозе сластёна. К ягодам липнет, как муха к сахару.
— Где, маменька, где тут малинка?
— Да вон на опушке. Идём, покажу.
Как увидела Аришка на кустах красные ягоды, так к ним и кинулась.
— Далеко-то в лес, слышь, не ходи, доченька, — наставляла Федора. — А напугаешься чего, — меня кличь. Я тут рядом буду, никуда не уйду.
* * *
Славно поработалось в тот день Федоре: ни разу её из лесу Аришка не окликнула.
Пришло время полдничать. Только собралась Федора за дочуркой в лес, глядь — Аришка сама идёт. Все щёки у неё в малиновом соку и в руках — полное лукошко ягоды.
— Умница, доченька! — обрадовалась Федора. — И где же это ты столько много ягоды набрала?
— А там подальше, за ручьём, в большом малиннике.
— Ишь расхрабрилась, куда забрела! Говорила ведь я тебе: далеко в лес не заходи. Как там тебя звери не съели?
— Какие там звери! — смеётся Аришка. — Один медвежонок всего и был.
Тут уж Федоре пришёл черёд пугаться.
— Как… медвежонок? Какой такой медвежонок?..
— Да смешной такой, хорошенький. Мохнатый весь, носик чёрненький, а глазки зелёные-зелёные!
— Батюшки светы! И ты не испугалась?
— И не подумала! Я ему: «Здравствуй, Мишук!» А он, бедненький, напугался — да на дерево от меня. Я ему кричу: «Слазь, Мишенька, слазь! Дай только поглажу!» А он выше да выше. Так и не слез ко мне. Поди, и сейчас на том дереве сидит, с перепугу-то.
У Федоры так сердце и оборвалось.
— А в кустах, доченька, никого там не приметила?
— Был кто-то, ходил, сучьями потрескивал да всё ворчал толстым голосом. Тоже, верно, малинку собирал. Уж я звала-звала: «Дяденька, пособи медвежонка поймать!» Да не вышел он ко мне.
— Дитя неразумное! — всплеснула руками Федора. — Да ведь это не иначе, как сама медведиха кругом ходила, своего медвежонка берегла! Да как только она тебя насмерть не разорвала!
А колхозники, как такое услыхали, сейчас подхватили кто топор, кто вилы — да в лес!
В малиннике за ручьём и на самом деле нашли медведицу. Только она им не далась, ушла от них с другим своим медвежонком.
А того медвежонка, что на дерево залез, колхозники изловили и Аришке в подарок на ремешке привели.
Случилось это всё в прошлом году.
Теперь медвежонок с большого медведя вырос, а от Аришки ни на шаг, как, бывало, Аришка от матери. Сама Аришка — та всё ещё маленькая, только ещё в первый класс пошла, и над партой её чуть видно. Мишука своего нисколько не боится, хоть он вон какой страшилище вырос: лошади от него шарахаются и трактор на дыбы становится.
Нынче уж Федорину дочурку никто Аришкой-Трусишкой не зовёт, — все Аришей с Мишей величают. Она старательная такая стала, всем девчонкам в пример, матери помощница! И за водой на пруд, и в погреб, и на чердак ходит.
Вот и пойми её, чего она раньше мышей-то боялась!
1— Егорка! Егорушка! — сквозь глубокий сон дошёл до Егорки настойчивый голос матери. И ещё что-то говорила мать, но Егорка в ответ только мычал, как телёнок, пока не услышал слово «рыбалка».
Тут он сразу вспомнил, что просил мать разбудить его ещё затемно, чтобы идти удить рыбу.
Егорка вскочил и протёр глаза.
В окошке чуть брезжил рассвет.
В небе было ещё совсем темно. Храпел старший брат; тикали на стене ходики.
Не прошло и пяти минут, как Егорка вышел на крылечко, надел на шею холстяную, всю в рыбьей чешуе торбочку, подхватил удочки и вышел на улицу.
Только за ним хлопнула калитка, из-под крыльца вылез Бобик— лопоухий щенок непонятной породы, на толстых кривых ножках — потянулся, зевнул, озабоченно понюхал Егоркин след и помчался за ним.
В большой избе правления колхоза горело электричество.
«Гляди-ко, — подумал Егорка. — Анатолий-то Веденеич тоже уж поднялся. Зайду-ка проведать».
Он прислонил удочки к крыше и вошёл в избу.
Председатель колхоза «Красная заря» Анатолий Веденеевич положил толстый карандаш на бумагу, где что-то подсчитывал, и поднял голову.
— Эге! Егору Бригадирычу! Что больно рано поднялся?
— На рыбалку собрался, — важным голосом ответил Егорка. — А вы, видать, так и не ложились?
— Да, вишь, дела много, время-то горячее, сам знаешь — сенокос, — сказал Анатолий Веденеевич, потягиваясь и разминая отёкшие руки. Он любил потолковать о колхозных делах с ребятами, особенно с сыном бригадира — Егоркой.
— А что сенокос? — сказал Егорка. — Отец говорил, — сегодня последний луг кончает на сенокосилке.
— То-то вот и оно, — подхватил председатель. — Свалить-то недолго, а вот высушить… Сотни центнеров скошенной травы ещё осталось на лугах колхоза. Ну, как дождь зарядит! Сено — ведь это наши коровушки, — продолжал председатель. — Их надо обеспечить кормом. Сам понимаешь: в сенокос день год кормит. Каждую сенинку надо сберечь, просушить да в скирды убрать. И ещё неизвестно, как погода простоит. Давай-ка вот поглядим с тобой, что барометр говорит.
С этими словами председатель встал из-за стола и подошёл к висевшему на стене круглому аппарату, похожему на небольшие стенные часы. Только стрелка на этом аппарате была одна, и на белом кругу под стеклом были надписи: «Буря» — «Осадки» — «Переменно» — «Ясно» — «Великая сушь». Сейчас стрелка показывала прямо вверх, на середину слова «Переменно».
Председатель легонько стукнул согнутым пальцем по стеклу аппарата.
Чёрная стрелка вдруг сорвалась с места и скакнула налево вниз, стала против слова «Осадки».
— Падает! — ужаснулся председатель.
Егорка не совсем понимал, что значит слово «осадки», но он знал, что по этому аппарату как-то узнают, какая будет погода. И понял, что дело неладно. Председатель сразу забыл про Егорку, подошёл к телефону и стал быстро накручивать ручку.
