– Пора загадывать желания, папа.
Анно Хаз все понял. Он протянул руку.
– Сюда, Пинто. Прижмись ко мне.
Анно обнял Пинто. Бомен присоединился к ним. Пинто позвала Мампо.
– Иди сюда, Мампо. Прижмись к нам.
Злыми глазами Аира Хаз глядела на приближающихся солдат.
– Какие смельчаки, – горько произнесла она. – Какие мужественные воины.
– Тихо, – сказал муж. – Иди сюда.
Мампо с радостью присоединился к объятию, его голова касалась голов друзей, юноша чувствовал обнимающие руки. По давней традиции самая младшая, Пинто, загадала желание первой.
– Хочу, чтобы мне было не очень больно.
Затем пришел черед Бомена.
– Хочу, чтобы Кестрель вернулась к нам.
Пинто быстро прибавила:
– И я.
Больше никто не успел ничего сказать, так как солдаты приблизились к рабам с гремящим подносом и дымящейся бочкой. Человек со списком выкликнул имя Анно и его номер. Мужчина протянул руку и так как он не успел еще высказать пожелание, то печально произнес:
– Хочу, чтобы Кестрель была в безопасности.
Раскаленное клеймо опустилось на руку. Анно дернулся, но промолчал. Его жена протянула ладонь врагам, говоря:
– Все мои мысли с тобой, Кестрель.
Мампо сказал просто:
– За тебя, Кестрель. – Юноша даже не дернулся, когда его обожгло раскаленное железо. Даже не моргнул.
Бомен не сказал ничего. Но в тот момент, когда клеймо опустилось на руку, про себя он обратился к сестре:
Я люблю тебя, Кесс.
Затем и Пинто, не в силах унять дрожь, протянула худенькую ручку.
– О Кесс… – начала она.
Железо опустилось на нежную детскую кожу, боль пронзила Пинто, девочка всхлипнула. Однако больше не издала ни звука.
Следующей ночью Бомен вновь сидел без сна, ловя отголоски мыслей Кестрель. Обожженное запястье болело. Юноша не стал сопротивляться, ни разу не пожаловался, хотя в глубине его души полыхала ярость. Даже больше, чем сожженный город, изуродованная детская кожа заставляла Бомена ненавидеть Доминат. И в бессильном гневе он стал призывать неведомую силу, как уже делал прежде.
Вы, что следили за мной раньше, кто бы вы ни были, помогите.
Внезапно в молчаливой прохладе ночи Бомен понял, что хочет не только помощи.
Я хочу силы. Силы, которая сможет уничтожить людей, решивших уничтожить меня.
Вы, что следите за мной теперь, дайте мне силу сокрушить их.
Интерлюдия первая. Бабочка
На острове Сирин напротив арочных окон под пробегающими по небу облаками стояли трое. Они пели песню, в которой не было слов. По обеим сторонам от женщины, прибывшей первой, расположились двое мужчин – старый и молодой. Головы их были обнажены, ноги босы. На всех троих – простые шерстяные мантии до лодыжек, подпоясанные веревками. Песня походила на плеск воды или шепот ветра в кронах, но в ней слышалась мелодия, нотный узор, повторяющийся и успокаивающий. То была песнь-предсказание. Во время пения разум прояснялся и становился восприимчивым; теперь поющие могли чувствовать, что происходит в мире.
Трое видели, как жестокость распространяется по земле. Города горят, людей силой угоняют в рабство. Они видели плачущую девушку и мертвую старуху, лежащую перед ней. Трое чувствовали ненависть, горящую в сердцах юношей, они знали, что до того, как придет время завершения, грядет время убийств. Они слышали юношу, взывающего к ним. Он умолял их о помощи. Видели девушку, бредущую в одиночестве, чувствовали в ее руке серебряный инструмент, похожий на букву «S» с длинным закругленным концом. Все трое ощущали гнев девушки, ее слабость, ее беззащитность.
Песня закончилась. Молодого мужчину наполнило желание действовать, дать силу слабым, положить конец жестокости. Старый почувствовал его мысли.
– Они должны сами отыскать свой путь, – сказал он. – Мы ничего не станем делать.
Женщина промолчала. Однако позднее, в одиночестве, она отправилась в дальний конец острова – туда, откуда можно увидеть побережье материка. Здесь женщина уселась на землю и, не закрывая глаз, погрузилась в сон, скользнув от своего обычного спокойствия к еще большему покою.
Прошло совсем немного времени, и рядом с женщиной закружилась и заплясала бабочка. Бабочка присела на ближнее оливковое дерево, сложив крылья. Крылья летуньи переливались синим цветом, более густым и насыщенным, чем лазурит, более глубоким, чем грудка голубого зимородка. Крылья сияли в лучах осеннего солнца, их мерцающий свет отражался от поверхности огромного океана.
Затем крылья вновь затрепетали, и бабочка, порхнув мимо крючковатых веток, уселась на щеку женщины, прямо на высокую морщинистую скулу под левым глазом. Здесь бабочка оставалась некоторое время, пока женщина что-то говорила ей на языке, понятном только насекомым. Потом сверкающие синие крылья вновь затрепетали, и бабочка улетела.
Глава 4
Услада Миллионов Глаз
Кестрель лежала ничком, ноги и руки широко раскинуты, щека прижата к земле. Закрыв глаза, девушка впитывала расходящиеся от земли волны энергии.
Бомен, где ты?
Если бы брат смог услышать ее одинокий зов, то непременно ответил бы. Однако, хотя Кестрель не слышала ответа, не слышала вообще ничего, она чувствовала, что когда-то Бо проходил по этой дороге. Нет ни звука, ни отпечатка ноги на земле – всего лишь далекое родное ощущение, замиравшее вдали, но еще не исчезнувшее окончательно. Дома, заходя в пустую комнату, Кестрель всегда знала, что брат был здесь. Присутствие Бомена словно бы оставляло отпечаток в воздухе, как смятые подушки в кресле выдают того, кто сидел в нем. Кесс чувствовала его нежность, брошенный украдкой взгляд беспокойных глаз – в них отражалось понимание, не требующее лишних слов, в них светилась любовь.
О Бомен, где же ты?
Легкого следа его присутствия Кестрель было достаточно. Бомен жив, и он прошел этой дорогой. Кесс поднялась на ноги и продолжила путь.
Девушка шла на восток вслед колонне рабов: вставала на рассвете, решительно шагала все утро, позволяла себе немного передохнуть после полудня и снова шагала до захода солнца. Она спала там, где останавливалась, а просыпаясь, без промедления двигалась дальше. Питалась она отбросами – овощными очистками и костями, выброшенными из кастрюль. Низкая холмистая местность поросла жесткой колючей травой, и лодыжки Кестрель были все исцарапаны. С вершины каждого холма Кесс вглядывалась вперед, надеясь разглядеть хвост колонны, но всякий раз видела только отдаленные холмы и туманное осеннее небо.
Время от времени ей попадались мертвые тела, в основном пожилых людей. Многих из них Кесс знала когда-то. Девушка принуждала себя смотреть на мертвецов, разглядывая раны, оставленные копьями, – гнев и ненависть наполняли ее душу, толкали вперед. Однако скоро Кесс перестала обращать внимание на мертвых. Идти становилось все тяжелее, усталость давала о себе знать, и Кестрель приходилось бороться с искушением лечь ничком и погрузиться в сон, от которого ей уже никогда не проснуться.
Настал день, когда отбросы перестали попадаться Кестрель. После десяти дней похода запасы провизии истощились, и все, Что можно было съесть, было съедено. На одиннадцатый день Кесс не нашла ничего. Зато воды хватало вдоволь, в каждой неглубокой лощинке тек ручеек, и, наполнив пустой желудок водой, Кестрель ненадолго забыла о голоде. Однако вскоре голод начал терзать ее с удвоенной жестокостью.
На двенадцатый день пути она почувствовала головокружение. Когда в полдень Кестрель остановилась, ноги девушки подкосились, словно только ходьба удерживала ее от падения. Она повалилась на землю и больше уже ничего не чувствовала.
Несколько часов спустя Кестрель разбудили яркие солнечные лучи. Солнце низко висело над горизонтом, ослепляя глаза даже сквозь веки. Затем наступила тьма. Когда снова вспыхнул яркий свет, Кесс услышала звуки: грохот колес, цокот лошадиных копыт. Девушка заставила себя приподняться на локте и открыла глаза.
Мимо нее в длинном ряду карет, фургонов и всадников медленно двигался изысканный позолоченный экипаж на высоких колесах, раскрашенный оранжевым и зеленым. Из окна экипажа выглядывала девушка. Кестрель уставилась на путешественницу, гадая, сон это или явь. Незнакомка ответила ей пристальным взглядом. Затем хозяйка кареты закричала:
– Она посмотрела на меня! Она на меня посмотрела!
Огромная колонна остановилась. Кто-то склонился над Кесс и поднял ее с земли. Девушку принесли к высокому мужчине в золотом плаще, который сказал что-то, чего Кестрель не поняла. А потом она вновь потеряла сознание.
От шума Кесс почти проснулась. Рассерженный мужской голос нетерпеливо повторял, словно говоря о вещах, очевидных даже ребенку:
– Ее следует убить, ее следует убить!
Другой голос принадлежал надменной молодой женщине.
– Ерунда, Барзан. Она должна понять, что совершила, а затем ей выколют глаза.
